Чтение 13–й страницы книги ~Фаворит~

Опять справа от меня раздалось восклицание. Я повернул голову, чтобы взглянуть.

Он сидел там, загорелый, крепкий, изысканно одетый, в сорок шесть, лет выглядевший совсем еще молодым человеком. - Эге! Здравствуй! - сказал я.

- Вы знаете, кто это? - спросил доктор Митчем.

- Мой отец.

- А как вас зовут?

- Аллан Йорк,- ответил я не задумываясь, и память вернулась сразу. Я вспомнил все, что происходило до того утра, когда я отправился на Бристольские скачки. Я помнил даже, как был на пути туда, но что случилось после этого, было по-прежнему скрыто непроницаемой завесой.

- Как ты сюда попал? - спросил я отца.

- Я прилетел. Миссис Дэвидсон позвонила мне и сказала, что ты упал и теперь в больнице. Я решил, что надо бы поглядеть на тебя.

- А сколько же времени... - начал я медленно.

- Сколько времени вы были без сознания? - спросил доктор Митчем. - Сейчас утро, воскресенье. Значит, два с половиной дня. Неплохо, если принять во внимание, как вы здорово разбились. Я сохранил ваш шлем, чтобы показать вам. - Он открыл шкафчик и вынул остатки шлема, который, безусловно, спас мне жизнь. Он почти развалился надвое.

- Придется доставать новый,- сказал я с сожалением.

- Совсем сумасшедший! Вы все абсолютно сумасшедшие,- сказал доктор Митчем.

На этот раз я знал, о чем он говорит. Я улыбнулся, но улыбка получилась кривая, потому что я обнаружил, что половина моего лица распухла, была неподвижна и болела. Я поднял было левую руку, чтобы ощупать опухоль, но она поднялась только дюймов на шесть и опять упала, так как движение это вызвало острую боль в плече. Несмотря на тугие бинты, которые оттягивали плечо назад, я почти услышал и почувствовал, как скрежещут, царапаясь друг о друга, сломанные концы ключицы.

И тут же, словно по сигналу, все боли в моем разбитом теле ожили и слились в одну мучительную, дергающую боль. Я хотел сделать, глубокий вдох, но сломанные ребра выразили яростный протест. Это была невесђлая минута, ничего не скажешь. Я закрыл глаза.

- Что с ним? - тревожно спросил мой отец.

- Ничего, не беспокойтесь,- ответил доктор Митчем. - Очевидно, начинают сказываться переломы. Я сейчас дам ему болеутоляющее.

- Завтра я встану,- сказал я. - Я и раньше падал. И ключицы тоже ломал. Это ненадолго. - А про себя с грустью подумал: чертовски неприятная история.

- Завтра - нет, и не думайте даже,- услышал я голос доктора Митчема. - Неделя полного покоя, у вас сотрясение мозга.

- Я не могу неделю валяться в постели,- запротестовал я,- я буду слабее блохи, а мет? надо скакать в Ливерпуле.

- Когда это? - подозрительно спросил доктор Митчем.

- Двадцать четвертого марта,- сказал я. Наступило короткое молчание - они обдумывали мои слова.

- Это, стало быть, в будущий четверг,- заметил мой отец.

- Выбросите это из головы,- строго сказал доктор Митчем.

- Обещай мне,- попросил отец.

Я открыл глаза и посмотрел на него, и, когда увидел тревогу на его лице, я в первый раз в жизни понял, что я для него значу. Я был единственным ребенком, и целых десять лет после смерти моей матери он воспитывал меня, не передоверяя экономкам, гувернерам или интернатам, как сделал бы на его месте любой другой богатый человек. Он сам тратил время, играя со мной и обучая меня, стараясь, чтобы я уже подростком научился жить счастливо и с пользой под бременем огромного богатства. Он сам всегда учил меня смело идти навстречу опасностям, но скакать в Ливерпуле в теперешнем моем состоянии было недопустимым риском, на который я просто не имел права - я понял это по выражению его лица.

