осколке, слету вонзившееся в самое сокровенное, медленно остывающем и
продолжающем жечь. Контузия памяти, контузия чувств...
призраки окружили меня и, забрав из трясущихся рук лопату, исполнили мой
труд. Кажется, это стоило тех самых четырех пропусков. За четыре бумажных
квадратика они вырыли просторную яму и, опустив тела, завалил их глиной и
щебнем. Кто-то из них не поленился соорудить над холмиком табличку,
надписав на ней три имени.
грунт, шептал обращенные к ним слова. И они, конечно, слышали меня.
Слышали, но не могли ответить. По разным причинам. Рот Чака был залит
смолой, а перед этим его жестоко били. Барсучка же я сам вынул из петли.
Медная проволока почти перерезала ему горло. Тонкие его пальцы были
переломаны все до единого. И наконец она... Губы, что меня целовали,
ресницы, которые приводили меня в восхищение, глаза... Мне было страшно
даже думать о ней. Как они могли?.. Как?!..
смерть легким голубым облаком вошла и в меня...
наконец очнулся. Наверно, я что-то заговорил и, услышав свой севший от
одиночества голос, стал медленно приходить в себя, возвращаясь и
выпутываясь из обманчивых форм, из зыбкого тумана в эту искалеченную,
ненужную мне реальность...
ощутил, были мои руки, тесно втиснутые в карманы. Пальцы крепко что-то
сжимали, и неосторожным усилием я выволок их наружу. Веером вспорхнули
измятые затертые записки, написанные рукой Читы. Кусочки былого счастья,
на которых впервые она называла меня самыми ласковыми из всех возможных
имен. Мы были юные и немые. Мы не умели любить вслух. Доверять чувства
бумаге казалось борее простым, и, кружась в воздухе, наши первые неумелые
признания поплыли к земле. Они планировали по диагонали вниз, на
неуловимый миг замерев на месте, двигались обратно - и так снова и снова,
отчего трепетное падение их напоминало полет бабочек. Одна из записок не
завершила падения, кромками уцепившись за диван и стул. Я с надеждой
взглянул на нее. Сейчас... Если сумею взять ее, не дам упасть, значит, не
все еще потеряно. Что-то еще быть может заполнит мои вены, подтолкнет
замороженное сердце. А если нет...
вяло кувыркнулся, беззвучно приземлился на пол. Я поднялся. Больше мне
здесь нечего было делать...
озорная собачка, крутился вокруг, норовя метнуть в лицо пригоршню влажных
листьев. Жирная грязь заглатывала каблуки, чавкающе и неохотно выплевывала
обратно, в глаза искательно заглядывали встречные лужи. Высоко надо мной,
лениво помахивая розоватыми плавниками, проплыл огромный окунь. Он был сыт
и потому не заинтересовался одиноким прохожим. Но даже если бы он
спустился ниже, я продолжал бы вышагивать по тротуару, не делая никаких
попыток спасись. Мне было все равно. Природа, город продолжали жить, но ИХ
не было. Уже не было. А значит, не было и меня. Все мои друзья очутились
там - по ту сторону жизни, и мне действительно нечего было здесь делать.
Путь меня больше не волновал. Отныне всеми моими дорогами распоряжалась
мутная неизвестность...
загуляло по зданию. Я забрел в городской музей.
разукрашенный виноградной лепниной и статуями богов, скопище
облагороженных воспоминаний, расставленных и развешенных с помпезной
горделивостью, с тайным вызовом настоящему. Секиры и арбалеты, кафтаны и
лапти, скатерти и ковры, снова секиры, шпаги и арбалеты. Какую-нибудь
рукопись великого поэта здесь с одинаковым трепетом помещали рядом с
пистолетом, из которого этот же самый поэт был застрелен. Музейный
фетишизм не вызывал ни у кого иронии.
Косым зрачком великана клинок матово блеснул, взглядом оценивая нового
хозяина и, должно быть, сравнивая с прежним. Провисев в залах не одну
сотню лет, он, конечно, уже не надеялся оказаться в чьих-то руках.
Разбойничий посвист, падение на чужую шею с багровым погружением в
пульсирующую плоть - все это он давно видел только во снах. И сквозь
собственную дрожь я внезапно ощутил готовность напрягшейся стали, ее
холодное ожидание и собственный пробуждающийся восторг. Спрятав палаш под
пиджак, я поспешил к выходу.
несколько десятков горожан. Теперь жили они одни. Восемь или девять особей
мужского пола, горстка, умудрившаяся запугать город.
швейцара. Скользнув по мне скучающим взором он медлительно шевельнул
губами, собираясь изречь вопрос, но я его опередил.
на меня и обратно. - Ты чего? Спятил?
настойчивость.
слабость самозваного хозяина. И тут неожиданно зазвучал голос старика
Пэта. А ведь я уже и забыл, когда беседовал с ним в последний раз!
объявиться в самый неподходящий момент, чтобы вступиться за этого
никчемного человечишку. Но что он знал о нас? Мудрый и добрый житель
Лагуны. О нас и о черных, поправших все и вся, о мириадах бороздящих
планету автобусов, о давках, о застенках Глора!.. Что знают обитатели Луны
о марсианах и могут ли первые давать советы вторым?
пропасть бывает всего один, а дальше начинается падение.
Мне было не до него. Вероятно, от полного словесного бессилия я вскипел.
подвалы души, не породив эха. Старик Пэт промолчал, не ответив. Глаза
лохматого типа, следившие за шевелением моих губ, потухли. По каким-то
недобрым признакам он понял, к какому решению я пришел.
лишился половины пальцев. Я с усилием взмахнул орудием безжалостного
прошлого. Палаш радостно присвистнул, и тело бандита повалилось,
опрокидывая конторку, вазочки для карандашей и горку нарезанных фруктов.
Сделав свое дело, палаш снова нырнул под пиджак. Он был тепел от крови.
Мне не хотелось его касаться.
здесь оказались завешенными глухими пыльными шторами. Застыв на месте, я
прислушался, Где-то совсем рядом приглушенно бубнили голоса. Заметив узкую
полоску света под дверью одной из комнаток, я двинулся к ней.
Манера, приличествующая тиранам. Это и был мой Манта. Он сидел и
наслаждался покоем, еще не ведая, что судьба прислала к нему худшего из
гонцов. Лицо его отражало безмятежность, в левой руке искрилась сигара, от
которой тянулась ленивая синусоида дыма. Знакомый тип с лошадиными зубами
поскрипывал в кресле-качалке, читая вслух какую-то книжонку.
Во! Кажется, тут уже того... Интереснее.
добрую минуту, разглядывая пепельные черты главаря банды. И вероятно, он
что-то в конце концов почувствовал. Тяжело повернув голову, вонзил в меня
свой дьявольский взгляд.
полной мере осознал страх Читы. Два недобрых демонических глаза неотрывно
следили за мной. В них было все, кроме тепла и света. И это "все"
повергало в шок. Я смотрел на него, не моргая, а чуть позже примолкло и
кресло-качалка. Суетливо, делая массу ненужных движений, чтец начал
вытаскивать из-за пояса револьвер. Книжка упала к его ногам. Он безусловно
узнал незванного гостя и наверняка перепугался.
тронула снисходительная улыбка.
хотелось.
и любители чтения вслух с удивлением пронаблюдали, как выныривает из-под
полы по-змеиному длинное тело палаша. В лицо хлопнул выстрел, но слишком
уж заполошно, чтобы быть точным. Пуля шмелем обожгла голову,
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Флинт Эрик
Гуль Роман Борисович