Она не прерывала работу, не отзывалась. Это заставило его говорить
дальше:
- Ты не такая, как все женщины, Юстына. Я чувствую, что ты понимаешь,
почему я должен был тех убить так жестоко. Они позорили любовь, марали таких
женщин, как ты, прекрасных и чистых. Я их убивал, чтобы была заметна твоя
красота, невинная и незапятнанная. Страшно мне делается, когда я подумаю,
что и тех тоже называли женщинами. Как можно не отличать создания Сатаны от
создания Бога?
- Я велела тебе принести Клобука, - оборвала она его со злостью. - Ты
этого не сделал. Поэтому можешь пойти прочь.
Она выпустила из рук наволочку, скрученную в толстую веревку. Вытерла
руки о юбку.
- У меня был Клобук, - призналась она с обидой Антеку. - Я его поймала
после дождя и занесла на чердак. Кормила, гладила, просила, чтобы он
исполнил мои желания. А он убежал. И я по-прежнему пуста.
Она сложила руки на животе, словно бы в нем ясно чувствовала боль той
пустоты. А ему смешно стало, что он слышит от нее о таких глупостях, когда
он пришел к ней за жизнью или смертью.
- Не верь в Клобуков. У них нет никакой силы, - заявил он издевательски
и тут же пожалел о своих словах. Ее глаза, как ему показалось, аж потемнели
от гнева.
- Врешь! - Она повысила голос: - У меня был свой Клобук, и он выполнил
одну мою просьбу. Но он убежал и другую уже не захотел выполнить. Теперь я
снова вижу его каждую ночь на балке в хлеву, как он падает на меня и
наполняет своим семенем. Но это только сон. Дай мне Клобука, как я тебе
велела. Я хочу его семени.
- Что ты говоришь? Это глупости, - начал он.
- Глупости? - повторила она и, распрямив сгорбленную над лоханью спину,
вытянула к Антеку правую руку с пальцами, сложенными в кукиш.
- Дай мне его семя, слышишь? - закричала она. - Дай мне или убирайся
прочь! Чего ждешь?
И она медленно двинулась к нему. Рука потеряла форму кукиша, пальцы
растопырились. Сейчас она, казалось, готова была обеими руками вцепиться ему
в лицо, но он в испуге попятился. Он нащупал дверную ручку, открыл двери и
выбежал в темноту, гонимый страхом перед чем-то более ужасным, чем смерть в
петле на Свиной лужайке.
О том,
как доктор Неглович пустился в путешествие
Доктор Ян Крыстьян Неглович запарковал машину возле международного
аэропорта, оплатил стоянку за четверо суток вперед и около девяти часов утра
вошел в холл аэропорта, держа в руке маленький дорожный чемоданчик. До
отлета самолета "Люфтганзы" в Копенгаген оставалось еще полтора часа, минуту
доктор беспомощно оглядывал холл, потом на световом табло еще раз проверил
время своего вылета, посмотрел издалека на работу в боксах паспортного
контроля и таможни, а потом пошел на второй этаж в ресторан. Он нашел
свободный столик возле стеклянной стены, за которой были видны силуэты
замерших самолетов и широкая бетонная плита аэропорта, заказал кофе и
несколько бутербродов с сыром.
В ресторане сидело много иностранцев и слышны были разговоры на самых
разных языках. Пахло сигарами, темнокожая женщина в пестром сари, сидящая за
соседним столиком, распространяла аромат экзотических духов. Доктор с
удовольствием вдыхал эти необычные запахи, вспоминая, что для пани Басеньки
он должен купить духи Нины Риччи, он заслушался и этим шумящим возле него
водопадом слов на чужих языках. То и дело в этот милый шум врывался резкий и
повелительный голос откуда-то из-под потолка, информирующий о времени
прилетов и отлетов, номерах рейсов, обязательности быстрого прохождения
паспортного контроля и таможенного досмотра. Время от времени аэропорт
сотрясался от рева моторов - это выруливал улетающий или прилетевший
самолет. В такие минуты доктор закрывал уши ладонями, потому что привык к
тишине. Он задумывался тогда, не слишком ли высокую цену ему приходится
платить за поездку на концерт Иоахима он должен будет выносить шум,
созерцать улицы чужого большого города, разговаривать с незнакомыми людьми -
и уже сейчас при одной мысли об этом он ощущал легкую усталость. Он
оживился, когда мимо него прошла и села поблизости молодая женщина в шубе из
шиншиллы и с таким нежным и красивым лицом, что она казалась искусственно
выведенным удивительным цветком. Ее шея была обвита шнуром жемчуга - доктор
задумался, покорила бы Антека Пасемко эта нежная красота или так же, как он
сделал это с Ханечкой, он схватил бы в руки ее тонкую шею, придушил, поломал
коленями ребра. Женщина пахла мускусом, голова с гладким и чуть выпуклым
лбом, казалось, скрывает только прекрасные и благородные мысли. Пальцы с
ногтями, покрытыми перламутровым лаком, осторожно прикоснулись к ручке чашки
с чаем. Полный, но маленький рот, слегка покрытый перламутровой помадой,
отхлебнул немного жидкости из чашки огромные глаза с ресницами, торчащими
как проволочки, посмотрели куда-то в синее небо за стеклянной стеной
ресторана. На Негловича она произвела впечатление существа, сотканного из
блеска луны, нереального, а вместе с тем плотского ложиться с ней в постель
было бы примерно так, как лечь рядом с экзотическим цветком. Была ли она
из-за своей нежности и оранжерейности более притягательной, чем другие?
Доктор вдруг захотел сесть перед ней и смутить ее покой рассказом о живущем
на топчане в хлеву Антеке Пасемко, о запахе разлагающихся останков девушек,
которых он убил, о том, что красота не вечна, о боли и страданиях, которые
приносит с собой болезнь. Может быть, стоило бы рассказать ей о том, как
легко женщина теряет гордость, о Рут Миллер, когда-то такой молодой и
красивой, а теперь старой и некрасивой, с лицом черным, словно бы в морщины
въелась грязь, с сосульками не седых и не черных волос, сгорбленной, с
дрожащими руками и хриплым голосом.
...Тоненько зазвенела стеклянная стена, огромный реактивный самолет
медленно вырулил на взлетную полосу, а потом с оглушительным и поглощающим
всякие звуки ревом тяжело взлетел вверх и круто пошел в небо. Не пришла ли
пора уйти из ресторана и на таком же реактивном лайнере взлететь в синее
небо?
Позавчера Рут Миллер пришла в дом доктора на полуострове и села у
большого стола в салоне. Руки она держала на коленях и только нервно сжимала
пальцы. "Ханечка истлевает, а ее убийца ходит на свободе и смеется нам в
лицо. Где справедливость, Янек? Она была красивая, как я в молодости. Я
знаю, что она часто приходила к тебе на пристань, потому что женщина в ней
просыпалась и она хотела тебя соблазнить, как Ева. Я бы плохого слова не
сказала, если бы ты с ней когда-нибудь переспал, потому что ты бы сделал это
как мужчина, как твой отец это сделал со мной и другими девушками. Но он не
дал ей радости, только страдание и смерть, задушил и поломал ребра, пальцы
выломал из суставов. Есть ли справедливость, Янек?"
"Не доказали его вину. Закон его охраняет", - сказал доктор. Рут Миллер
говорила, барабаня пальцами по столу:
"Когда-то, Янек, не было тут закона. Не было у нас даже отделения
милиции в Трумейках. Тот, кто искал закона, должен был ехать в Барты.
Далекая это была тогда дорога и опасная. Не хватало закона, немного было у
нас и его представителей, поэтому случалось много нехороших вещей. Убивали,
насиловали, угоняли скот и свиней, сильнейший хотел владеть слабейшим.
Поэтому тот, кто чувствовал себя обиженным, шел сюда, на полуостров, в этот
дом, и сидел тут так, как я сейчас, возле этого же стола. Только вместо тебя
тут жил твой отец, хорунжий Неглович. Он выслушивал жалобы, а потом
застегивал на животе старый ремень с большим армейским пистолетом и шел
восстанавливать справедливость. Отнимал украденных коров, защищал слабых от
сильнейшиих. Это он убил одного мародера за то, что тот украл двух куриц.
Это в его доме мы спрятались, когда пришла в деревню банда бородача и погиб
твой брат. Это он уговорил меня, чтобы я ушла из дома Отто Шульца, где я
была и уборщицей, и тряпкой, дал мне дом, в котором я сейчас живу, окружил
заботой, одалживал своих лошадей для пахоты и жатвы, хотел вернуть мне
прежнюю гордость. Не было у нас тогда закона, Янек, но царила
справедливость. И это тоже было справедливо, что, когда заболела твоя мать,
мы давали ему то, что каждая могла ему дать: свое тело и свою кровать. Он не
насиловал, не требовал, не просил. Получал, как и должен получать от женщины
мужчина, который защищает ее от зла. Немного ты об этом знаешь, ведь ты был
молодым, а потом постоянно на учебе. Но многие родились от семени твоего
отца. Моя вторая дочь, та, которая вышла замуж и уехала за границу, от
твоего отца зачата, она твоя сестра по отцу. Можешь ею гордиться, Янек,
потому что там, за границей, она стала учительницей, красивой и умной
женщиной. Как слышишь, у нас не было закона, но царила справедливость.
Сейчас у нас есть закон и стражи закона, а где же справедливость? Почему
Ханечка лежит на кладбище, а Антек Пасемко прочищает молодняк, ест, пьет,
дышит, ходит по земле? Ты сможешь это вынести? Сможешь так жить? Ты, сын
хорунжего, который был человеком справедливым? А впрочем, разве сын обязан
быть похожим на отца? Может быть, ты даже не представишь себе, как много он
сделал для настоящей справедливости..."
- Внимание! - повелительным голосом загремел громкоговоритель. -
Пассажиров, вылетающих самолетом "Люфтганзы" в Копенгаген, рейс номер
двадцать семь, просят пройти к стойкам номер четыре и номер пять для
прохождения паспортного контроля и таможенного досмотра...
Доктор прикрыл глаза. Даже сейчас он не мог прийти в себя от изумления,
что он так мало знал о людях из деревни и о собственном отце. Эта маленькая
хорошенькая Анемари Мюллер, которая говорила ему "день добрый", когда он
встречал ее на каникулах, оказалась его сестрой по отцу. Он уже был врачом в
Скиролавках, когда она закончила педагогический и вышла замуж за иностранца.
Высокая, красивая блондинка, всегда улыбающаяся. Да, он даже был у нее на