Чтение 121–й страницы книги ~Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим~

- Я приехал узнать, не пожелает ли Анни пойти сегодня вечером в оперу,
- сказал мистер Мелдон, поворачиваясь к ней. - Сегодня последний интересный
спектакль в этом сезоне. И певицу стоит послушать. Она изумительна. К тому
же она на редкость безобразна.

И он снова принял скучающий вид.

Доктор, который всегда был рад доставить молодой жене развлечение,
повернулся к ней и сказал:

- Вы должны пойти, Анни. Должны пойти.

- Мне не хочется, - ответила она. - Я предпочла бы остаться дома. Мне
больше хочется остаться дома.

Не взглянув на своего кузена, она обратилась ко мне с вопросом об Агнес
- навестит ли ее Агнес и придет ли она сегодня; вид у миссис Стронг при этом
был такой взволнованный, что меня поразило, неужели доктор - он намазывал
маслом гренок - может не видеть того, что бросается в глаза.

Но он был слеп. Он добродушно сказал, что она молода и должна
развлекаться, а не скучать рядом со скучным стариком. И к тому же, прибавил
он, ему хотелось бы, чтобы она выучила новые песенки, которые поет эта новая
певица, а сможет ли она спеть их хорошо, если не пойдет в театр? Итак,
доктор настоял на том, чтобы она приняла приглашение, а мистер Джек Мелдон
вернулся к обеду. На том и порешили, и мистер Мелдон отправился, должно
быть, к своему теплому местечку; во всяком случае, он уехал верхом и вид у
него был беспечный.

На следующее утро я полюбопытствовал, была ли она в опере. Нет, она не
была и дала знать в Лондон своему кузену, что не пойдет. Вместо этого она
отправилась днем повидать Агнес и убедила доктора поехать с ней; вечер был
чудесный, и домой они вернулись пешком полями - так сказал мне доктор. Я
задал себе вопрос, поехала бы она в театр, если бы Агнес не было в Лондоне,
или нет, и не оказала ли Агнес благодетельное влияние также и на нее.

Нельзя сказать, чтобы у нее был радостный вид, но лицо ее казалось
добрым и хорошим, или она очень искусно притворялась. Я часто поглядывал на
нее, так как она сидела у окна все время, пока мы занимались делом, а затем
приготовила нам завтрак, который мы ели, не отрываясь от работы. Когда я
уходил в девять часов, она опустилась на колени у ног доктора и помогла ему
надеть башмаки и гетры. На лицо ее легла тень от зеленых листьев, нависавших
над открытым окном; всю дорогу в Докторс-Коммонс я размышлял о том вечере,
когда я наблюдал, как она глядела на доктора, погруженного в чтение.

Теперь я был очень занят - вставал в пять часов утра и возвращался
домой в девять-десять часов вечера. Но я был несказанно рад, что работы у
меня по горло; я не позволял себе ходить медленно, с восторгом веря, что чем
больше я себя изнуряю, тем больше прилагаю усилий, чтобы стать достойным
Доры. Она еще ничего не знала о перемене, происшедшей со мной, так как через
несколько дней должна была приехать к мисс Миллс, и я откладывал до этого
времени все, что намеревался ей сказать; я только сообщал ей в письмах (мы
по-прежнему обменивались письмами тайно, через мисс Миллс), что собираюсь
очень многое ей рассказать. В ожидании встречи с нею я резко сократил
потребление медвежьего жира, совсем отказался от душистого мыла и лавандовой
воды и продал с огромными убытками три жилета как слишком роскошные для
человека, ведущего такой суровый образ жизни.

Но этого мне было недостаточно; я горел желанием совершить еще
что-нибудь и отправился к Трэдлсу, проживавшему тогда в мансарде на
Касл-стрит, в Холборне. С собой я взял мистера Дика, который уже дважды
бывал со мной в Хайгете и возобновил знакомство с доктором.

Я взял мистера Дика с собой потому, что, терзаемый несчастливым
поворотом в судьбе бабушки и искренне убежденный, что ни один каторжник или
галерный раб не трудился так, как я, он начал волноваться и даже лишился
хорошего расположения духа и аппетита по той причине, что не приносит
никакой пользы. В таком состоянии он был еще меньше, чем ранее, способен
закончить свой Мемориал, и чем больше работал, тем чаще пробиралась в его
труд злосчастная голова короля Карла Первого. Я очень опасался, как бы его
болезнь не усилилась, если нам не удастся прибегнуть к невинному обману и
внушить ему, что он безусловно приносит пользу, либо действительно
приспособить его к какому-нибудь полезному занятию (а это было бы куда
лучше); и вот я решил спросить у Трэдлса, не может ли он нам помочь.

Прежде чем идти к Трэдлсу, я написал ему обо всем, что произошло, и
получил в ответ чудесное письмо, в котором он выражал сочувствие и заверял
меня в своей дружбе.

Мы застали его за письменным столом, перед чернильницей и бумагами,
погруженным в работу, от которой он отдыхал, созерцая стоявшие в углу
комнатки подставку для цветочного горшка и круглый столик. Встретил он нас
очень сердечно и сразу подружился с мистером Диком. Мистер Дик выразил
твердую уверенность в том, что видел его раньше, и мы оба заявили: "Очень
возможно".

