Чтение 13–й страницы книги ~Охота на скунса~

как бы нечаянно положил ей на грудь руку, и она ничего - не возражала.
Кто-то видел, как она выходила рано утром из кабинета начальника лагеря. А
кто-то видел ее целующуюся с баянистом, который тоже был из студентов.
Баянист этот был особенно неприятен. С толстыми, всегда слюнявыми губами и
наглым взглядом, он обожал внезапно подойти на пляже к раздевалке, где
переодевали купальники и плавки то старшие девочки, то парни, и заглянуть
через перегородку - якобы для того, чтобы проверить, не занимаются ли они
курением. Хотя любому ясно, что с мокрыми плавками, а тем более с
купальником в руке кто станет курить? Заглянул баянист, словно нечаянно, и
тогда, когда там была Рая. Неизвестно, что он там увидел, но только парни
решили его отметелитъ. Тем более, что от вида ее тела в купальнике они и
сами испытывали сильный неуют. Едва прикрытое тело Раи вызывало в них бурное
выделение юных гормонов.

Через несколько дней Беневоленскому удалось подслушать разговор Раи с
подругой, которая ведала библиотекой. Той из загранки брат привез настоящие
джинсы, но они не налезали на ее необъятный зад. Рая померила их, ей они
оказались как раз, но только не было денег. А подруга хотела получить их
немедленно, чтобы купить на них себе другие джинсы. Рая умоляла подругу дать
поносить хотя бы на один вечер.

- Ты что, Райка, а вдруг испортишь нечаянно! Многие девки за них отдаться
рады, а ты - поносить. Сама же говоришь, что у тебя денег нет.

- Так и я бы отдалась, только скажи, кому! Приведи богатенького!

Но в лагере о таких подруга не слышала и поэтому промолчала.

Тут-то Беневоленскому пришла в голову мысль, которая сначала показалась
безумной. Все-таки между ним, пятнадцатилетним кривоногим коротышкой с
черными волосиками на впалой груди, и двадцатиодногодовалой пионервожатой,
которая притягивала мужские взгляды, разница была. Однако он подстерег ее
сразу после ужина, когда рядом никого не было, и спросил, преодолевая ужас в
душе:

- Рая, ты-джинсы, что ли, собралась покупать? Рая со всеми говорила
ласково, и ему ответила тоже без грубости:

- Купила бы, Гарик, да денег нет.

- Деньги есть, - твердо проговорил Беневоленский. И вынул согретые в
кулаке купюры из кармана брюк.

- Ты что? Откуда ты их взял? - спросила она хрипло.

- Это мои. Отец оставил.

- Ну, твои... Хорошо... А почему ты мне хочешь их подарить.

- Потому...

Преодолеть паузу Беневоленский не мог и лишь облизнулся. Но выручила сама
Рая:

- Ты хочешь?..

Горло его опять перехватил спазм, и он утвердительно кивнул головой. Но
Рая решила все же уточнять смысл его желания:

- Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловала?

Вопрос повис в воздухе. Беневоленский был не против и поцелуя, но считал,
что ее поцелуй все-таки джинсов не стоит.

- А, поняла. Ты хочешь, чтобы я..., - продолжала уточнять Рая и
приостановилась, подыскивая слово, - чтобы я стала твоей любовницей?

- Ага, - выдавил он.

Она несколько секунд помолчала, а потом, улыбнувшись одновременно криво и
грустно, протянула руку.

- Давай деньги, Гарик. Я согласна, пойдем в библиотеку.

К такому немедленному повороту он был, пожалуй, не готов. Хотя бы потому,
что для этого важного случая, по его представлениям, надо было хотя бы
надеть новые трусы. Но, отдав деньги, заспешил следом за ней.

Это была удача, что библиотекой заведовала как раз та самая подруга.
Библиотека состояла из двух комнат, в первой были стеллажи, висели портреты
классиков. Во второй, дальней, тоже сверху смотрели классики, она была без
окон, а вдоль стены там стоял узкий, но длинный кожаный топчанчик.

- Постой минутку у дверей, я за ключом сбегаю, - сказала Рая, когда они
вошли в здание.

Беневоленский направился в конец коридора к двери с надписью
"Библиотека", а Рая - видимо, к подруге. И минуты через две появилась
довольная.

- Так, помоги мне открыть дверь, а то у меня всегда не получается, -
попросила она деловитым голосом.

Они вошли в библиотеку и остановились в дальней комнате, где был
полумрак.

- Ну, раздевайся быстрей, что стоишь?! - сказала Рая и стала торопливо
снимать юбку.

Но, увидев, как непослушными пальцами Беневоленский начал расстегивать
рубашку, удивилась:

- А рубашку-то зачем, ты брюки снимай! И эти, что там у тебя - трусы!

То, что у них произошло под портретами бородатого Салтыкова-Щедрина и
остроносого Гоголя, нельзя было назвать ни любовью, ни сексом.