- Обещаю,- сказал я. - Я не буду скакать в Ливерпуле в этом месяце. Но через месяц я буду опять участвовать в скачках.

- Ладно. Договорились. - Он успокоился, улыбнулся мне и встал. - Я еще загляну к тебе вечерком.

- Где ты остановился? И вообще, где это мы сейчас? - спросил я.

- Это Бристольский госпиталь, а я живу у миссис Дэвидсон,- сказал он.

- Значит, я брякнулся на Бристольских скачках? На Палиндроме? - спросил я.

Отец кивнул.

- Ну а он-то как? Не разбился? Как он упал?

- Нет, он не разбился,- ответил отец. - Он в конюшне Грегори. Никто не видел, как и отчего он упал, потому что шел сильный дождь. Грегори говорит, что ты предчувствовал это падение, он просил передать, что сделал все, как ты хотел.

- Ничего не помню,- вздохнул я. - Понятия не имею, о чем я его просил. Надо же, какая досада.

Доктор Митчем и отец ушли, оставив меня размышлять над тем, что еще вылетело у меня из памяти. У меня было такое ощущение, будто несколько секунд назад я знал о каком-то чрезвычайно важном факте, но, сколько я ни бился, я мог проследить свою сознательную жизнь только до того момента, как отправился на Бристольские скачки, и далее она обрывалась и начиналась снова только здесь, в госпитале. Остаток дня тянулся долго и мучительно, каждое движение вызывало целый хор протестов со стороны всех моих истерзанных мускулов и нервов. Меня и раньше били копытами лошади, но все это не шло ни в какое сравнение с этим дурацким падением, и, хоть я не мог этого видеть, я знал, что все мое тело должно быть покрыто безобразными багровыми кровоподтеками, которые расплывутся и станут черными, а потом желтыми, по мере того как кровь будет застывать и рассасываться. Мое лицо, я это знал, должно было напоминать радугу, и у меня, несомненно, были два хорошеньких синяка, под глазами.

Пилюли, которые доктор Митчем прислал через белозубую сиделку, подействовали меньше, чем мне хотелось, так что я лежал с закрытыми глазами, воображая, что плыву в солнечном сиянии по морю и мои ноющие кости и гудящая голова покоятся на тихих волнах. Я дополнил эту картину чайками, белыми облаками и ребятишками, плещущимися на мелководье, и это очень хорошо действовало, пока я не двигался.

К вечеру голова у меня просто разламывалась, и по временам я погружался в кошмарный сон. Мне казалось, что все мои члены отрываются под действием страшной тяжести, и я просыпался весь мокрый от страха и принимался двигать пальцами на руках и ногах, чтобы убедиться, что они на месте. Но едва только* их прикосновение к простыням вливало в меня чувство облегчения, как я тут же снова погружался в дикий кошмар. Цикл из этого долгого забытья и короткого пробуждения повторялся вновь и *новь, пока я вообще не перестал соображать, что было реальностью, а что сном.

Эта кошмарная ночь до такой степени измучила меня, что, когда утром доктор Митчем вошел в палату, я стал упрашивать его, пусть он только даст мне убедиться, что мои руки и ноги на самом деле при мне. Не говоря ни слова, он откинул одеяло, взял мои ноги и слегка приподнял, чтобы я мог их видеть. С руками я проделал это самостоятельно, поглядел на них и переплел пальцы, сложив руки на животе. После этого я почувствовал себя полным идиотом: надо же было так перепугаться.

Доктор Митчем стал меня успокаивать. Он сказал, что повышенная нервная возбудимость естественна для человека, который столько времени был без сознания, и меня это не должно тревожить.

- Даю вам слово, что у вас нет никаких повреждений, о которых бы вы не знали. У вас целы все внутренние органы, хирургического вмешательства не потребовалось. Через три недели вы будете как новенький. Разве что,- добавил он,- останется небольшой шрам на лице. Мы сделали несколько стежков под левым глазом.

