Чтение 13–й страницы книги ~Дядя Бернак~

смотрела на него с недоверием.

- Мне необходимо заняться рассмотрением важных бумаг, - сказал он, -
я буду занят часа на полтора. Вполне понятно, что Луи захочет осмотреть
места, с которыми в его памяти связано так много воспоминаний, и я уверен,
Сибилль, что ты будешь лучшим проводником для него, если, конечно, тебя не
затруднит это!

Она ничего не возразила на это, я же в свою очередь был очень рад
предложению дяди, тем более, что оно давало мне возможность поближе
познакомиться с моей оригинальной кузиной которая так много сказала мне и,
казалось, знала еще больше. Но что могло значить это предостережение
против ее же отца, и почему она так стремилась узнать о моих сердецчных
делах? Эти вопросы особенно занимали меня. Мы пошли по тисовой аллее,
обошли весь парк и затем кругом всего замка, осматривая серые башенки и
старинные с дубовыми рамами окна, старый выступ зубчатой стены с ее
бойницами и новые пристройки с прелестной верандой, над которой группы
цветущей жимолости образовали купол. И когда Сибилль показывала мне свои
владения, я понял, как дороги эти места были для нее. Кузина шла с
виноватым видом, словно оправдывалась, что хозяйкой здесь оказывается она,
а не я.

- Как хорошо здесь, и как в то же время тяжело мне! Мы подобны
кукушке, которая устраивает свое гнездо в чужом, выгоняя оттуда их
обитателей. Одна мысль, что отец пригласил вас в ваш собственный дом
приводила меня в очаяние.

- Да, мы долго жили здесь, задумчиво ответил я, -Кто знает?! Может
быть, и это все к лучшему: отныне мы должны сами себе пробивать дорогу!

- Вы говорили, что идете на службу к императору?

- Да!

- Вы знаете, что его лагерь находится неподалеку отсюда.

- Да, я слышал об этом.

- Но ваша фамилия значится в списках изгнанников из Франции?

- Я никогда не пытался вредить императору, а теперь я хочу идти
просить его принять меня на службу.

- Многие зовут его узурпатором и желают ему всякого зла; но я уверяю
вас, что все, сказанное или сделанное им, полно величия и благородства! Но
я думаю, что вы уже сделались вполне англичанином в душе, Луи! Сюда вы
явились с карманами полными английских денег и с сердцем, склонным к
отмщению и к измене! Не так ли, Луи?

- В Англии я нашел самое теплое гостеприимство, но в душе я всегда
был французом.

- Но ваш отец сражался против нас при Квибероне?!

- Предоставьте прошлому поколению отвечать за свои раздоры; по этому
вопросу я держусь одного мнения с вашим отцом.

- Судите об отце не по его словам, а по его делам, - сказала она, в
знак предостережения подымая палец кверху, - и кроме того, если вы не
хотите иметь на совести мою гибель, умоляю вас, не говорите ему о том, что
я предостерегала вас от приезда сюда!

- Вашу гибель?! - воскликнул я.

- О, да! Он не остановится даже перед этми. Ведь он же убил и мою
мать! Я не хочу сказать, что он действительно пролил ее кровь, но его
жестокость и грубость разбили ее сердце. Теперь вы, я думаю, понимаете,
почему я говорю так о нем!

И когда она говорила, я видел, что она коснулась самого больного
места ее жизни. Горькая затаенная злоба, разраставшаяся в ее душе, теперь
достигла своего апогея. Яркая краска румянца заливала ее смуглые щеки, и
глаза Сибилль блестели такой ненавистью, что я понял нечеловеческую силу
ее души!

- Я говорю с вами вполне искренно, хотя знаю вас всего несколько
часов, Луи, - сказала она.

- С кем же вы могли говорить свободнее, чес с вашим близким
родственником по крови и по духу?!

- Все жто верно, но я никогда не думала, что мы будем с вами в таких
отношениях. Я с тоской и грустью ожидала вашего приезда! И эти чувства с
новой силой возрастали во мне, когда отец ввел вас в комнату.

- Да, это не укрылось от меня, - сказал я, - мне сразу стало понятно,
что мой приезд не был вам желателен, и сознаюсь, испугался этого.

- Да, очень нежелателен, но не столько для меня, сколько для вас или,
вернее, для нас обоих, - сказала она. - Для вас, потому что намерения
моего отца не очень-то дружелюбны по отношению к вам. А для меня...

- Почему для вас? - удивленный, переспросил я, видя, что она
остановилась в затруднении.

- Вы сказали мне, что любите другую; я со своей стороны скажу, что
моя рука отдана другому вместе с моим сердцем.

- Мое счастье зависит от любимой женщины, - сказал я, - но все же
почему это обстоятельство делает мой приезд нежелательным?

