ненависть всей моей жизни.
желудка.
дверях Коротышка Нэйлор развернулся к ним и медленно нахмурился. И ничего
больше.
вернулись к работе.
состояла из мексиканских и филиппинских парней. Они подавали банки в
машины с плоских конвейеров. Парней двадцать или больше, и моего возраста,
и старше - все приостановились посмотреть, кто я такой, понимая, что
сейчас на работу выйдет новичок.
они это делают.
было никакого дела. Через минуту я опять травил. Опять смех. Однако парни
эти были не такими, как тетки. Им действительно было смешно от того, что
Артуро Бандини так здорово проводит время.
блевоты я стоял у мусорного бака и бился в конвульсиях. И рассказывал, кто
я такой. Артуро Бандини, писатель. Неужели вы обо мне не слышали?
Услышите! Не беспокойтесь. Еще услышите! Моя книга о рыбном хозяйстве
Калифорнии. Станет основной работой по данной теме. Говорил я быстро между
приступами рвоты.
Рыбном Хозяйстве. Я Бандини, писатель. Она не существенна, вот эта работа.
Я могу отдать всю свою зарплату на благотворительные цели: в Армию
Спасения.
кроме того, что так никогда и не вышло наружу. Я согнулся пополам и
давился всухую, знаменитый писатель, обхватил руками живот, корчился и
задыхался. Но ничего не выходило. Кто-то перестал смеяться и заорал, чтобы
я пил воду. Эй, писатель!
фонтаном, пока я бежал к двери. И они загреготали с новой силой. Ох уж
этот писатель! Что за писатель! Смотрите, как пишет!
слишком хороший для консервной фабрики. Иди домой и пиши книгу про
блевотину.
между двумя цехами, в стороне от главной дороги, бежавшей по берегу
канала. Их хохот заглушал гул механизмов. Меня он не волновал - ни в
малейшей степени. Мне хотелось спать. Но на сетях спать было плохо, они
отдавали густым запахом скумбрии и соли. Через минуту меня обнаружили
мухи. Стало еще хуже. Скоро обо мне узнали все мухи лос-анжелесского
порта. Я сполз с сетей на песчаную прогалину. Там было чудесно. Я вытянул
руки, и пальцы мои нащупали участки песка попрохладнее. Ни от чего никогда
не было мне так чудесно. Даже песчинки, которые я случайно сдувал,
казались сладкими у меня в ноздрях и на губах. На холмике песка
остановился крохотный жучок - посмотреть, что тут за шум. В обычных
обстоятельствах я бы убил его без малейшего колебания. Он заглянул мне в
глаза, помедлил и двинулся вперед. Потом начал восхождение на мой
подбородок.
залезть, если хочешь.
скосить к переносице глаза.
рабочие.
смотреть по сторонам. Они спешили мимо. Мексиканцы же с филиппинцами
увидели, как я валяюсь, и снова захохотали: мол, вот он, этот великий
писатель, растянулся тут, как пьянь какая-нибудь.
среду затесалась великая личность, не кто другой, как бессмертный Артуро
Бандини, писатель; а вот и он сам, лежит, без сомнения, сочиняет что-то
для вечности, этот великий писатель, сделавший рыбу своей специальностью,
работал за какие-то двадцать пять центов в час, поскольку так
демократичен, этот великий писатель.
чуть кишки все не выблевал, не переваривает одного запаха того, о чем
собирается писать книгу. Книгу о Рыбном Хозяйстве Калифорнии! Ох, что за
писатель! Книгу о калифорнийской блевотине! Ну и писатель же он!
стоек обратно. Я перекатился на спину и стал смотреть, как они идут,
очертания размыты, желчный сон какой-то. От яркого солнца меня тошнило. Я
зарылся лицом в изгиб локтя. Они до сих пор веселились, хотя и не так
сильно, как раньше, потому что великий писатель уже начал им надоедать.
Подняв голову, я наблюдал за ними сквозь щелочки глаз - а поток все тек
мимо. Они жевали яблоки, лизали мороженое, чавкали шоколадными конфетами
из громко хрустевших пакетов. Тошнота подступила снова. Желудок мой
заворчал, забился, забунтовал.
писатель! Голоса звучали, как разбитое вдребезги эхо. Пыль из-под их ног
клубилась ленивыми облаками. Потом, громче, изо рта, прижатого чуть ли не
к самому моему уху, - вопль: Ээээй, писатель! Руки схватили меня,
перевернули. Я знал, что произойдет, не успели они начать. Такое уж у них
представление о настоящем веселье. Они собирались засунуть мне в штаны
рыбу. Я знал это, даже не видя рыбы. Я лежал на спине. Полуденное солнце
пятнало мне лицо. Их пальцы вцепились мне в рубашку, я услышал треск
материи. Ну конечно! Как я и думал! Они сейчас засунут рыбу мне в штаны.
Самой рыбы я так и не увидел. Я не открывал глаза. Потом что-то холодное и
клейкое прижалось мне к груди и пропихнулось под ремень: вот эта рыба!
Дураки.
сейчас это сделают. Но волноваться мне не хотелось. Одной рыбой больше,
одной меньше - какая разница?
рыбу.
вытащил, поднял перед собою и осмотрел. Скумбрия, в фут длиной. Я задержал
дыхание, чтобы не нюхать ее. Потом засунул в рот и откусил голову. Жалко,
что она уже умерла. Я отшвырнул ее в сторону и поднялся на ноги. Несколько
здоровенных мух пировали у меня на лице и в том месте на мокрой рубашке,
куда запихали рыбу. Особо наглая муха уселась мне на руку и отказывалась
шевелиться несмотря на то, что я ее предупредил, помахав рукой. Такая
дерзость меня безумно разъярила. Я шлепнул по мухе, прикончив ее на месте.
Но все равно был так на нее зол, что положил останки в рот и разжевал, а
потом выплюнул. Затем снова подобрал рыбу, положил на ровный песок и стал
на ней прыгать, пока она не расползлась на кусочки. На лице своем я ощущал
бледность так, словно она была штукатуркой. Стоило пошевелиться, как с
него снималась сотня мух. Мухи - такие идиотские дуры. Я замер, давя их
одну за другой, но даже мертвые ничему не учили живых. Те все равно
настаивали на том, чтобы мне досаждать. Довольно долго я простоял
терпеливо и неподвижно, едва дыша, выжидая, пока мухи не выдвинутся на те
позиции, где их легко будет убивать.
хохот, мух и дохлую рыбу. И вновь мне захотелось, чтобы рыба была жива. Я
бы преподал ей урок, который она не скоро забудет. Я не знал, что случится
дальше. Но я с ними посчитаюсь. Бандини никогда не забывает. Он найдет
способ. Вы за это заплатите - все до единого.
последовали за мной. Я остановился, как вкопанный, по-прежнему в гневе,
как статуя, замер, поджидая, чтобы они приземлились. В конце концов, одну
Василенко Иван
Максимов Альберт
Орлов Алекс
Мурич Виктор
Посняков Андрей
Роллинс Джеймс