Чтение 13–й страницы книги ~Следы на снегу~

* ї *

Сгущались сумерки. Падал обильный снег, который предсказал Быканыров.

В избе Василия Оросутцева царила темнота.

Шараборина не было в комнате. Теплой комнате он предпочел сырое
подполье. Забравшись туда, он постлал на землю медвежью шкуру,
расположился на ней и заснул. Подполье не казалось ему особенно приятным
местом, но он не решился спать в комнате. У него были на этот счет свои
соображения.

"Что ни говори, а в подполье надежнее, - рассуждал он. - Там никто не
увидит. Ему хорошо, - подумал он об Оросутцеве. - У него паспорт на руках.
А мое дело собачье. А раз так - лезь в конуру".

Шараборин не слышал, как возвратился хозяин, как он отпер дверь,
вошел в комнату. И лишь когда над его головой раздались тяжелые шаги и
скрип прогнивших половиц, он очнулся и насторожился.

- Эй, таракан! Вылезай быстро! - громко скомандовал Оросутцев и
притопнул повелительно ногой. Ему не трудно было догадаться, что гость
сидит в подполье.

Шараборин не заставил себя долго ждать. Творило подполья
приподнялось, и в черном проеме показалась бритая голова гостя.

- Быстрее, - раздраженно торопил Оросутцев.

- Что так? - спросил Шараборин, и на лице его отразилась смесь
удивления и испуга.

Оросутцев не удостоил его ответом.

Шараборин вскарабкался наверх, напустив из подполья в комнату сырого
затхлого воздуха.

- Заячья душа, - скривил губы Оросутцев, и в лице его появилось
что-то свирепое. - Чего черт понес тебя в подполье? Стучался кто, что ли?

Шараборин только покрутил головой. Он не стал объяснять, чем был
вызван его переход в подполье. В таком случае пришлось бы признаться в
ничем не оправданной трусости. Человеку, совесть которого черна, всегда не
по себе одному, и он не знает, куда себя деть. Он уселся на табурет,
зевнул, протер кулаками заспанные глаза, почесал за пазухой и попросил
папиросу.

Оросутцев подал ему пачку "Беломорканала" и спички.

Шараборин закурил, потянулся рукой к выключателю, чтобы зажечь свет в
комнате, но хозяин остановил его:

- Не надо. Одевайся. Оставаться у меня в доме и в поселке далее
опасно. Понял? Этот майор уже знает, что на рудник пробрался кто-то
посторонний. Тебя, видно, выследили.

У Шараборина перехватило дыхание. Ему показалось, что на его горле
затягивается петля-удавка, и он невольно сделал такое движение, будто
хотел освободиться от нее. За последние дни он и без того не чувствовал
внутренней собранности, а тут...

- Никто меня не видел, - неуверенно запротестовал он.

- Это ты так думаешь, чучело гороховое, а что думает майор - нам
неизвестно. Да и не время разбираться, видел тебя кто или не видел. От
этого нам не легче. Одевайся, становись на лыжи и дуй в тайгу. Прямо по
дороге, через пруд. Засядь там, где ночевал осенью, и жди меня. Я
управлюсь кое с чем и к полночи подойду. Тогда пойдем вместе. Мне тут тоже
делать больше нечего. Где спички?

Шараборин возвратил спички. Оросутцев сунул коробку в карман. И
сделал он это не случайно. Он отлично знал, что без огня и продуктов
Шараборин не рискнет, не дожидаясь его, уйти далеко в тайгу. Оросутцев был
кровно заинтересован в том, чтобы Шараборин подождал его. Шараборин
сейчас, как никогда, был ему нужен.

- Торопись, торопись, - подгонял хозяин гостя, видя, что тот не
особенно торопится.

Шараборин одевался молча. Если бы не темнота в комнате, Оросутцев мог
бы прочесть на лице его отчаяние и негодование. Шараборин кипел от ярости,
от сознания того, что через считанные минуты он вновь окажется в тайге,
которая сидит у него уже в печенках, на холоде, на снегу, без продуктов,
без курева, без охотничьих припасов. И возмущение его было так велико, что
он не выдержал.

- Так не пойду, - сказал он вдруг с неожиданным для него упрямством.
- Не пойду. Харчи давай. Ты хозяин, а хозяин даже собаку кормит.

Оросутцев скрипнул зубами. Он не терпел, когда ему перечили.

- Не ворчи, - оборвал он гостя. - Ишь ты, разворчался, - и
передразнил: - Хозяин... собаку... Возьми на полке калач и ступай. Ступай,
пока идет снег, и след твой заметет. Ох, достукаешься ты опять до лагерей,
чертова кукла. - И он подал Шараборину черствый калач. Тот сунул его под
доху, но не двинулся с места.

