Чтение 13–й страницы книги ~При исполнении служебных обязанностей~

- Разрешения у вас нету - не могу!

- Потом принесем.

- А почем я знаю, кто вы такие? Электростанция - объект, а не шутки, а
вы тут голые бегаете. Одевайтесь, не то за милицией пойду.

В этот критический момент вошел Аветисян.

- Ой, миленький, - застонал он, - а я тебя по всему подвалу ищу, давай
холодной воды скорее!

- А разрешение от Дим Димыча есть?

- Есть, есть, - закивал головой Аветисян и вытащил из портфеля, в
котором держал белье, два рубля.

Человек в ватнике спрятал деньги и отошел к стене. Там он нажал
какую-то кнопку, и сразу же пошла холодная вода.

- Сейчас веников принесу, - сказал он и вышел. Мылись в молчании,
проклиная Аветисяна. Было по-прежнему холодно, а вода отдавала мазутом.

Вернувшись к себе, они сказали Володе Пьянкову:

- Слушай, это не баня, а сказка. Иди, пока не поздно, там и веники есть.

- Давайте, давайте, - сказал Пьянков, - осторожнее на поворотах, здесь
пришибленных в детстве нет.

Уже около самолета экипаж Струмилина догнал запыхавшийся диспетчер. Он
отозвал в сторону Володю и попросил его:

- Отдай на Диксоне Галочке с радиостанции, - и передал две рыбины.

- Нельмы?

- Да.

- На строганинку?

- Да.

- Не возьму.

- Почему?

- Испортятся. Нам еще до Диксона ходить и ходить.

- Да нет же. Сейчас вам приказ передадут: взять на Тикси науку и
переходить в Диксон.

- Командир! - крикнул Володя радостно. - На науку нас переводят!

Богачев запрыгал на одной ноге, как мальчишка. Диспетчер засмеялся.
Богачев покраснел и стал делать вид, что прыгал он не от радости, а
потому, что в унту попал камешек.

Струмилин и Аветисян переглянулись, и Брок увидел в глазах командира ту
нежность, которую он уже не раз замечал, когда командир смотрел на Павла.

- Какие будут ЦУ? - спросил Володя диспетчера, забрасывая рыбины в
самолет.

- Главное ЦУ - не расплавьте мой подарок, рыбка хорошо заморожена,
упаси бог, потечет!

- Я положу в хвост.

- Спасибо.

- Он сейчас нам ОВЦУ даст,- предположил Брок,- все диспетчеры очень
любят давать не просто ЦУ, но обязательно ОВЦУ.

Богачев, слушая этот разговор, спросил у Аветисяна:

- Геворк Аркадьевич, они сейчас по-датски изъясняются или как?

- По-советски, - ответил Аветисян. - ЦУ - значит "ценные указания", а
ОВЦУ - "особой важности ценные указания". В толковом словаре у Даля таких
слов нет, но они экономны и выразительны, в этом спору нет. Они -
памятники эпохи.

- Есть спор, - возразил Богачев,- так испортили язык! Я вообще скоро из
протеста на славянский перейду. Чтобы поломать эти памятники эпохи.

- Что же тогда делать нам? - поинтересовался Аветисян. - И вообще не
националист ли вы, Паша?

- Вы заведете себе переводчика, - сказал Богачев, - или я выучу
армянский.

- Последнее меня устраивает, а то с переводчиком себя чувствуешь
иностранным туристом.

Когда поднялись в воздух и легли курсом на Тикси, Брок принял
радиограмму с предписанием зайти в Тикси и забрать экспедицию.

- Правду говорил рыбак-то, - сказал Богачев, - теперь полетаем
по-настоящему.

Самолет шел над тундрой. Солнце катилось по снегу огромным белым диском.

Заструги ломались скифскими луками. Снег сливался на горизонте с таким
же синим небом, и от этого казалось, что далеко впереди океан.

Брок передал Струмилину радиограмму из Чокурдаха. На бланке он записал
направление и силу ветра, температуру воздуха и прогноз. Струмилин бегло
просмотрел радиограмму и передал ее Богачеву.

- Сегодня будете сажать машину, - сказал Струмилин.

- Есть.

- Ветер только сильный.

- Ерунда, - сказал Пашка, - я ее усажу, как ребенка.

Струмилин вздрогнул и быстро взглянул на своего второго пилота. Павел
поправлял палочку автопилота, выправляя курс. Курносый нос, обгоревший на
холодном солнце, шелушился.