- Ой, какой он у тебя маленький! - неожиданно удивилась Рая и, увидев его
смущение, подбодрила:

- Да нет, это хорошо. А то другие выставят свою оглоблю и гордятся.
Ладно, давай по-быстрому, мне ведь надо вас на линейку строить.

Она даже не стала снимать блузку с пионерским красным галстуком, только
расстегнула нижнюю пуговицу и, акуратно положив трусики на стул рядом с
юбкой, прилегла на кожаном топчанчике.

И все же, когда очень краткий процесс был закончен, и он торопливо
надевал брюки, потому что уже звучал горн на линейку, Рая, поправив юбку,
вдруг поцеловала его в щеку испросила:

- Ну, ты доволен?

Никакого описанного в книгах блаженства или хотя бы радости от содеянного
он не почувствовал, разве что небольшое облегчение, но все же головой
согласно кивнул.

- Спасибо тебе за джинсы. Ладно, беги и скажи ребятам, чтоб строились, а
я еще успею отдать деньги.

Стоя на линейке в общелагерном строю и выслушивая дурацкие рапорты
отрядных председателей, речи старшей пионервожатой, он представлял, как
через несколько минут, когда их распустят по палатам, расскажет парням о
своем подвиге. И придумывал украшающие детали. Но как раз когда их
распустили, обнаружил пропажу денег, которые должны были остаться в боковом
кармане от тех, что он заплатил Рае за ее "любовь".

Они могли выпасть только в библиотеке, когда он снимал брюки. Оставшись
без денег, он мгновенно превратился бы в никого и ничто. Ясно, что надо было
снова подойти к Рае. Но Рая сразу после линейки исчезла. Однако
Беневоленский был упорен и решил обратиться за ключами к самой
библиотекарше, ее подруге.

- Да ты что, Гарик, какие деньги? Ты же сегодня и в библиотеке не был, -
удивилась та. - И не даю я детям ключи.

- Так мы с вами вместе пойдем посмотрим, - настойчиво просил он.

Эта настойчивость навела ее на кое-какие раздумья. Но в конце концов она
сказала с тем же выражением лица, с каким Пилат две тысячи лет назад умывал
руки:

- У меня и ключей нет. Их Рая попросила. Постучись в библиотеку, только
негромко, она, может, и сейчас там, ей надо к вашему сбору готовиться.

Беневоленский вернулся к знакомой двери и, забыв постучать, просто нажал
на ручку. Дверь сразу открылась. Он шагнул в помещение, куда проникал только
свет уличных фонарей. Но то, что доносилось из дальней комнаты, слегка его
испугало. Там слышались то стоны, то всхрапывания. Он даже подумал, что Рая,
вернувшись сюда, ударилась обо что-то и лежит теперь в луже крови. Быстро
пройдя между стеллажами, он встал в дверях дальней комнаты и в сумеречном
свете, который проникал из первой комнаты, увидел совсем другую картину.

На том самом диванчике, где он только что неловко впервые познавал
любовь, лежал лицом кверху голый толстогубый баянист. Сидя на нем, абсолютно
голая Рая то стонала, то всхрапывала и двигалась в такт этим звукам. А
баянист, вытянув вверх руки, мял ими ее груди. На стуле около них аккуратно
висели новые джинсы.

Естественно, он не спросил о деньгах, а тихо, стараясь не хлопнуть,
прикрыл дверь. Он и в палате парням ни о чем не стал рассказывать, потому
что чувствовал себя глупо одураченным в мелкой и примитивной игре. И хотя с
тех пор прошло уже столько лет, обида всплывает и сегодня, стоит лишь
вспомнить. Хотя чего же он ожидал? Неужели верил, что за джинсы купил
настоящее чувство? Тоже, конечно, наивным был человеком.

Утром Рая отыскала его и протянула денежные купюры:

- Это, Гарик, из тебя вчера выпало, я подобрала, - как ни в чем не бывало
проговорила она.

С тех пор он долго не стремился к женской любви, а потом, преодолевая
отвращение, стал брать ее только за деньги. Он и жену свою приобрел за
деньги. Да только тут он проиграл. Женщина, которая по-прежнему считалась
его женой, уже несколько лет жила в Мюнхене, Причем весь быт обустраивал ей
по-прежнему Беневоленский. Лишь бы эта женщина не напоминала ему о сцене,
участниками которой были Борис Бельды и его жена.

Воспоминания о Манях и Монях

Андрей Кириллович охал в Кривоколенный переулок к дочери своего теперь
уже покойного директора детдома и вспоминал первое с ними знакомство.

Его привезла в детский дом тетка месяца через два после гибели родителей.
И Андрея Кирилловича, тогдашнего десятилетнего пацана, даже весть о
родительской смерти так не потрясла, как желание тетки от него избавиться.
Повзрослев, он многое переосмыслил и все ей простил. Но тогда он переживал
такое отчаяние, такой ужас в душе, словно не единственная живая родственница
собиралась от него отвернуться, а все человечество.

Потом-то он понял, что иного выхода у нее не было.

Тетке к тому времени исполнилось тридцать лет, она была не то чтобы