оскаленном редкозубом рту. Светлые, проволочно- прямые волосы
обер-лейтенанта Болова свяли, мочалкой тащились, оставляя след на песке, но
из-под круглого воротника шерстяной рубахи на груди виднелись почему-то
темные волосы -- видно, обер красил волосы под белокурую бестию-кавалера.
Глаза обер-лейтенанта были полуоткрыты, в них колыхался клок неба, а в
удивленно раскрытых губах навечно остановилось недоумение -- обер-лейтенант
Болов не верил в собственную смерть. За речкой уже лежал пулеметчик с еще
ниже спустившимися штанами, под которыми бледно голубели трикотажные
подштанники. Болова и унтера соединили, к ним в ряд пытались положить
товарищей, но ряда не получилось -- как жили люди, как умерли, так и лежали
-- всяк по себе, наврозь.
покойника штаны, забросайте мертвых кустами, что ли, лучше заройте.
растоптанном обувью песке, напитавшемся кровью, прикинутые немецким одеялом,
лежали подполковник Славутич и Мансуров. Чужое, запачканное глиной одеяло с
тремя темными полосками по краям, тоже набрякло кровью. Никогда Боровиков не
видел покойников под одеялом, да еще под чужим, шевелящимся от вшей. Отгоняя
от себя гадливость, одолевая в себе почти детскую оторопь и душевную смуту,
лейтенант заметил связиста Шестакова. Солдат забрел в ручей и песком оттирал
руки, не замечая того, что намочил штаны, начерпал воды в кем-то стоптанные
сапожишки. Лешка косил взгляд на убитого им врага, которого по счету -- он
не помнил, потому как, ставши покойником, немец делается обыкновенным
мертвецом, единицей для военных отчетов. Лешка не ужаснулся тому, что
начинает привыкать к безликости той единицы. А ему казалось, что видение
первого убитого, еще там, в Задонье, никогда не кончится, ничем не сотрется.
"Так вот и обколотишься на войне, привыкнешь убивать..."
большинства рыжих, у чужеземца голубоватые глаза, от ужаса, от воды ли
подались они наружу. Вода бежала через голову и грудь, забивая белым песком
рыжие волосы, трепала клапан оборвавшегося карманчика на рубашке. "Для че на
нижней-то рубахе карманчик? -- удивился Лешка,-- небось для презервативов?"
-- Кристаллики слюдяного песка, кружась, оседали под ресницами, глаза
убитого, точно на старинной иконе, в светящемся окоеме. Меж крепких,
пластинчато- крепких зубов немца застряла пища от совсем недавнего обеда,
лохмотки ее выбелило водой. Смерти не ведающие, всегда шныряющие голодные
малявки, наплывая на лицо убитого, ныряли в рот, вытеребливали нитки пищи,
пугливо прыская по воде.
бросившего гранату, и Отто Фишера из-под осокоря, которого отобедавшие вояки
так и не хватились. -- Унесите этого. Я не могу.
как не на бумаге оно отпечатано, но в памяти и останется с ним навсегда --
тот, окоченелый, тощий человек в неумело залатанном, утепленном овечьей
шкурой мундирчике. Лопоть -- это по-сибирски деревенское слово больше
подходи- ло к одежонке убитого. И оттого, что сраженный им враг-первенец
оказался не эсэсовцем, не гренадером, а бросовым солдатишкой, которыми и по
ту сторону фронта, и по эту вершители людских судеб, вознесшиеся до богов,
разбрасывались, что песком, перевернулось все в Лешке. И мир тоже. С тех пор
война для него обрела жалкое лицо всеми брошенного и забытого человека.
Продолжалась и продолжалась в нем еще в Задонье начавшаяся мысль и о жизни,
и о смерти, которая на войне сминает человека куда быстрее, чем во всяком
ином месте, голову не оставляла простая догадка -- война, страшная своей
бессмысленностью и бесполезностью, подленькое на ней усердие -- это
преступная трата души, главного богатства человека, как и трата богатства
земного, назначенного помогать человеку жить и делаться разумней. Ведь
вместе с человеком погибает, уходит, бесследно исчезает в безвестности все,
чем наделила его природа и Создатель. Исчезает защитник, деятель, труженик
земли, и никогда-никогда, ни в ком он больше не повторится, и спасенный им
мир, люди всей земли, им спасенные, не могут заменить его на земле, искупить
свою вину перед ним смирением и доброй памятью. Да они и не хотят, да и не
могут это сделать. Главное губительное воздействие войны в том, что
вплотную, воочию подступившая массовая смерть становится обыденным явлением
и порождает покорное согласие с нею.