"Он совсем не похож на отца,- подумал Струмилин,- а сейчас сказал
точную фразу Леваковского. Откуда в нем это? Ведь он не мог знать отца:
тот погиб, когда ему было три года..."

- Откуда вы знаете эти слова?

- Какие?

- Ну вот эти - "усажу, как ребенка".

- А... Сыромятников мне говорил, что это любимые слова отца.

- Верно.

- Мне очень нравятся эти слова.

- Мне тоже. Слушайте, Паша, извините за нескромный вопрос, а почему у
вас другая фамилия?

- Это мать. Она отдала меня в детдом, когда все случилось. Потом вышла
замуж и уехала во Владивосток. А когда меня направили в ремесленное
училище, она сказала, что мои метрики пропали и что фамилия моя Богачев.
Это фамилия ее отца, а он жил в Минске, а там все записи в загсе пропали в
войну, и никто не мог проверить. А уж после того как моего отца
реабилитировали и ей вернули его Золотую Звезду, она мне все написала.

- А почему вы сейчас не возьмете свою настоящую фамилию?

Богачев долго молчал, а потом ответил:

- Это для меня - как в партию вступить. Думаю, еще рано. Я - Богачев, а
Леваковским мне надо стать.

В Чокурдахе дул сильный боковой ветер.

- Ну как? - спросил Струмилин. - Будете сажать?

- Если разрешите - конечно!

- Разрешаю.

Володя Пьянков занял свое место: на маленьком откидном стульчике между
Струмилиным и Богачевым. Он привычно глянул на показатели приборов и
сложил руки на коленях, готовый выполнить любой приказ пилота точно и
незамедлительно.

Богачев мастерски и легко выполнил "коробочку", а потом повел самолет
на снижение. Струмилин не смотрел в сторону Богачева. Он смотрел прямо
перед собой и видел ровное снежное поле метрах в ста слева от самолета.

"Слишком большое упреждение берет парень, - думал он, доставая из
кармана папиросы, - упадем в торосы, ноги поломаем..."

- Шасси! - скомандовал Богачев. На щитке загорелся зеленый свет: шасси
выпущены.

- Семьдесят метров, - начал отсчитывать высоту Пьянков, - семьдесят
метров, шестьдесят метров, пятьдесят метров, сорок метров...

Самолет чуть подкинуло и понесло вперед стремительнее, чем секунду тому
назад.

Аветисян и Брок привстали со своих мест и напряженно смотрели прямо
перед собой.

Они смотрели на снежное поле, которое было слева и которое очень
медленно приближалось. Так, во всяком случае, им казалось. Земля быстро
уходит при взлете и очень медленно приближается во время посадки.

- Тридцать метров, - продолжая отсчитывать, Пьянков посмотрел на
Струмилина, - двадцать метров...

"Неужели вытянем? - думал Струмилин, наблюдая за тем, как самолет
неуклонно сносило налево, - тогда он просто гений, этот Пашка..."

Самолет завис в воздухе, и на какую-то долю секунды всем показалось,
что движение и время остановились, подчиненные спокойному приказу
двадцатипятилетнего парня в кожаной куртке.

Струмилин не понял, дотянул все же Павел до снежного поля или сейчас
машина перекувырнется, ударившись шасси в торосы.

"Сейчас, - думал Струмилин, - вот сейчас... Ну, дотяни, голубушка,
дотяни же!"

- Все, - спокойно сказал Богачев, - сели, как в аптеке.

Удара шасси о снег все еще не было. Но как только он сказал, все в
кабине ощутили спокойный, несильный толчок, и машина покатилась по
снежному полю.

Струмилин обернулся и посмотрел на Аветисяна и Брока. Те стояли у него
за спиной. Аветисян развел руками, что могло означать одновременно и
крайнюю степень восхищения и, наоборот, высшую форму раздражительности .

"Что мне ему сказать? - напряженно думал Струмилин. - Он блестяще
посадил машину, но он посадил ее очень рискованно и слишком красиво. Это
для авиационного парада, а не для Арктики..."

Богачев обернулся к Пьянкову и спросил:

- Володя, у тебя нет спички? У меня в зуб что-то попало.

Пьянков протянул ему пустой коробок. Богачев отломил кусок фанерки и
стал чистить зуб. Струмилин испытующе смотрел на него, а потом не выдержал