Чтение 13–й страницы книги ~Стоянка человека~

Пожалуй, охотник Щаадат был единственным носителем необъяснимого
сверхопытного знания, которого я встречал в своей жизни. Конечно, можно
говорить о телепатической связи старого охотника с животными, на
которых он охотится. Можно говорить о каком-то почти неприметном для
глаза изменении в полете смертельно раненной косули и только позже
расшифрованном им во сне, но так можно развенчать любое чудо.

Тайга и море

Море пахло так, как пахнет здоровое тело после купания в коре. Был
чудесный день начала октября. Ничего в мире нет слаще этой прощальной
щедрости осеннего солнца.

Мы рыбачили в море. Оно было спокойно. Его миражирующая даль сливалась
с горизонтом. Казалось, дыхание могучего и доброго животного то слегка
приподымало лодку, то опускало. Дремотный шлепок волны вдруг откачнет
ее, и снова спокойное, ровное дыхание.

В светящемся, струящемся воздухе -- без преувеличения -- стояла
температура рая. Да и пейзаж с берега с легкими строениями и купами
деревьев, с холмами, прохладно лиловеющими вдали и зелеными вблизи, на
которых сквозь зелень уютно высовывались пятна домов (вон в том
хотелось бы жить или лучше вон в том: дымчатая эйфория бездомности), в
немалой степени приближался к ландшафтам рая.

Однако ржавый остов разбомбленного во время войны танкера "Эмба",
торчавший из моря недалеко от нас, напоминал о реальности нашей грешной
земли и о шалостях народов, еще не попавших в рай. Даже по скудным
сведениям, время от времени поступающим оттуда, ясно, что такие вещи
там абсолютно невозможны.

Мы с Виктором Максимовичем рыбачили на моей лодке, которой я дал
название "Чегем", еще сам того не ведая, что во мне уже зреет тема моей
будущей книги.

Справа от нас, ближе к берегу, сгруппировалось около пятнадцати лодок.
Рыбаки время от времени ревниво поглядывали на соседние лодки, чтобы
узнать, как у кого идет рыба. Иногда происходила таинственная
перегруппировка всей флотилии.

Какой-нибудь рыбак замечал, что на другой лодке несколько раз подряд
тащили хорошую рыбу. Зрелище вообще невыносимое. Если же это наблюдение
совпадало с промежутком, когда у него самого рыба не клевала, он
потихоньку снимался с места и устраивался поближе к той лодке, где рыба
брала. Его переход на новое место не оставался незамеченным и другими
временными неудачниками, и они снимались с места и устраивались поближе
к нему.

Перемещение нескольких лодок не могло не растревожить остальных
рыбаков, и, даже если у них рыба неплохо клевала, они, решив, что стая
отошла и на новом месте рыба будет клевать еще лучше, тоже снимались с
места и пристраивались к переместившимся.

А тот первый рыбак, не зная, что он сам и есть источник всех
перемещений, вдруг спохватывался, что все перешли на новое место, а он
один, как дурак, рыбачит на старом. Он заводил мотор или садился на
весла и, так как поблизости все места были уже заняты, да он и не
стремился к близости, ибо не знал, к какой близости надо стремиться,
пристраивался к последнему в перегруппировке, при этом, как и все,
молча делая вид, что сам прекрасно знает о причине всех перемещений.
Такова технология мировой глупости.

Слева от нас далеко в море мелькали белые и цветные паруса яхт. Позади
лежал город. Мы ловили ставриду на самодуры. Виктор Максимович, время
от времени подергивая шнур и как бы прислушиваясь к тому, что делается
в глубине моря вокруг его ставки, рассказывал о тайге. Возможно,
воспоминание это всплыло в его памяти по контрасту с тем, что он видел
вокруг. Вот его рассказ.

-- В ту зиму я попал в тайгу на геологоразведочную работу. Мы
забуривали шурфы в поисках золотоносной породы. Шурф -- это колодец,
иногда глубиной до тридцати метров. После каждой проходки вынимается
порода и подвергается промывке на предмет проверки -- есть золото или
нет.

Постепенно колодец углубляется, и шурфовщик опускается на дно при
помощи бадьи, которую на тросе опускают два человека, работающие на
воротке.

Шурфовщик, опускаясь на дно колодца, выдалбливает кайлом несколько
лунок, так называемых бурок, закладывает туда аммонит, втыкает
бикфордов шнур и запаливает его. После этого дает команду наверх, чтобы
его подымали. А наверху два человека, так называемых воротовщика. Они
крутят ворот и подымают его. После взрыва шурфовщик снова опускается на
дно колодца и вынимает в бадье очередную порцию породы, которую тут же
промывают.

