Чтение 13–й страницы книги ~Репортер~

прячется, пришлось базлать с Кузинцовым...

- А это кто такой?

- Помощник.

Кашляев удивился:

- Не твой уровень. Чем тебе интересен помощник?

- Интересен... Доктор наук, кстати говоря..

- Как его зовут?

- Федор Фомич... А что?

- Да ничего, фамилия больно расхожая... Кстати, мне неясно, какое
отношение ко всему этому делу имеет Каримов? Ты будь поаккуратней, все же
пока еще он премьер-министр автономной республики, возможны национальные
амбиции...

- По-твоему, критиковать надлежит только русских? Башкиры, евреи и
литовцы - неприкасаемы? Какой же мы тогда интернационал?

- Я тоже так считал... Пока не нагрелся.

- На чем?

- Руководителем ансамбля "Ритм" был Юозас Якубайтис, начался визг,
мол, шовинизм, и все такое прочее. Так что поаккуратнее с Каримовым, мой
тебе совет... Есть Горенков, им и занимайся..

- Он - звено в цепи.

- Какой цепи? - Кашляев пожал плечами. - Не буди химеру всеобщей
подозрительности.

- У меня факты. А как говорил наш великий кормчий, факты - упрямая
вещь.

- Я не вижу фактов. Я вижу фрагменты.

- Правильно. Ты видишь кирпичи, готовые к кладке, но еще многого не
хватает, и нет раствора... Я в поиске, забросил сети, на днях придут
ответы - с именами, телефонами, ссылками на документы... Отобьешь мне еще
пару дней свободы?

- Попробую. Но не обещаю: запарка в связи с конференцией, будет много
работы... Мой тебе совет, - повторил он, - обозначь тему, повесим дело на
прокуратуру, пусть они пишут развернутое объяснение, в конце концов, ты не
частный детектив...

Кашляев все же отбил мне еще один день; утро я провел у старика
Маркаряна - он передал мне целое досье: "подарок от старика молодому
волку, дерись, Ванюша, пока молод!" Когда мне исполнилось тридцать, я
сидел у иллюминатора АН-24, выбив командировку на БАМ; в небе сочинил
стихи: "Мне тридцать, мне тридцать, мне скоро шестьсот, минул мой
последний молоденький год..." А что, правда, после тридцати все мы едем с
ярмарки, Пушкин себя ощущал стариком, а сколько уже написал?! Писарев?
Погиб в двадцать три... Добролюбов? До тридцати не дожил... А Лермонтов?
Будь проклято мое разгильдяйство, не умеем мы работать, обломовы,
маниловы, только б облегчить душу в застолье, сплошные соловьи... Вот они,
издержки демократии: работай не работай, все равно зарплата капает, да и
народ у нас добрый - сегодня я тебя накормлю, завтра ты меня, так всю
жизнь можно просвистеть, никакого страха за завтрашний день.

После второй встречи с Маркаряном, бесед в Академии архитектуры
(выяснилось, что именно Чурин подписывает заказы художникам на оформление
новых объектов), разговоров по телефону с Каримовым (он мне дал свой
домашний номер, "жена не так страшна, как секретарь, у тех врожденный
инстинкт охранения шефа, звоните в любое время"), я пришел к Кашляеву и,
разложив блокнот (коплю на карманный диктофон, только покупать надо с
мини-кассетами, а они дорогие, фарцовщики дерут по-черному, сорок рублей
за штуку), рассказал ему всю версию будущего материала.

Слушал он меня внимательно, даже несколько затаенно, поинтересовался,
в какой мере надежны статистические выкладки о той прибыли, что дал
эксперимент Горенкова, спросил, не было ли в деле анонимок, на основании
каких улик его посадили, и в общем-то концепцию мою одобрил.

- Только свободных дней я тебе больше не дам, - добавил он. -
Вкалывай здесь, запарка, надо читать полосы.

Полосы так полосы; я работал в своем закутке после восьми, когда в
редакции оставался только дежурный заместитель главного, отдел информации,
секретариат и "свежая голова"; сладкое время для сочинительства, чашка
кофе, тишина, ожидание завтрашнего шквала новостей, раньше такого никогда
не было, газету лениво просматривали, теперь начали читать по-настоящему,
ощущение постоянной нарзанности, словно бы покрыт пупырышками, бегун перед
стартом, одно слово - жизнь...

...Маркарян позвонил утром, когда я, прочитав нашу полосу, норовил
вернуться к горенковскому делу; в это как раз время заскочил Кашляев -
надо свести воедино наши с ним правки, - а старик Маркарян бубнил в
трубку:

- Запиши фамилию: Русанов, Виктор Никитич... На него впрямую не
выходи, но присмотрись через архитекторов и реставраторов...