Поскольку я и раньше не был писаным красавцем, меня это не волновало. Я поблагодарил его за снисходительность, и он накрыл меня одеялом. Его суровое лицо внезапно осветилось лукавой улыбкой, и он сказал:

- Впрочем, вчера вы убеждали меня, что у вас нет ничего серьезного и что вы намерены сегодня встать с постели, если я правильно понял.

- Подите вы,- тихо сказал я,- завтра встану.

Встал я в четверг, а в субботу утром выписался, чувствуя себя гораздо слабей, чем хотел бы признаться, но тем не менее в отличном настроении. Отец, собиравшийся уезжать утром в понедельник, заехал за мной и отвез к Сцилле.

Сцилла и Полли только прищелкнули языком, когда я вылез из "ягуара" и двинулся на одной четверти моей обычной скорости, и обменялись сочувственными замечаниями, видя, как я осторожно поднимаюсь по ступенькам крыльца. Но юный Генри, кинув на меня мгновенный, все понимающий взгляд, которым он уловил и мое черно-желтое лицо и длинный, только что зарубцевавшийся шрам поперек щеки, приветствовал меня вопросом:

- Пришельцы из космоса? А им тоже досталось?

- Пойди прочисть себе мозги,- сказал я, и Генри восхищенно осклабился.

В семь часов вечера, когда детей отправили спать, позвонила Кэт. Сцилла и мой отец решили спуститься в погреб за вином, оставив меня одного в гостиной.

- Ну как? - спросила Кат.

- Заштопали на совесть,- сказал я. - Спасибо вам за письмо и за цветы.

- Цветы - это идея дяди Джорджа,- сказала она. - Я было заикнулась, 'что цветы - это уж очень похоже на похороны, но он чуть со смеху не лопнул, так это ему показалось забавно. Я, по правде говоря, не видела в этом ничего сметного, особенно когда позвонила миссис. Дэвидсон и сказала, что до похорон и вправду было рукой подать.

- Ерунда,- сказал я. - Сцилла преувеличивала. И ваша это была идея или дяди Джорджа, все равно спасибо за цветы.

- Наверно, я. должна была послать лилии, а не тюльпаны,- засмеялась Кэт.

- В следующий раз вы сможете прислать лилии,- сказал я, наслаждаясь звуками ее неторопливого, чудесного голоса.

- Господи боже мой! Неужели будет еще следующий раз?

- Теперь уж непременно,- сказал я весело.

- Ну что же,- сказала Кэт,- я оставлю постоянный заказ на лилии в цветочном магазине.

- Я люблю вас, Кэт,- сказал я.

- Должна признаться,- радостно ответила она,- приятно слышать, когда люди это говорят.

- Люди? Кто это еще говорил? Когда? - спросил я, боясь худшего.

- Ну,- сказала она после крошечной паузы,- правду сказать, это говорил Дэн.

- О!

- Не ревнуйте,- сказала она. - Вот и Дэн таком же. Он тоже делается мрачным, словно гроза, когда слышит ваше имя. Вы оба совсем мальчишки.

- Так точно, мадам,- сказал я. - Когда я увижу вас? Мы условились встретиться в Лондоне, и, прежде чем она повесила трубку, я еще раз сказал, что люблю ее. Я уже собирался повесить трубку, когда вдруг услышал в телефоне совершенно неожиданный звук - короткое хихиканье. Мгновенно подавленное, но совершенно определенное хихиканье.

Я знал, что она уже повесила трубку, но я сказал в немой телефон перед собой:

- Подождите минутку, Кэт, я... э... хочу вам кое-что прочесть... Из газеты. Подождите, я сейчас найду.

Я положил трубку на стол, осторожно вышел из гостиной и поднялся по лестнице наверх, в спальню Спилли.

Там они и стояли, негодяи, сбившись в Преступную шайку возле отводной трубки: Генри прижимал трубку к уху, Полли наклоняла голову поближе к нему, а Уильям серьезно глядел на них, открыв рот. Все трое были в пижамах и халатах.

- Ну, и чем вы, по-вашему, занимаетесь? - сказал я сурово.

- Ох, черт! - сказал Генри, роняя трубку на постель, словно она обожгла ему руки.

- Аллан! - сказала Полли, густо покраснев.

- Давно вы подслушиваете? - спросил я.

- По правде говоря, с самого начала,- сказала Полли смущенно.

- Генри всегда подслушивает,- сказал Уильям, явно гордясь своим братом.

- Заткнись,- сказал Генри.

- Вы маленькие негодяи,- сказал я. Уильям казался обиженным.

- Но Генри всегда подслушивает,- повторил он. - Он всех подслушивает. Он все проверяет, ведь это же хорошо? Генри все время всех проверяет, правда. Генри?

- Заткнись, Уильям,- сказал Генри, красный и злой.

- Значит, Генри всех проверяет? - сказал я, "сердито нахмурив брови.

Генри смотрел на меня, пойманный, но не раскаивающийся.

Я подошел к ним, но проповедь на тему о святости личных тайн, которую я собирался им произнести, внезапно вылетела у меня из головы. Я остановился, осененный догадкой.

- Генри, сколько времени ты подслушиваешь чужие разговоры по телефону? - спросил я кротко. Он настороженно посмотрел на меня.

- Да уже порядочно,- сказал он наконец.

- Дни? Недели? Месяцы?

- Века,- сказала Полли, приободрившись, заметив, что я больше не сержусь.

- Ты когда-нибудь подслушивал разговоры отца? - спросил я.

- Часто,- ответил Генри.

Я замолчал, иаучая этого славного, смышленого малыша. Ему было. только восемь лет, и я отдавал себе отчет в том, что, если он знает ответы на вопросы, которые я ему собирался задать, он все поймет, и это вечным ужасом останется у него на всю жизнь.

- Твой отец никогда не разговаривал с человеком, у которого вот такой голос? - Я произнес хриплым полушепотом: "Кто у телефона? Майор Дэвидсон?"

- Слышал,- ответил Генри без колебания.

- Когда это было? - спросил я, стараясь сохранить спокойствие. Это мог быть тот самый разговор, о котором Билл упомянул вскользь как о шутке и смысл которого тогда не дошел до Пита.

- Это был последний папин разговор, который я слушал,- сказал Генри деловым тоном.

- А ты помнишь, что говорил этот голос? - спросил я, заставляя себя говорить спокойно и мягко.

- Ну да, это была Шутка. Это было за два дня до того, как папа разбился,- просто сказал Генри. - Мы как раз шли спать, вот как сейчас. Зазвонил телефон, я подкрался сюда и стал слушать. Этот человек со странным голосом и говорит: "Вы будете в субботу скакать на Адмирале, майор Дэвидсон?" И папа сказал, что будет,- Генри замолчал, а я ждал в надежде, что он вспомнит остальное. Он зажмурился, стараясь сосредоточиться, потом продолжал: - Дальше человек вот таким голосом сказал: "Вы не должны выиграть на Адмирале, майор Дэвидсон". - Генри изобразил, как хрипел голос. - Тут папа засмеялся, а человек говорит: "Я заплачу вам пятьсот фунтов, если вы обещаете мне, что не выиграете". А папа сказал; "Идите к черту",- и я чуть не захохотал, потому что он всегда говорил мне, что так выражаться нельзя. Тогда шепчущий человек сказал, что не хочет, чтобы Адмирал выиграл, и что Адмирал упадет, если папа откажется не выигрывать, а папа сказал: "Вы, наверно, сумасшедший",- и положил трубку, и я выскочил обратно в мою комнату, что-бы, если папа поднимется, он не увидел, что я подслушиваю.

- Ты что-нибудь говорил об этом отцу? - спросил я.

- Нет,- ответил он честно. - В этом главная трудность, когда подслушиваешь. Нужно быть очень осторожным, чтобы не выдать, что ты слишком много знаешь.

