обернутое рогожами, оно пересекло Россию и оказалось Бог ведает где, за
Байкалом, в остроге, построенном без окон. Свечи, вставленные в его
изящные бронзовые канделябры, почти догорели.
тоже везли сюда за тридевять земель, из Петербурга, чтобы создать хоть
видимость уюта, чтобы в остроге поселился призрак дома. Они еще пахли
именно домом и хорошим табаком.
какую песню она собирается играть и петь.
Уже никогда он не услышит, как летним вечером юная женщина поет у окна
песню-обещание, и в эту минуту она - не полковая дама со странной и
предосудительной судьбой, а та венецианка, которая хранит верность своему
безумному поэту. Как странно предвидел будущее Козлов, слепец
вдохновенный...
Брента протекала, серебримая луной...
женщину, - тоже. Хотя бы потому, что та в воспоминаниях все прекраснее, и
он отдал бы год жизни, чтобы поцеловать камень, о который споткнулась она
поздним вечером в парке Тригорского, споткнулась, чтобы оказаться в его
внезапном объятии. И звали ее - Анна!
шарик резной слоновой кости заключал в себе другой, тот - третий, и так до
бесконечности. Каждое неведомо чье воспоминание заключало в себе другое
воспоминание, и Валька летел сквозь эти слои легко и естественно, как по
событиям своей жизни, вытекающим одно из другого.
дыхании. Анна, Анна... Анна?
Изабо, обращаясь к притихшему Широкову. - Не было там никакого замысла!
Ну, возникла идея, ну, ее хватило на пару набросков. А окончательный
вариант отлился бы через сорок лет. И этот ваш Пушкин бежал бы через Китай
в Америку, как собирался декабрист Ивашев, видишь, и мы не лыком шиты, и
принял участие в войне Севера против Юга! Потому что тогда и Пушкину было
бы за шестьдесят, и Чеське, и они отлично бы друг друга поняли!
время молчала?!.
это на уровне застольного трепа шло, - сжалившись, уже не так агрессивно
объяснила Изабо. - Да и вообще, ты же его помнишь, половина всех планов
осталась именно на уровне застольного трепа. Так что перестань ты мучаться
с этой пьесой. Вы не нашли черновиков потому, что их в природе не было и
быть не могло.
один листок все время вылезал, а Широков старательно загонял его на место.
Карлсон. - Ну, на хранение, лет этак на двести. А то он с ней рехнется.
Давай пьесу сюда, Анатолий, и сразу у тебя в жизни просветление наступит.
зациклился. Понимаете, для меня это было не работой - я с Чеськой
общался... Но я еще вернусь к Чеськиной идее.
понял, что в этом жесте был какой-то тайный смысл, понятный всем, кроме
него.
перелистаешь.
- этим возгласом Карлсон перебил общее смутное настроение и унесся прочь.
самый скверный кусок! Просто я не знал, куда это вставить... впрочем,
теперь это уже безразлично...
кусочек.
Слушайте!.. "Ты жалеешь решительно обо всем?" - спрашивает она. "Да нет,
конечно. О том, что помчался из Михайловского в Петербург с письмом Жанно
Пущина и успел прямиком на Сенатскую площадь, что вел себя достойно, что
разделил участь друзей моих, что поддался прекраснейшему порыву души -
нет, не жалею. Я же мечтал об этом. В тот день все было прекрасно, смерть
нам тоже казалась благородной и прекрасной. Так что лучше бы уж мне быть
на той виселице..." "Опомнись, Сашенька!" - в ужасе восклицает она, но он
уже увлечен мыслью, он уже воспарил! "Я погиб бы тогда первым поэтом
России, и потому не был бы забыт. А теперь ежели какой любитель российской
словесности вспомнит господина Пушкина, литератора, то по таким его
виршам, которые он бы собственной рукой уничтожил, попадись они мне
теперь..." "Мало ли ты их уничтожил тогда?" - с горечью спрашивает она.
"Помилование, которому все так обрадовались тогда, и я тоже, это
помилование было ловким, о, потрясающе ловким ходом - оно сорвало с меня и
лавровый венец, и терновый венец, и вот стою я непонятно где и непонятно
зачем, с непокрытой головой, в Бог весть каком году... и имеет ли это
значение? Для России я остался где-то в двадцать пятом. Я должен был - да
что я говорю, я обязан был погибнуть тогда, чтобы все всколыхнулось, чтобы
все содрогнулось и над Россией пронесся глас: "Горе народу, позволяющему
убивать своих поэтов!.."
ртом, изумленный, ожидая еще каких-то взволнованных слов, но она молчала и
лишь полминуты спустя сказала негромко:
когда написалось. Это надо мной Чесс витал.
взлет, что и полчаса назад, когда зло поддел Карлсона, когда руки
вытворили нечто, совершенно ему не свойственное. Но взлет был мгновенным -
мелькнул в глазах узор из турецких огурцов на ледяной ткани, мелькнул
разложенный лист нотной бумаги, и все погасло, и вспоминать, как это так
получилось, было уже бесполезно.
неповторимости случайного взлета.
непонятно было, о ком это она.
Валька понял, что речь шла все-таки о Чессе.
досками, их под руководством Карлсона стали сгружать, и это отвлекло всех
троих от пьесы.
том, кого раньше нельзя было публиковать, а теперь - за милую душу. Они
перечисляли фамилии, которых он даже от тещи не слыхивал, и в пылу
полемики не обратили внимания, что машина разворачивается и уезжает.
опубликованные - давно покойники.
повеситься, чтобы заслужить право теперь пообщаться с народом! - отрубила
Изабо.
Послушай, Анатолий, признайся честно, у тебя было тогда что-нибудь
этакое... непубликабельное? Безумненькое? Ну, раз в жизни признайся -
было?
Он у нас был литератор правильный. Чужую нетленку он несомненно уважал,
перепечатки Бродского дома держал, рукописи Чесса по ночам осваивал и фигу
в кармане исправно казал. А своего чего натворить - и Боже упаси. А я была
скульптором правильным. Все в соответствии с постановлениями! Я была
скульптором без пола, возраста и национальной принадлежности, потому что и
с полом-то хлопот не оберешься, а национальная принадлежность и вовсе
чревата! И то - вечно цеплялись к моей обнаженной натуре, как будто у этих
сволочей в штанах что-то другое запрятано... А что? Пару лет назад для
меня имело смысл повеситься. Сегодня бы вся Европа причитала - довели ее
гады бюрократы! Хм...
она. - Поеду завтра к нотариусу. Добра-то у меня много накопилось, а
помирать все равно придется, и оставить некому. Валентин! Хочешь быть
наследником?
еще Карлсон. Это - кандидатура! Это мужчина правильный и практический.
Откроет в мастерской филиал бани. Знакомым поэтам будет по блату веревки
мылить. Чтоб сами, не дожидаясь приглашения...
Акунин Борис
Эриксон Стивен
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Браун Дэн
Акунин Борис