Надо понимать. Понимать все.
просит действия. Я женщина. Что же мне остается?
я ничего не достигну. Но я хочу всего. Надо хотеть. Если даже все боги,
и все черти, и наихудшие из всех чертей - люди, если целый мир скажет:
"Нет!" - я скажу: "Да!"
таинственные гости. Сидя возле кровати, на низком стуле, она приникла
склоненной головой к одеялу, как бы простершись на нем. Он тихо положил
руку на золотистую каску ее волос. Она подняла голову. Во взгляде ее бы-
ло удивление, но и спокойствие. Жермен вполголоса спросил:
времени об этом с вами говорить. Хотел видеть вас, заглянуть в вас. И
заглянул. Довольно говорить о том, что не я! За иронию прошу прощения -
это мой защитный покров! Я отворяю дверь. Сестра Анна, войдите!
все, огню уступают часть добычи, оставляют то, что обречено, рубят мосты
и укрываются в каменной башне, где спрятано все самое ценное. Спасают
свою жизнь, именно жизнь, и ждут, пока огонь уничтожит дом, оставив одно
пепелище... Я отстоял свой дом, но огонь подбирается и к нему. Анна, на
помощь!
волнение. Аннета сжала его руку.
меня и сказали: "Забудь, убей! Это враг".
по ту сторону его нет. Прежде чем уйти на фронт, я обнял его - здесь, во
Франции. Он остался здесь.
ко и так далеко! Я не получаю вестей, не знаю о нем ничего. Жив ли он? А
я, я умираю...
с вами о нем. Говорить о нем с человеком, который может его полюбить, -
это почти все равное что говорить с ним. Вы полюбите его?
мец!.. Познакомились мы года за два до войны. Франц уже несколько лет
как поселился в Париже. Занимался живописью. Мы жили близко друг от дру-
га: наши комнаты выходили окнами в один и тот же сад. Много месяцев мы
прожили почти рядом, ни разу не заговорив друг с другом. Как-то вечером,
задумавшись, мы столкнулись на перекрестке. Но вспомнилось это позд-
нее... В вихре парижской жизни, который кружит мужчин и женщин, как
листья, можно встречаться, соприкасаться задолго до того, как по-настоя-
щему приметишь друг друга. Но какой-нибудь случайный толчок - и вдруг
вспоминаешь: мы уже виделись... Однажды его привел ко мне общий знако-
мый. И я узнал его...
На нем еще лежал отпечаток женщины, матери, которую он потерял ребенком.
Тонко очерченное лицо, взволнованное, беспокойное, открытое всем ветрам
надежд и подозрений. Свет и тени скользят по нему без перехода. От бес-
печной доверчивости сразу к разочарованию и подавленности. То он весь
нараспашку, то замыкается в себе, враждебный, неприступный. Но я один
это замечал и старался объяснить себе. Никто из приятелей Франца не ин-
тересовался этим. Люди любят или не любят, но им некогда приглядываться
к тем, кого они любят. Да и я тоже долго не обращал на это внимания. Но
жизнь заставила меня дорого заплатить за это (я вам уже рассказывал). И
я узнал на горьком опыте, что никогда не следует любить ближнего, как
самого себя, - люби в нем того, кого он собой представляет, кем он хочет
быть, кого ты должен открыть...
поэтому... я нуждался в нем! А он нуждался во мне...
среде дворянчиков, военных, клерикалов с их узкими нравственными прави-
лами и всеми ненормальностями замкнутой касты. Для его женственной нату-
ры эта среда была чрезмерно груба. Слишком слабый, слишком одинокий,
чтобы давать отпор, он волей-неволей подчинился этим правам и мировозз-
рению. Но на всю жизнь у него осталась от этого рана, как у изнасилован-
ной девушки. Он навсегда остался застенчивым, подозрительным, неуверен-
ным, безвольным, плохо приспособленным к жизни, нелюдимым, с неутоленной
потребностью любить, быть любимым, отдавать себя - с вечной болью разо-
чарования. Ведь люди этого склада как будто для того и созданы, чтобы
ими злоупотребляли. Они слишком легко обнаруживают свое наиболее уязви-
мое место. Люди не могут устоять перед соблазном вонзить в такого чело-
века острие ножа, чтобы исторгнуть у него крик боли. Лучше не воору-
жаться вовсе, чем вооружаться наполовину...
пытался забыть дурной сон своего детства. Но мучительное прошлое-все
равно что шагреневая кожа, которая стягивается от времени. И причиняет
все более острую боль. Однако Париж очаровал юношу, утолил его жажду
пластической красоты. Ведь пластическая красота - стихия этого города,
ее вдыхаешь там в чистом виде; даже аморальность там ощущается как новое
очарование. Но Франц привык жить внутренней жизнью и не мог не по-
чувствовать, как мало дорожат ею окружающие; он страдал от их насмешек,
черствости. У него были свои верования; в них завелась червоточина. Он
был неспособен в одиночку обороняться от неверия, от притягательной силы
наслаждений. А друзья не видели в них ничего опасного, им доставляло
удовольствие учить уму-разуму этого варвара. Да и что может быть опасно
для тех, которые никого и ничего не принимают всерьез, коль скоро их са-
мих никто и ничто всерьез не принимает! Но Франц, как ни боролся с этим,
ко всему относился серьезно... Он шел ко дну, ненавидя свою беззащит-
ность.
люди милые, но далеко не чуткие, любили его, а такого сорта народ счита-
ет это достаточной причиной для бесцеремонного обращения. Их потешали
признания, которые они вырывали у него и по доброте душевной передавали
другим: это была пожива для всею их кружка. В обществе они показывали
Франца, как милую и забавную редкость. Разумеется, его "покровители"
(таковыми они считали себя) злоупотребляли услужливостью и застенчи-
востью Франца. Мадам давала ему поручения, как мальчику на побегушках,
или же таскала с собой по большим магазинам, чтобы советоваться и
навьючивать на него свои покупки. Хозяин дома читал ему свои литератур-
ные упражнения и возлагал на него неприятную обязанность ходить по ре-
дакциям. Франц был слуга, которого можно нагрузить до отказа. Зато его
шлифовали, муштровали, давали кучу советов, которых он не просил, крали
его мысли, выпытывали целомудренно скрытые чувства и выставляли их на
всеобщее обозрение, смешные, оголенные, - для его же блага. Сетовать на
это было бы черной неблагодарностью.
ным... Это мне стало ясно тотчас же. В натянутой улыбке, которую он вы-
мучивал из себя в ответ на лестные и иронические слова представивших его
приятелей, я подметил боль, досаду, мрачную подавленность. Мне не пона-
добилось объяснений, чтобы почуять это. Одним взглядом я обнял расстоя-