Чтение 121–й страницы книги ~Жестяной барабан~

был обер-ефрейтором в "Доре-семь", они всегда пили красное вино, пока не
началось вторжение:

-- Ну и надравшись мы были, когда все это началось! Ковальски, Шербах и
маленький Лейтольд, которые все сейчас позади, за Кабуром, лежат на одном и
том же кладбище, так и вовсе ничего не заметили, когда началось. Там, под
Арроманшем были англичане, а на нашем участке -- канадцы. Мы еще подтяжки не
успели накинуть, как они уже заявились и говорят: "How are you?" -- Потом,
пронзая вилкой воздух и выплевывая косточки: -- Между прочим, сегодня я
видел в Кабуре Херцога, выдумщика, ты его помнишь, когда вы здесь были. Он
был обер- лейтенант.

Ну конечно, Оскар помнил обер-лейтенанта. Поверх рыбы Ланкес рассказал,
что Херцог из года в год приезжает в Кабур, привозит с собой карты и
измерительные приборы, потому что бункера не дают ему спать. Он хотел
побывать и у нас, в "Доре-семь", кое- что измерить.

Мы еще не успели доесть рыбу -- у нее уже постепенно обнажался хребет,
-- как к нам заявился обер-лейтенант Херцог. Он стоял перед нами в коротких
штанах цвета хаки, ноги с толстыми икрами были упрятаны в теннисные туфли, и
каштаново-седые волосы перли из расстегнутой льняной рубашки. Мы, конечно
же, остались сидеть. Ланкес назвал меня своим приятелем Оскаром, а Херцога
он называл обер-лейтенан-том в отставке.

Обер-лейтенант в отставке принялся немедленно и тщательно обследовать
"Дору-семь", но сперва зашел с внешней стороны, против чего Ланкес не
возражал. Он заполнял какие-то таблицы, еще у него была при себе
стереотруба, которой он докучал берегу и наступающему приливу. Бойницы
"Доры-шесть", как раз рядом с нами, он гладил так нежно, словно хотел
доставить тем удовольствие своей супруге. Но когда он надумал осмотреть
"Дору- семь", наш дачный приют, изнутри, Ланкес его туда не пустил.

-- Господи, Херцог, я просто ума не приложу, чего вам надо.

Прицепились к бетону, в конце концов, все, что тогда было

актуально, теперь давно passe!

Рбууе -- любимое словцо Ланкеса. Весь мир для него разделен на рбууе и
актуально. Но отставной обер-лейтенант полагал, что это отнюдь не passe, что
еще не по всем счетам уплачено и что позднее придется отвечать перед
историей, причем не раз, а потому он теперь намерен осмотреть "Дору-семь"
изнутри.

-- Вы меня поняли, Ланкес?

Тень Херцога уже накрыла наш стол и рыбу, он хотел, обойдя нас
стороной, проникнуть в тот бункер, над входом которого до сих пор
красовались бетонные орнаменты, выдавая творческий почерк обер-ефрейтора
Ланкеса.

Но обойти наш стол Херцогу не удалось. Снизу с вилкой в руке, хотя и не
прибегая к ней, Ланкес выбросил вверх свой кулак и уложил на песок
отставного обер-лейтенанта Херцога. Покачивая головой, скорбя о нарушении
нашего рыбного застолья, Ланкес встал, сгреб левой рукой льняную рубаху на
груди у обер- лейтенанта, поволок его в сторону, оставляя на песке ровный
след, и швырнул его на дюны, так что больше мы его не видели, хотя и
слышали. Херцог собрал свои измерительные инструменты, которые Ланкес
побросал ему вслед, и удалился, бранясь, взывая ко всем историческим духам,
которых Ланкес несколько ранее обо значил как passe.

-- Не так уж он и не прав, этот Херцог. Хоть он и выдумщик. Не будь мы
такие поддатые, когда все здесь началось, поди знай, что бы мы сделали с
канадцами.

Я мог лишь одобрительно кивнуть, ибо еще накануне, когда был отлив,
отыскал между раковинами и пустыми крабьими панцирями красно-коричневую
пуговицу с канадского военного мундира. Оскар запрятал пуговицу к себе в
кошелек и был при этом так счастлив, будто нашел уникальную этрусскую
монету.

Как ни краток оказался визит обер-лейтенанта Херцога, он пробудил
воспоминания.

-- А ты еще помнишь, Ланкес, как мы тут с труппой Фронтового театра
осматривали ваш бетон, завтракали сверху на бункере, ветерок задувал, вот
как сегодня, и вдруг тут появилось не то шесть, не то семь монашек, которые
искали крабов между побегами Роммелевой спаржи, а тебе, Ланкес, отдали
приказ очистить берег, и ты выполнил этот приказ из пулемета-убийцы.

Ланкес помнил, он обсасывал косточки, он до сих пор не забыл имена:
сестра Схоластика, сестра Агне-та -- перечислял он, послушницу описал как
розовое личико со множеством черноты вокруг, причем все так четко нарисовал,
что постоянно живший во мне образ мирской сестры, сестры Доротеи, если и не
померк, то по крайней мере был отчасти заслонен, причем это состояние лишь
усугубилось, когда буквально через несколько минут после описания -- для
меня уже более не столь удивительно, чтобы воспринять это как чудо, -- со
стороны Кабура ветром нанесло на дюны молодую монахиню, которую -- розовую,
а вокруг много черного -- никак нельзя было не заметить.