усталых солдат слабеет чувство сопротивляе- мости, и у железных вояк --
немецких солдат слабеет оно. В облике рыжего немца, в мертвом его взгляде
сквозила все смиряющая изнуренность, и враз исхудалое лицо, да эти глаза в
святом ободке придавали ему сходство со святым с иконы.
мгновенной перемене существа, созданного природой для жизнедеятельности на
земле. Красивая, легкая, быстрокрылая птица, перо к перышку, краска к
красочке, все к месту, к делу, все выстроено для продления рода, песен,
любви и веселья. И вот, свесив нарядную головку, тот же селезень или глухарь
обтек телом, не прижимается к нему перо, а перьев, читал Лешка в книге, у
одной только птицы, у сокола, к примеру, две тысячи! Каждое перо выполняет
свою работу, и все, что есть внутри и снаружи живого существа, служит своему
назначению. Хвост -- краса, гордость и руль в полете -- опадает, перья
разъединяются, видно становится пупырчатое, если весной -- синеватое,
костистое тело, за которое цепко держатся насекомые.
лягушек, закопавшихся в донный ил, до уснувших в гнилушках ящериц и змей,
птицу, яйца, ягоды, орехи -- все годно для утробы всегда тощего ненасытного
зверька.
длинные, гусарские, сверхчуткие усики и рот, широкий, кукольной скобкой
загибающийся к ушам, улыбчивый, приветливый рот, в который только попадись
-- захрустишь. Попавши в ловушку или под выстрел, зверек делается пустой
шкуркой -- ничего в нем не остается, кроме багрово-синей тушки, которую не
всякая и собака ест.
мыслью, словом, умением прикрыть наготу, способный скрывать совесть, страх,
наловчившийся прятаться от смерти посредством хитрого ума, искаженного
слова, земных сооружений, вообразивший, что он способен сразить любого врага
и обмануть самого Господа Бога, настигнутый неумоли- мой смертью человек
теряет сразу все и прежде всего теряет он богоданный облик.
скользнул взглядом по все больше темнеющему одеялу, над которым уже с
жужжанием кружились мухи, нахмурился, увидев за речкой в кучу сваленных
мертвецов, все они были разуты и раздеты до белья.
Два пехотинца, таскавшие под кусты трупы, выступили из укрытия. Майор
оценивающе пробежал по ним глазами. -- Выберите место для трофейного
пулемета. Довольно ему нас крушить. Всем в укрытие. У кого укрытия нет --
спрятаться.
наблюдателей, сидел на ящике, качался, закрыв глаза, монотонно напевая
коронную свою песню:
в песне этой менялись только имена героинь, но дух и пафос песни оставались
неизменными.
собой -- перерезали немецкий провод, нарядной вышивкой вьющийся по белому
песочку, по травке, под кустиками смородины, и стали ждать. Булдаков начал
было щипать со смородинника ягоды, сохранившиеся на низеньких ветвях, серые
от дыма и пыли, командир помаячил ему: "Нельзя!"
можно сказать. В пойму речки Черевинки залетают мины и снаряды, то по одну
сторону Черевинки, то по другую, словно куропатки стайками фыркают, клюют
землю пули, и все же после переправы, непременного обстрела, бомбежек,
вообще всяческой смуты на берегу, пойма речки с ее зарослями, шумящей
водичкой и деревами, не везде еще срубленными, однако почти всюду
поврежденными, казалась райским местом, тянуло в зевоту, в сон.
Боровикова, лежавшего рядом, в кустах. По связи, пропуская провод в кулаке,
бодро бежал плотненький немец в сапогах, за широкими раструбами которых
заткнут рожок, полный патронов, за спиной, побрякивая о ствол автомата,
болтался заземлитель, на боку ящичек телефона в кожаном чехле с застегнутой
крышкой, на серо-зеленом, чисто вычищенном мундире связиста виднелись
нашивки за тяжелое ранение, детской игрушечкой трепыхалась, взблескивала
маленькая, вроде бы оловянная медалька -- орден мороженого мяса -- так звали
ее немцы после Сталинграда.
сумочки кривой связистский ножик, насвистывая, начал зачищать провод. В это
время из-за спины протянулась лапища -- "Дай!" -- и нож отобрали, с шеи
невежливо, почти уронив хозяина, сорвали автомат.
солдата, пристально разглядывающего кривой нож, -- такого Булдаков еще не
видел, -- немец начал проваливаться куда-то.
грубо его толкнул, показывая дулом трофейного автомата -- вперед!
бы от нечего делать околачивавшийся возле блиндажа, почти весело
скомандовал:
кустами, Вальтер сейчас только до конца осознал весь ужас происходящего: он
Посняков Андрей
Акунин Борис
Корнев Павел
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Трубников Александр