Зима на Колыме начинается с того, что запоздалые гуси и лебеди ходят с
растопыренными крыльями по берегам озер и рек. Крылья растопырены
потому, что обмерзли. Бедняги взлететь не могут и становятся жертвами
зверья и людей, если таковые оказываются поблизости.

Самые сильные морозы иногда доходят до шестидесяти градусов. При
большом морозе долины и распадки ручьев окутаны колючим, приземистым
туманом. Идешь -- словно плывешь по разлившейся реке. В пяти метрах
ничего не видно.

В это же время на вершинах гор совсем другая картина. Там ослепительное
солнце, и, когда сверху смотришь в долины рек и распадки ручьев,
пронизывает жуть -- мрак, адская мгла. Кстати, температура воздуха на
вершинах на десять -- пятнадцать градусов выше, чем внизу.

При сильном морозе в тайге космическая тишина. Не слышно ни птиц, ни
зверей. И только время от времени далеко разносится треск лопающихся
стволов.

Итак, в ту зиму впервые бесконвойно мы жили в тайге. Нас было шестеро в
одной палатке. В ней было тепло, потому что обыкновенную брезентовую
палатку обкладывают снегом, потом обливают водой, и снег, притертый
коркой льда, хорошо держит тепло. Внутри железная печка.

Это была первая зима, когда постоянный лагерный голод остался позади. К
обычной своей пайке мы глушили рыбу: взрыв -- и рыба вместе с кусками
льда разлетается в разные стороны. Кроме того, мы научились ловить
полярных куропаток. Бутылкой продавливаешь в снегу лунку и насыпаешь
туда брусники или голубики. Куропатка пасется на снегу, заглядывает в
лунку, пытается дотянуться до ягод, шлепается туда и замерзает, потому
что не может вылететь.

Все было бы хорошо, если б не одно обстоятельство. Я замечаю, что один
из заключенных заставляет другого на себя ишачить. То ему чефирь
завари, то ему консервы открой, то ему портянки постирай, то ему
валенки просуши.

Они были из одного лагеря, и, конечно, эти отношения у них возникли
давно. Вероятно, в лагере тот, что пользовался услугами своей шестерки,
защищал его от уголовников. Но здесь он в такой защите не нуждался, и
видеть вблизи в одной палатке это постоянное холуйство было мучительно.

Звали этого барина Тихон Савельев. Здоровенный верзила с неподвижным
взглядом зеленых, почти не мигающих глаз. Он вроде видит тебя и не
видит. Взгляд из какого-то другого измерения, очень неприятный взгляд.
Кто он был в прошлом, не знаю. Он уже восьмой год сидел за убийство в
драке.

А человек, которого он сделал своей шестеркой, звали его Алексей
Иванович, в прошлом был директором завода одного из подмосковных
городков. Он был лет на двадцать старше Тихона, и потому особенно
неприятно было это холуйство.

Если б не бушлат, ватные брюки и валенки, его можно было бы назвать
вполне импозантным мужчиной. Он был выше среднего роста, имел красивые
правильные черты лица, и только в его больших, голубых, как бы
теоретически плачущих глазах застыл тоскливый идиотизм ожидания
справедливости.

Он сидел уже по второму сроку с тридцать седьмого года. Какая-то чушь
там получилась с его заводской стенгазетой, что-то там не то
напечатали. И вот он уже пятнадцать лет писал прошения и горестно
недоумевал, почему в его деле не разобрались.

Он простодушно и охотно о себе рассказывал. Вот несколько случаев из
его жизни, которые мне запомнились. В тридцатые годы молодые
рабфаковские инженеры все время что-то изобретали. Он тоже изобретал.
Судя по тому, что он имел несколько патентов, был он инженером не без
изобретательской жилки.

Но однажды ему в голову пришла гениальная идея. Он решил изобрести
такое магнитное поле, которое во время войны будет отклонять вражеские
пули от наших окопов.

Несколько месяцев он не спал по ночам в своей коммуналке, изучая
степень отклонения железных предметов, падающих возле магнитной
подковы. Он настолько увлекся своим открытием, что жена его стала
роптать на то, что он из-за своего магнита совершенно перестал ощущать
магнетизм ее собственных чар. Но он мужественно не обращал внимания на
ропот жены, потому что хотел сделать нашу армию неуязвимой для
вражеских пуль.

О своем открытии он написал в наркомат обороны, и его вызвали туда. И
он там заседал с какими-то военными чинами и учеными. Среди ученых был
академик, а среди военных присутствовал сам маршал Буденный.

Можно представить, что это было за время, если академик не посмел ему
сказать, что он чушью занимается. Доклад его одобрили и рекомендовали
продолжать опыты. Он продолжал.

Но однажды в трамвае он оказался рядом с военным, и его осенило
спросить, из какого металла делаются пули. Услышав, что из свинца, он
похолодел от ужаса. Он знал, что свинец равнодушен к чарам магнита.