Она несла черный зонтик, какой носят пожилые мужчины -- для защиты от
солнца. Над глазами круглился бурно-зеленый целлулоидный козырек, подобно
тем, которые защищают глаза деловых киношников Голливуда. Ее окликали с дюн.
Не перевелись еще, видно, монахини в этих краях.

-- Сестра Агнета! -- кричали ей или: -- Сестра Агнета, вы куда делись?

И сестра Агнета, это юное существо, поверх нашего все ясней
проступающего рыбьего хребта, отвечала:

-- Я здесь, сестра Схоластика, здесь так тихо! Ланкес ухмыльнулся и
удовлетворенно кивнул своей волчьей головой, словно сам и заказал эту
католическую процессию, словно ничто на свете не может его больше удивить.

Юная монахиня увидела нас и остановилась слева от бункера. Ее розовое
личико с двумя круглыми ноздрями и чуть выступающими вперед, в остальном же
безупречными зубками произнесло:

-- Ой!

Ланкес повернул голову и шею, даже не шелохнув верхней частью тела:

-- Ну, сестричка, прогуляться надумали? До чего же быстро прозвучал
ответ:

-- Мы каждый год один раз ходим к морю. Но я вижу море в первый раз.
Оно такое большое!

Спорить было трудно. Эти слова и по сей день служат для меня наилучшим
из всех существующих описаний моря.

Ланкес изобразил гостеприимство, поковырялся в моей доле рыбы и
предложил:

-- Рыбки не желаете? Еще тепленькая. Его непринужденный французский
меня изумил, и тогда Оскар решил тоже испробовать свои силы в иностранном
языке:

-- Да вы не стесняйтесь, сестра. Ведь сегодня пятница.

Но даже и этот намек на без сомнения строгие правила ордена не мог
подвигнуть девушку, аккуратно запрятанную в рясу, присоединиться к нашей
трапезе.

-- Вы здесь всегда живете? -- заговорило в ней любопытство.

Наш бункер она нашла милым и слегка смешным. Но тут, к сожалению, на
гребне дюн возникла мать аббатиса и еще пять монахинь с черными -- от дождя
-- зонтиками и зелеными репортерскими козырьками. Агнета улетела прочь и,
насколько я смог разобрать поток слов, заглаженный восточным ветром,
получила основательный нагоняй, а потом была взята сестрами в кольцо.

Ланкес размечтался. Он сунул вилку в рот обратным концом и не сводил
глаз с летящей по дюнам группы.

-- Это не монашки, это парусники.

-- Парусники белые, -- усомнился я.

-- Ну тогда, значит, это черные парусники. -- (Было трудно завязать
спор с Ланкесом.) -- Которая на левом фланге, это флагман, Агнета -- это
быстрый корвет. Попутный ветер, кильватерная линия от кливера и до
ахтерштевеня, бизань-мачта, грот-мачта и фок-мачта -- все паруса подняты,
курс на горизонт, в Англию. Ты себе только представь: завтра утром Томми
продерут глаза, глянут из окошка, и что они перед собой увидят? А увидят они
двадцать пять тысяч монашек, флаги до самого топа, и уже звучит первый
бортовой залп...

-- Новая религиозная война! -- поддержал я его мысль. -- А флагман
должен называться "Мария Стюарт", или "Де Валера", или -- того лучше -- "Дон
Хуан". Новая быстроходная армада прибыла покви таться за Трафальгар! "Смерть
пуританам!" -- раздается клич, а у англичан на сей раз нет в запасе
Нельсона. Высадку можно начать. Англия больше не остров.

На вкус Ланкеса, разговор принял слишком уж политическое направление.

-- Все, теперь монашки разводят пары.

-- Поднимают паруса! -- поправил я. Впрочем, разводили они пары или
поднимали паруса, держа курс на Кабур, их унесло прочь. Между собой и
солнцем они выставили зонтики. Лишь одна чуть приотстала, нагнулась на ходу,
подняла что-то -- и уронила. Остаток флотилии -- чтобы уже не выйти из
образа, -- с трудом одолевая ветер, шел на выгоревшие кулисы бывшего
прибрежного отел.

-- То ли она якорь не выбрала, то ли у нее руль заклинило. -- Ланкес
все еще придерживался морской терминологии. -- А не Агнета ли это, часом,
наш быстроходный корвет?

Корвет ли, фрегат ли, но именно послушница Агнета, собирая и отбрасывая
раковины, приближалась к нам.

-- Сестра! Что вы это там собираете? -- Хотя Ланкес и сам отлично видел
что.

-- Ракушки! -- Она как-то по-особенному выговорила это слово и
нагнулась.

-- А вам разрешается? Это ведь сокровища земные! Я вступился за
послушницу Агнету:

-- Ошибаешься, Ланкес, раковины не могут быть сокровищами земными.

-- Тогда они сокровища пляжные, как ни крути, они сокровища, а
послушницы не должны собирать сокровища на этой земле. Для них главное
бедность, бедность и еще раз бедность. Верно я говорю, сестра?

Сестра Агнета улыбнулась, выставив напоказ выступающие зубы: