Чтение 121–й страницы книги ~Анж Питу~

ПИТУ-ДИПЛОМАТ

Итак, Питу был жестоко обманут в своих надеждах.

Разочарование его не знало пределов. Такого сокрушительного поражения не
потерпел сам Сатана, когда Господь низвергнул его из рая в ад. К тому же
Сатана после падения сделался князем тьмы, а Питу, сраженный аббатом Фортье,
остался прежним Питу.

Как возвратиться теперь к тем, кто избрали его своим командиром? Как, дав
им столько опрометчивых обещаний, осмелиться признаться, что ты просто
бахвал, хвастун, который, напялив каску и нацепив саблю, не может справиться
со стариком аббатом и безропотно сносит от него удары плеткой по заднице?

Пообещать уговорить аббата Фортье и не суметь выполнить обещание - какая
непростительная ошибка!

Укрывшись в первом же попавшемся овраге, Питу обхватил голову руками и
погрузился в размышления.

Он надеялся умаслить аббата Фортье, говоря с ним по-гречески и по-латыни.
По простоте душевной он обольщался надеждой подкупить Цербера медовой
коврижкой велеречия, но коврижка оказалась горькой и Цербер укусил
соблазнителя за руку, даже не дотронувшись до приманки. Все пошло насмарку.

Вот в чем дело: аббат Фортье ужасно самолюбив, а Питу не взял этого в
расчет; аббата Фортье сильнее оскорбило замечание Питу касательно его
грамматической ошибки, чем намерение того же Питу изъять из его, аббата
Фортье, арсенала тридцать ружей.

Добросердечные от природы юноши всегда заблуждаются, полагая своих
противников людьми безупречными.

Меж тем аббат Фортье, как выяснилось, был пламенный роялист и горделивый
филолог.

Питу горько упрекал себя за то, что дважды - своими замечаниями по поводу
глагола быть и своими речами по поводу революции - навлек на себя гнев
аббата. Ведь он не первый день имел дело со своим учителем и не должен был
сердить его. Вот в чем заключалась истинная ошибка Питу, которую он осознал,
как это всегда и бывает, слишком поздно.

Он вел себя неправильно; оставалось решить, какое поведение было бы
правильным.

Правильным было бы употребить все свое красноречие для того, чтобы
убедить аббата Фортье в своей преданности королю, а главное - пропустить
мимо ушей грамматические ошибки учителя.

Правильным было бы внушить аббату, что арамонская национальная гвардия
защищает интересы контрреволюции.

Правильным было бы пообещать, что она будет сражаться на стороне короля.

А самое главное - правильным было бы не говорить ни слова о злосчастном
глаголе быть.

Тогда аббат, вне всякого сомнения, распахнул бы двери своих кладовых и
своего арсенала, дабы храброе войско и его героический предводитель с
оружием в руках могли отстаивать монархию.

Такая ложь именуется дипломатией. Порывшись в памяти, Питу вспомнил на
этот счет немало историй из далекого прошлого.

Он вспомнил Филиппа Македонского, который столько раз нарушал свои клятвы
и тем не менее прослыл великим человеком.

Он вспомнил Брута, который вел себя весьма брутально и тем не менее
прослыл великим человеком.

Вспомнил он и Фемистокла, который всю жизнь обманывал своих
соотечественников для их же пользы, и это опять-таки не помешало ему
прослыть великим человеком.

С другой стороны, Аристид никогда не позволял себе ничего подобного, - а
его тоже называют великим.

Это соображение привело Питу в замешательство.

Но, по зрелом размышлении, он решил, что Аристиду просто повезло: его
враги персы были столь тупоумны, что он сумел победить их, не пускаясь на
хитрости.

К тому же Аристида, хоть и несправедливо, но изгнали из Афин; это
соображение в конце концов заставило Питу принять сторону Филиппа
Македонского, Брута и Фемистокла.

Перейдя к современности, Питу спросил себя, как поступили бы господин
Жильбер, господин Байи, господин Ламет, господин Барнав и господин Мирабо,
будь они на месте Питу, а король Людовик XVI - на месте аббата Фортье?

Что сделали бы они, если бы им нужно было получить от короля триста или
пятьсот тысяч ружей для французской национальной гвардии?

Решительно противоположное тому, что сделал Питу.

Они убедили бы Людовика XVI в том, что французы только и мечтают о
спасении своего монарха, а спасти его возможно, только имея триста или
пятьсот тысяч ружей.

Конечно, господин де Мирабо поступил бы именно так и непременно добился
бы успеха.

Питу вспомнил еще и народную песенку, гласящую:

Хочешь дьяволу служить, -

Вежливым изволь с ним быть.

Вывод из всего этого напрашивался только один: он, Анж Питу, четырежды
скотина; для того, чтобы вернуться к своим солдатам со славой, он должен был
сделать решительно противоположное тому, что сделал.

Продолжая обдумывать то положение, в какое он попал, Питу решил во что бы
то ни стало, хитростью или силой, добыть то оружие, которое надеялся добыть
уговорами.

Можно было проникнуть в музей и похитить у аббата оружие либо изъять его.

Действуй Питу вместе с товарищами, эта операция звалась бы изъятием;
пойди он в музей один, это называлось бы кражей.

Кража! - это слово оскорбляло слух честного Питу.

Что же до изъятия, то нет никакого сомнения, что во Франции еще
оставалось довольно людей, сведущих в старинных законах и склонных
рассматривать подобное деяние как разбой и грабеж.

Перечисленные доводы заставили Питу отказаться от обоих упомянутых выше
средств.

Вдобавок на карту была поставлена честь Питу, а спасать честь следует в
одиночку, не прибегая к посторонней помощи.

Гордый глубиной и разнообразием своих мыслей, Питу снова погрузился в
раздумья.

Наконец, уподобившись Архимеду, он воскликнул:

"Эврика!" - что в переводе на французский означало:

"Нашел!"

В самом деле, в своем собственном арсенале Питу нашел выход из положения.
Он рассуждал так:

Господин де Лафайет - главнокомандующий французской Национальной
гвардией.

Арамон находится во Франции. Арамон имеет национальную гвардию.

Следовательно, г-н де Лафайет командует арамонской Национальной гвардией.

А раз так, г-н де Лафайет не может терпеть такого положения, при котором
у арамонских гвардейцев нет оружия, в то время как гвардейцы других
населенных пунктов уже получили его либо вот-вот получат.

К г-ну де Лафайету можно получить доступ через Жильбера, к Жильберу -
через Бийо.

И Питу решил послать фермеру письмо.

Поскольку Бийо не знает грамоты, прочтет письмо господин Жильбер, и таким
образом Питу убьет сразу двух зайцев.

Приняв это решение, Питу дождался темноты, тайком возвратился в Арамон и
взялся за перо.

Однако, как ни старался он проскользнуть незамеченным, его появление не
укрылось от внимания Клода Телье и Дезире Манике.

Прижав палец к губам и не сводя глаз с письма, они молча ретировались,
Питу же с головой окунулся в практическую политику.

Вот что значилось в той бумаге, что произвела столь сильное впечатление
на Клода и Дезире:

"Дорогой и глубокоуважаемый господин Бийо!

Каждый день приносит революции новые победы в наших краях; аристократы
отступают, патриоты наступают.

Арамонская коммуна желает пополнить ряды Национальной гвардии. Но у нас
нет оружия.

Я знаю средство добыть его. Некоторые частные лица хранят у себя запасы
оружия; обратив его на службу нации, мы сберегли бы государственной казне
немало денег.

Если бы генералу де Лафайету было угодно приказать, чтобы все подобные
незаконные запасы оружия перешли в распоряжение коммун, в соответствии с
числом людей, годных к военной службе, я, со своей стороны, взялся бы
поставить арамонскому арсеналу по меньшей мере тридцать стволов.

Это единственный способ положить предел контрреволюционным проискам
аристократов и врагов нации.

Ваш согражданин и покорнейший слуга Анж Питу".

Закончив свое послание, Питу заметил, что ни слова не сказал фермеру о
его доме и семье.

Бийо, конечно, был новый Брут, но не до такой же степени! Впрочем,
открыть Бийо правду о Катрин значило разорвать ему сердце и разбередить
свежие раны в душе самого Питу.

Подавив вздох, Анж приписал внизу:

"Р.S. Госпожа Бийо и мадмуазель Катрин, а также все домочадцы пребывают в
добром здравии и шлют господину Бийо свой привет".