- Да, понимаю,- сказал я, стараясь не улыбнуться. Потом я увидел, как в<лазах Генри что-то мелькнуло,

когда он осознал значение того, что он слышал. Он сказал

быстро:

- Значит, это была не шутка?

- Нет, не шутка,- ответил я.

- Но этот человек, он ведь не мог подстроить, чтобы Адмирал упал? Не мог же?.. Ведь не мог? - Генри отчаянно хотел, чтобы я успокоил его. Его глаза были широко раскрыты, он начал понимать, что слышал голос человека, который был причиной смерти его отца. V. хотя он должен был когда-нибудь узнать о мотке проволоки, я подумал, что сейчас не нужно ему об атом говорить.

- По правде сказать, я не знаю. Не думаю - спокойно солгал я.

Но глаза Генри слепо смотрели на меня, словно он видел что-то ужасное внутри собственного существа.

- Ничего не пойму,- сказала Полли. - Не пойму, почему Генри так расстроился? Кто-то сказал папе, что не хочет, чтобы он выиграл, но это Же не причина так раскисать, Генри.

- А что, Генри всегда все помнит? - спросил я Полли. - Ведь это было месяц назад.

- Ну, не всегда,- сказала Полли,- но он никогда не выдумывает.

И я знал, что это была правда. Генри никогда не лгал. Он сказал упрямо:

- Я не понимаю, как он мог это подстроить? Я был рад, что это открытие заняло рассудок ребенка, а не навалилось ему всей тяжестью .на душу. Может быть, я не так уж ранил его, заставив понять, что он услышал.

- Иди спать и не беспокойся об этом. Генри,- сказал я, протягивая ему руку. Он сжал ее и, что было совсем не свойственно мальчику, долго не отпускал. Я отвел его в детскую.

На следующее утро, когда я одевался со скоростью черепахи, внизу, у входной двери, позвонили, и Джоан пришла сказать, что меня хотел бы видеть какой-то инспектор Лодж, не приму ли я его.

- Скажите ему, я спущусь, как только смогу,- отвечал я, отчаянно стараясь натянуть сорочку на забинтованные плечи. Я застегнул большинство пуговиц, на галстук меня просто не хватило.

Повязки панцирем сдавливали грудь, до головы нельзя было дотронуться, кожа, черная от синяков, саднила, я плохо спал и был в скверном настроении. Три таблетки аспирина вместо завтрака ничуть не помогли.

Оставалось надеть носки. Я попытался сделать это единственной действующей рукой, но обнаружил, что достать ноги рукой можно, лишь согнувшись, а у меня это не получалось. Обозлившись, я зашвырнул носки в угол комнаты. В больнице мне помогла одеться белозубая сиделка. Из упрямства я не стал обращаться за помощью к отцу.

Созерцание в зеркале распухшего, желтого, небритого лица не улучшило настроения. Замечание Генри о пришельце из космоса было не так далеко от истины. Я еще задержался, чтобы почесать зудевший шов на щеке, кое-как соскреб электробритвой самую густую щетину, наспех пригладил волосы щеткой, сунул босые ноги в шлепанцы. В один рукав моей домашней куртки я еще кое-как пролез, другую полу просто набросил на плечо и осторожно зашаркал вниз по лестнице.

Надо было видеть лицо Лоджа, когда он поднял на меня глаза,- хоть картину рисуй.

- Если вы смеетесь надо мной, я просто вверну вам шею. На следующей же неделе,- сказал я.

- Я не смеюсь,- сказал Лодж, стараясь сохранить серьезное выражение, в то время как ноздри у него так и дрожали.

- Это совсем не смешно,- сказал я выразительно.

- Конечно.

Я, нахмурившись, посмотрел на его. Мой отец, сидевший в глубоком кресле у огня, сказал, взглянув на меня поверх газеты:

- Мне кажется, тебе нужен хороший стаканчик бренди.

- Еще только половина одиннадцатого. - Я был зол как черт.