- Говори, куда пойдем вдвоем? - потребовал он настойчиво. - Зачем
ожидать тебя?

- После узнаешь, ступай.

Шараборин потоптался на месте, посопел и опять глухо потребовал:

- Говори сейчас.

"Вот же сволочь скуластая, ну что с ним делать?" - в сердцах подумал
Оросутцев, но решил изменить тактику, смягчить тон.

- Пойми же, что долго объяснять. Каждая минута дорога. После
расскажу. Приду и расскажу. Далеко пойдем. Я же о тебе пекусь, о тебе
забочусь. Товарищ ты мне или кто? Пойдем вместе, верь мне, и ты не
прогадаешь.

Не верил Шараборин, что в сердце Оросутцева могли вдруг прорасти
зерна товарищества, доброты и заботы о нем. Но он промолчал и предупредил:

- Смотри, майора за собой приведешь по следу.

Оросутцев едва сдержал охватившее его негодование, шумно вздохнул, но
сказал как можно спокойнее:

- Ступай, ступай, ради бога. У меня свои мозги есть и у тебя занимать
не собираюсь. Ступай...

- Сеп, сеп*... - уже миролюбиво проговорил Шараборин и толкнул дверь
ногой.

_______________

* Сїеїп, сїеїп - ладно, ладно.

Оросутцев долго стоял, прислушиваясь, и, когда его ухо ясно уловило
скрип удаляющихся лыж, включил свет.

* ї *

До глубокой ночи прождал майор Шелестов, сидя в рудничной конторе,
коменданта Белолюбского и, не дождавшись, пошел на свою квартиру.

- Видно, не так все просто, как я предполагал и как рассчитывал
комендант, - сказал он самому себе, шагая по уснувшему поселку. - Но
почему он не зашел и не предупредил меня, что дело затягивается? Чудак
человек! Зайти к Винокурову, что ли? Спит, наверное. Ну, ладно. Утро
вечера мудренее.

Снегопад прекратился. Вызвездило. Тайга безмолвствовала, и крепчал
мороз. Снег под ногами похрустывал особенно звучно. До слуха Шелестова
долетел звук, похожий на ружейный выстрел, и майор догадался, что это
треснуло дерево в тайге, не выдержавшее лютой стужи.

Из-за ровной гряды леса на небо выползала поздняя луна. Ее рассеянный
свет разливался по поселку.

Разлапистая ель, растущая у общежития для приезжих, припушенная
свежим снегом, при свете луны напомнила Шелестову японскую живопись,
которую он видел на открытках, тарелках, гобеленах.

В доме все спали. Кто тихо, совсем неслышно, точно младенец, а кто с
переливчатым бульканьем, похожим на мурлыканье кота.

Шелестов не находил в себе больше сил сопротивляться сну, к которому
его, после бессонной ночи, неодолимо тянуло с полудня.

Он чувствовал, как тяжелела и точно чем-то наливалась голова, как
набухали и слипались воспаленные веки.

- Спать... Немедленно спать... - приказал он сам себе. - Иначе завтра
я не буду ни на что способен.

Бросив усталый взгляд на стол, заставленный едой, и не соблазнившись
ею, он вяло разделся, повалился на койку и сразу утратил ощущение
действительности.

И когда его растормошили, заставили открыть глаза и оторвать голову
от теплой подушки, Шелестову показалось, что он только что прилег и
проспал всего лишь несколько минут. Но через замерзшее окно был виден
солнечный свет, его друзья сидели за столом, а около его изголовья стоял,
переминаясь с ноги на ногу и пощипывая бородку, в своей неизменной волчьей
дохе, Винокуров.

Майор приподнялся.

- Который час? - спросил он.

- Без четверти десять, - ответила Эверстова.

- Отвернитесь, Надюша. Я быстро, одним мигом, - попросил он,
сбрасывая с себя одеяло.

Когда Шелестов взглянул в голубые глаза Винокурова, он подметил в них
какую-то тревогу:

- Какие новости?

Винокуров только этого и ждал.

- Плохие новости. Пропал куда-то комендант, товарищ Белолюбский. С
утра не найдем. Я буквально с ног сбился и людей загонял до седьмого пота.
Нигде нет. Ни дома, ни в поселке, ни на руднике. Ума не приложу, куда мог
деваться человек? С ним никогда подобного не приключалось. Всегда он был
на виду, под руками. А тут... Вот напасти навалились на нас, - выпалил он
скороговоркой, не переводя дыхания, и, вынув носовой платок, обтер влажное