Прежде всего я хотел посоветоваться с Трэдлсом вот по какому делу: я
слышал, что немало людей, прославившихся на разных поприщах, начинали свою
карьеру с работы парламентского репортера, а так как Трэдлс возлагал, между
прочим, свои надежды и на газеты, то все вместе взятое побудило меня
спросить его в письме, как подготовиться к этой профессии. Трэдлс мне
сообщил, что, насколько он мог узнать, одно только механическое усвоение
необходимой для этого науки, - иными словами, полное овладение тайной
стенографического письма и расшифровки, - потребует такой же затраты труда,
как изучение шести языков, и при большом усердии может быть достигнуто через
несколько лет. Он вполне резонно считал вопрос исчерпанным, но я чувствовал
только, что появилось еще несколько высоких деревьев, которые надлежит
срубить, и немедленно решил прокладывать с топором в руке путь к Доре сквозь
эту чащу.

- Очень благодарен вам, дорогой Трэдлс, - сказал я. - Я начну завтра.

Трэдлс, казалось, очень удивился, для чего у него были все основания;
но ведь он еще не имел понятия о том, в каком восторженном состоянии я
находился.

- Я куплю книгу с изложением системы стенографического искусства, -
продолжал я, - заниматься я буду в Докторс-Коммонс, где мне почти нечего
делать. Буду записывать для практики речи в нашем суде... Трэдлс. дорогой
мой, я одолею ее!

- Боже правый! - выпучив глаза, воскликнул Трэдлс. - Я и не знал, что у
вас такой решительный характер, Копперфилд!

А как бы мог он это знать, раз это и для меня самого было новостью! Я
промолчал и выпустил вперед мистера Дика.

- Послушайте, мистер Трэдлс, если бы я мог на что-нибудь пригодиться...
- очень серьезно сказал мистер Дик. - Например... если бы я мог... бить в
барабан или дуть во что-нибудь...

Бедняга! Несомненно, в глубине сердца он предпочел бы эти занятия всем
другим. Трэдлс, который ни за что на свете не позволил бы себе улыбнуться,
сказал спокойно:

- Но у вас прекрасный почерк, сэр. Я говорю с ваших слов, Копперфилд.

- Превосходный! - подтвердил я. Так оно и было - он писал удивительно
четко.

- А не кажется ли вам, сэр, что вы могли бы переписывать бумаги, если
бы я доставал их для вас? - спросил Трэдлс.

Мистер Дик нерешительно посмотрел на меня.

- Как вы думаете, Тротвуд? - сказал он. Я покачал головой. Мистер Дик
тоже покачал головой и вздохнул.

- Расскажите ему о Мемориале, - попросил он.

Я объяснил Трэдлсу, как трудно удалить из рукописей мистера Дика голову
короля Карла Первого. Мистер Дик взирал на Трэдлса почтительно и серьезно и
сосал большой палец.

- Но те бумаги, о которых я говорю, уже составлены и написаны, - сказал
Трэдлс после короткого раздумья. - Мистеру Дику ничего не нужно в них
изменять. Ведь это совсем другое дело, правда, Копперфилд? Во всяком случае,
почему бы не попробовать?

Это окрылило нас надеждой. Я отвел Трэдлса в сторону, мы посовещались -
мистер Дик, сидя на стуле, с беспокойством поглядывал на нас - и выработали
план, в соответствии с коим мистер Дик должен был победоносно приступить к
своей работе с завтрашнего дня.

На Бэкингем-стрит у окна мы положили на столе бумаги, которые Трэдлс
достал для мистера Дика, - надлежало сделать не помню сколько копий
какого-то документа насчет какого-то права проезда, - а на другом столе
разложили последний неоконченный вариант гигантского Мемориала. По нашим
указаниям, мистер Дик должен был совершенно точно переписывать лежащий перед
ним документ без малейших отступлений от оригинала, а когда он почувствует
необходимость хотя бы вскользь намекнуть на короля Карла Первого, он должен
мчаться к Мемориалу. Мы уговорили его твердо придерживаться этих указаний и
поручили бабушке наблюдать за ним. Позднее бабушка рассказала нам, что
поначалу он походил на музыканта, играющего на литаврах, и непрерывно делил
свое внимание между двумя столами. но скоро он нашел, что это утомляет его и
сбивает с толку, уселся деловым образом и положил перед собой документ, а
Мемориал оставил в покое до более подходящего времени. Короче говоря, хотя
мы очень следили, чтобы он не переутомлялся и несмотря на то, что он
приступил к работе не с начала недели, он заработал к субботнему вечеру
десять шиллингов девять пенсов. Никогда до конца моих дней я не забуду, как
он обходил все лавки по соседству, чтобы разменять свое богатство на
шестипенсовики, и как он со слезами радости и гордости подкатил к бабушке
столик на колесиках, на котором монетки уложены были сердечком! С того
момента, как он стал заниматься полезным делом, он походил на человека,
находящегося во власти благодетельных чар, и если в тот субботний вечер хоть
одно существо на свете чувствовало себя поистине счастливым, так это был он
- благородная душа, почитавшая мою бабушку самой удивительной женщиной в
мире, а меня самым удивительным молодым человеком.

- Она не умрет с голоду, Тротвуд! Я позабочусь о ней, сэр! - сказал он,
пожимая мне украдкой руку, и потряс обеими руками над головой, растопырив
все десять пальцев, словно это были десять банков.