- Ну, знаете, кузен, насыщенный парами воздух Англии затуманил
ясность вашего соображения, - сказала она; - если уж на то пошло, буду
откровенна с вами до конца и сообщу тот проект, который должен быть так же
ненавистен как мне, так и вам! Знайте же, что если бы мой отец мог
поженить нас, то он укрепил бы все свои права на землю за наследниками
Гросбуа! И тогда ни Бурбоны, ни Бонапарты не были бы властны поколебать
его положение.

Я вспомнил его заботливость о моем туалете сегодня утром,
беспокойство о том, произведу ли я благоприятное впечатление, его
неудовольствие, когда он видел, что Сибилль холодна ко мне, и, наконец,
довольную улыбку, озарившую его лицо при виде нашего примирения.

- Вы правы! - воскликнул я.

- Права? Конечно, права. Но будем осторожны, он следит за нами.

Мы шли по краю пересохшего рва, и когда я посмотрел по указанному
направлению, в одном из окон я увидел его маленькое, желтое лица,
обращенное в нашу сторону. Заметив, что я смотрю на него, Бернак
приветливо замахал рукою.

- Теперь вы знаете, что руководило им, когда он спас вашу жизнь, как
вы мне сказали, - проговорила она. В его интересах женить вас на своей
дочери, и потому он оставил вас в живых. Но, если отец поймет, что это
невозможно, о тогда мой бедный Луи, берегитесь, тогда ему, опасающемуся
возвращения де Лавалей, не останется ничего иного, как уничтожить
последнего их представителя!

Эти слова и желтое лицо, караулившее нас из окошка, показали мню всю
громадность грозившей мне опасности. Во Франции никто не мог принять во
мне участия! Если бы я вовсе исчез с лица земли, никто даже и не
осведомился бы обо мне; следовательно, я был вполне в его власти. Все, что
я видел сегодня ночью своими глазами, говорило мне о его жестокой
беспощадности, и с этим-то зверем я должен был бороться!

- Но ведь он же знает, что важе сердце принадлежит другому, - сказал
я.

- Да, он знает это, и это мне тяжелее всего. Я боюсь за вас, за себя,
но больше всего за Люсьена. Отец не позволит никому стать поперек своей
дороги!

Люсьен! Это имя промелькнуло передо мною, как вспышка огня в темную
ночь. Я много раз слышал о страстности и силе женской любви, но разве
можно было предположить, что эта гордая, сильная духом девушка любила то
несчастное существо, которое я видел этой ночью трепетавшим от страха и
унижавшимся перед своим палачом? Я вспомнил также, где я впервые видел имя
Сибилль. Оно было написано на первом листе книги: "Люсьену от Сибилль"
гласила надпись. Я вспомнил также и то, что мой дядя говорил ему что-то о
предмете его страсти.

- Люсьен горячая голова и быстро увлекается, - сказала она. - За
последнее врея он много занимался чем-то с отцом; они по целым часам не
выходили из комнаты, и Люсьен никогда не рассказывал, о чем они
переговоривались между собою. Я босюь, что это не доведет его добра:
Люсьен скорее скромный ученый, чем светский человек, но в последнее время
он слишком увлекается политикой!

Я не знал, молчать ли мне или показать весь ужас положения, в которое
попал ее возлюбленный . Пока я колебался, Сибилль с инстинктом любящей
женщины угадала, что происходило во мне.

- Вы знаете о нем что-нибудь? - почти крикнула она. - я знаю, что он
отправился в Париж. Но ради Бога, скажите, что вы знаете о нем?

- Его зовут Лесаж?

- Да, да, Люсьен Лесаж!

- Я... я... видел его, - запинаясь, проговорил я.

- Вы видели его! А ведь не прошло еще 12 часов, как вы здесь. Где вы
видели его? Что случилось с ним?

В припадке тревоги Сибилль схватила меня за руку. Было бы жестоко
сказать ей все, но молчать было бы еще хуже. Я в смущении стал смотреть по
сторонам и, к счастью, увидел на изумрудной лужайке дядю, приближавшегося
к нам. Рядом с ним, гремя саблей и позвякивая шпорами, шел красивый
молодой гусар, тот самый, на которого было возложено попечение об
арестованном в прошлую ночь. Сибилль, не колеблясь ни минуты, с
неподвижным лицом, на котором выделялись пылавшие, как уголья, глаза,
бросилась к ним навстречу.

- Отец, что ты сделал с Люсьеном? - простонала она.

Я видел, как передернулось его бесстрастное лицо под этим полным
ненависти и презрения взглядом дочери.

- Мы поговорим об этом впоследствии, - в замешетельстве сказал он.

- Я хочу знать сейчас же и здесь, - крикнула она. Что ты сделал с
Люсьеном?

- Милостивые государи, - сказал Бернак, обращаясь к гусару и ко мне,
- я очень сожалею, что заставил вас присутствовать при семейной сценке. Но
вы, вероятно, согласитесь, лейтенант что оно так и должно быть, если
принять во внимание, что человек, арестованный вами сегодня ночью, был ее