- Несчастные случаи бывают в любое время дня,- сказал отец,- а тут, похоже, назревает именно такая ситуация. - Он открыл угловой буфет, в котором Сцилла держала спиртное, налил мне одну треть бокала коньяку и добавил содовой. Я заныл, что это слишком рано, слишком крепко и вообще ни к чему.

Отец протянул мне бокал.

- Выпей и перестань стонать,- сказал он. Разозлившись, я сделал большой глоток. Коньяк был крепкий и жгучий, он обжег мне горлом Я процедил второй глоток сквозь зубы, -чуть разбавленный спирт пощипывал десны, и, когда я проглотил его, я почувствовал, как он горячо разлился по пустому желудку.

- Ты завтракал? - спросил отец.

- Нет,- ответил я.

Я сделал глоток поменьше. Коньяк действовал быстро, унося дурное настроение, и через минуту-другую я почувствовал себя довольно сносно. Лодж и мой отец пристально наблюдали за мной, словно я был подопытным животным, подвергнутым эксперименту.

- Ну ладно,- сказал я ворчливо,- мне лучше. - Я взял сигарету из серебряной шкатулки на столе, прикурил и заметил, что солнце светит.

- Вот и хорошо. - Мой отец снова сел в кресло. Не было нужды представлять их друг другу, похоже, они познакомились, пока ждали меня, и, видно, Лодж рассказал отцу, между прочим, и о моем приключении в лошадином фургоне возле Мейденхеда - деталь, которую я опустил в моих письмах. Я счел это со стороны Лоджа предательством самого низкого пошиба, я так и сказал ему. Еще я рассказал им, как мы с Кэт выследили фургон и как эта линия расследования зашла в тупик.

Я взял свой стакан, сигарету и сел на подоконник, подставив спину солнцу. Сцилла подрезала цветы в саду, я помахал ей рукой.

Лодж, на этот раз не в форме, а в сером фланелевом костюме, открыл портфель, лежавший на столе, и вытащил из него несколько бумаг. Он сел за стол и разложил их. Он сказал:

- Мистер Грегори позвонил мне в полицейский участок утром после вашего падения в Бристоле.

- За каким чертом ему это понадобилось? - спросил я.

- Вы его просили об этом,- сказал Лодж. Он помедлил, а затем продолжал: - Я понял из слов вашего отца, что у вас был... м-м, провал памяти.

- Да. Я восстановил в памяти большую часть того дня в Бристоле, но не помню, ни как вышел из весовой, чтобы сесть на Палиндрома, никак скакал; ни как свалился. Последнее, что осталось в памяти,- Сэнди под дождем. Почему я просил Пита позвонить вам, что упаду?

- Вы просили его перед скачкой. Очевидно, вы не исключали этой возможности. Так что я в неофициальном порядке обследовал обстоятельства вашего падения.

Он внезапно улыбнулся.

- Я на вас трачу теперь все свое свободное время, и даже сегодня - мой выходной день. И чего я с вами вожусь, право не знаю.

Но я подумал, что просто он пристрастился к своей работе, как алкоголик к вину. Он уже не мог без нее.

Он продолжал:

- Я поехал в конюшни Грегори и осмотрел Палиндрома. У него отчетливый рубец спереди, знаете, на двух таких мягких выступах...

- На груди,- пробормотал я.

- Ну, на груди. И я догадываюсь о его происхождении.

- О нет! - сказал я, тоже догадываясь и не веря.

- Я опросил служителей у препятствий,- сказал он. - Один из них новенький, и никто его не знает. Он назвался Томом Батлером, дал вымышленный адрес и сам вызвался стоять у самого дальнего препятствия, там, где вы упали. Та же история, что в Мейденхеде, если не считать, что Том Батлер, как все, явился получить свои деньги, Я попросил показать мне это препятствие и на обоих столбах забора нашел желобки на высоте шести футов и шести дюймов над землей.

Наступило короткое молчание.

- Так-так-так,- сказал я без всякого выражения. - Похоже, я оказался счастливее Билла.