- Как, как?! - переспросил я - в трубке что-то трещало. - Виктор
Никитович, говоришь?

- Да. Только ты о нем особливо не распространяйся, ребята из
"Времени" считают, что он завязан на строительную мафию - кому дать заказ
на роспись здания, кого - по разным причинам - отвести.

...Кашляев дождался, пока я кончил говорить со стариком, - мою правку
принял рассеянно, хотя было о чем спросить, но не стал, ушел к себе, а
меня вскоре вызвали на пятый этаж. Вернувшись, я удивился: блокнота со
всеми записями по делу Горенкова, Каримова, Кузинцова на столе не
оказалось, хотя я вышел всего на двадцать минут.

Я посмотрел в столе, портфеле, - блокнота не было.

Что за чертовщина, подумал я, куда он мог деться? Спустившись в
секретариат, я поглядел там, поспрошал девушек, не оставлял ли ненароком
блокнотика; потом отправился по коридорам; в отделе информации Коля
Сидоров сказал, что ко мне заходил Кашляев: "Больше у тебя никого не было,
дверь у меня постоянно отворена, я бы запомнил, зайди кто чужой".

Не знаю, что меня подтолкнуло, но я отправился к Лизе Нарышкиной.
После того как мы расстались, наши отношения приобрели новое качество, в
них появилась та прочность, какой раньше, странное дело, не было; она - по
моей просьбе - позвонила Кашляеву, чтобы тот зашел с материалом: "Десять
минут я тебе обещаю, - улыбнулась она мне, - он не вырвется, я его
задержу".

...В кабинете Кашляева на столе лежал плоский "дипломат" с номерным
кодом-защелкой. Я попробовал открыть ее - не поддалась, заперто. В
редакции запирать "дипломат"? Да еще на код? Зачем? Я достал из кармана
перочинный нож, чуть нажал на винт, прокатал цифры, услышал легкий щелчок,
открыл крышку и увидел свой блокнот. Секунду я раздумывал, потом позвонил
Лизавете и попросил задержать "пациента" еще на десять минут.

- Ладно, - ответила она, - сделаю.

Я сбегал к себе, взял камеру, заряженную пленкой "400" - хоть в
темноте снимай, - перещелкал свой блокнот, проглядел его еще раз, чтобы
навсегда вбилось в память, захлопнул крышку "дипломата" моего босса и
поставил прежние цифры.

Вернувшись в свой закуток, я набрал телефон Гиви Квициния; он работал
в седьмой юридической консультации, вел дела, связанные с защитой бандитов
и щипачей.

- Старик, ты мне нужен, - сказал я. - Сейчас. Немедленно. В редакции.

- Что-нибудь случилось?

- Да.

- Но ты был трезвым?

- Старик, я продал мотоцикл, все страшнее, чем ты думаешь.

...Перед началом летучки Кашляев заглянул ко мне:

- Слушай, может, ты выправишь письма строителей - я в запарке, а на
летучку нельзя не идти...

- У меня блокнот пропал, - сказал я, не глядя на него: в такие
моменты человека можно и не наблюдать, ты его кожей чувствуешь...

Кашляев спокойно ответил:

- Возьми у меня.

- Что?!

- У меня их в столе полно...

- Ты не понял: пропал блокнот со всеми материалами по делу Горенкова.

- Да ладно тебе, - он махнул рукой. - Разбери ворох гранок, что
валяется на столе, кому он нужен...

- Я перебрал все, - ответил я. - Все, понимаешь? А без этого блокнота
мой материал горит синим огнем. Там имена, цифры, факты.

Кашляев присел на подоконник (отчего-то он очень любит это место,
часто устраивается возле открытого окна, страшно смотреть - откинется
назад, и все), потер виски тонкими пальцами с коротко обгрызанными
ногтями, сосредоточенно о чем-то задумался, а потом сказал:

- Главное - сохраняй спокойствие. В крайнем случае, я выбью тебе
повторную командировку в Загряжск...

- Крайний случай имеет место быть прямо сейчас, - ответил я. - Или
материал будет, или на нем надо ставить точку. По моей вине. Из-за
паршивого разгильдяйства. Оправдания себе я не вижу...

Кашляев сорвался с подоконника, бросил на ходу, чтобы я ждал его,
"Иду к главному"; вернулся через двадцать минут всклокоченный, бледный:

- Мы, отдел, скинемся! Ты сможешь полететь в Загряжск! Я первым дам
тебе четвертак.

Он сказал это с неподдельной искренностью, глядя мне в глаза - само
товарищество и честность, - и в этот именно миг мне стало так страшно, как
никогда в жизни не было.