хранить и укреплять веру, ибо в ней - спасение.
скорее иноческим, чем княжеским, как бы не от мира сего. А Иван тоже
пытливо изучал твердое сухое лицо митрополита, его покляпый нос,
осторожно-внимательные глаза под почти сросшимися бровями. Митрополит-грек
был воин и наставник. Неужели ни бегство из Киева во Владимир, ни неудачи
проповеди Христовой в Орде не надломили его? - думал Иван. - Или он видит
нечто, невидимое другим? Почему именно во Владимир, а не на Волынь, не ко
князю Юрию Львовичу Волынскому, перебрался он со своим клиром?
пересказывал больной жене, а она порою дивилась, а порою гордилась им -
тем, что ее Иван так упорно думает о судьбах страны и народа и так мало -
о своей собственной.
серой, как полированная сталь. Когда княгине становилось лучше, она гуляла
по саду, плела венки из полевых цветов и тут же бросала их, не доплетая.
Когда шел дождь, ее уводили или уносили в хоромы. Там она лежала, томясь,
и ждала, когда снова покажется солнце. Приезжала сестра Анна из Твери со
своим князем Михаилом, с первенцем Дмитрием. Княгиня глядела на сына
сестры, годовалого горластого малыша, и радовалась за сестру, за ее
счастье. У второй сестры, у Василисы, что была замужем за князем Андреем,
по слухам, жизнь не заладилась. Двое детей родились и умерли сразу после
крестин, жил только старший, Борис. Василису хотелось тоже повидать,
утешить, но та не приезжала. Верно, муж не пускал.
известие, что сестра Василиса умерла четвертыми родами. Княгиня лежала и,
смежив глаза, плакала. Представляла себе, как великий князь Андрей сидит
сейчас, горбясь, над телом сестры или зверем бегает по покою, по-мужски
неспособный примириться со смертью, ежели это не смерть в бою. Она уже не
могла встать, не могла поехать на похороны, даже на поминальный пир. Позже
узнали, что князь Андрей схоронил жену во Владимире, в соборе Княгинина
монастыря, рядом с матерью. Значит, сильно жалел, сильно любил все-таки! И
княгиня жалела великого князя Андрея, как ни жесток он был ко всем, и к
ним тоже, и усопшую сестру, и мужа, Ивана, который скоро останется без
нее...
пластом, глядела на огонек лампады и изредка стонала, когда уже было
невмоготу. Ее перевезли теперь в Переяславль, в терема. Было душно, и
княгиня то и дело просила открыть оконце, впустить немного холодного, уже
по-зимнему звонкого воздуха с подстывших полей и облетевших уснувших
лесов. Когда она умерла, шел снег. Князь Иван только что воротился из
Заозерья. Узнав, что княгиня опочила без него, страшно зарыдал и повалился
без памяти. Князя едва привели в чувство. Он не мог ни стоять, ни сидеть.
Всю обрядню делали без него. В церковь Иван велел свести себя под руки и,
целуя покойницу, опять едва не упал в обморок.
Борисовича. Князь требовал воротить ему села, что пошли в приданое за
умершей племянницей.
был скорее похож на мертвеца, чем на живого человека. Бледный до синевы, с
почти безумным взглядом огромных глаз, он молча выслушал требования
ростовского князя и, неверным движением руки удалив посла, встал, дрожа, в
своем зелено-черном облачении, обвел лица бояр и дружины и - рухнул на
руки подбежавших <детских>.
ожидавшему послу и, смиряя ярость голоса, произнес:
велел передать князь! И еще скажи, что только тать зарится на чужое добро!
А ростовскому великому князю это невместно!
ростовчане в тяжелом молчании садились на коней.
было уже поздно вмешаться), по уходе посла накинулся на Федора с кулаками:
собирать полки, распорядись! И думу созвать надоть. Пока князь лежит, не
захватили бы нас той поры!
себя. Тотчас разослали гонцов подымать рать.
сторожей, был неподалеку на стене и тотчас явился к боярину.)
Помогай расхлебывать! Как думашь становить рати?
о себе:
послать дружину на Брынчаги и оттоле по Саре ударить им в хвост, да и
обозы отнять. Чем больши рать пошлют, тем им и хуже без подвозу-то, разве
в зажитье отправят кого, дак опять перенять мочно!
глаза:
ради давешней обиды и в очи не принял...
хорошо ли подкован конь, сбрую, оружие, сапоги. Выехали в сумерках. Снегу
еще было чуть, и Федор надеялся провести дружину там, где в иную пору не
пролезть. Он и обоза не взял с собою никакого. От Купани свернули на
Хмельники. Федор вел своих не останавливаясь, и стали на привал уже на
Сольбе. Отсюда до Сары тянулись сплошные леса без дорог. Мужик, из
местных, повел по затесам.
промороженный и пустой, стоял, потрескивая от холода. Дрожь пробирала
насквозь, казалось, до зари и не выдержать. Кое-как дождались света. Снова
шли, пробираясь целиной. Уже на Саре Федор узнал, что он обогнал врага.
Пришлось опять укрыться в лесу, наделать шалашей и ждать, выслав сторожу,
подхода ростовчан.
про свои дела, урожай. Жалели княгиню. В голосах мужиков сквозила
неуверенность. Это было плохо. Люди должны верить в удачу. Но как
поправить дело, Федор не знал. Он догадывался, что за большим боярином
люди чувствовали бы себя уверенней, чем с ним. Слишком близок, слишком
свой. Полежав, - сон не шел, - он вылез из шалаша. Шерсть на конях
заиндевела. Он распутал коня, подтянул подпругу (седел с лошадей не
снимали) и поехал по седому стылому лесу проверять сторожу.
выглядывал, считая полки. Он не был уверен, что про них не узнала
ростовская сторожа, и потому велел своим свернуть и переменить стан.
Ростовчан было много. Он устал считать, пока они проходили. Всего
набиралось тысячи три с половиною, а то и все четыре тысячи ратных, с
заводными - до десяти тысяч коней.
Первые возы показались уже в сумерках. Федор подъехал к своим продрогшим
до костей воинам, оглядел сизые от холода лица, усмехнулся;
голову сыму. Кто бы ни был - руби! Гавря поведет своих в хвост. Остальные
со мной. Заводных коней оставить всем. Ворон не ловить!
раз оглянулся, оскалил зубы и, вырывая саблю, прокричал:
возник и повис в воздухе крик:
дыбы кони, горохом сыпались с возов обозные. Кто хватал копье, кто плашью
кидался в сугроб. С обозными расправились быстро: обезоружили, перевязали.
Рубя постромки, вели коней, опрокидывали и потрошили возы. Жалко было
поджигать добро, выливать на снег бочки с пивом, портить хлеб, кидать в
костер связки рыбы и окорока. И ратники, и сам Федор аж стонали, уничтожая
припас. Заводных и захваченных коней нагрузили добром как могли, но много
ли войдет в торока! Да и надо было спешить. Чтобы не попасть в лапы
неприятеля, Федор сразу отсылал навьюченных лошадей с коноводами назад. Но
уже прискакал сторожевой с криком, что показались ростовчане. Тут кто-то
придумал пробить прорубь, и последние возы, завозя на реку, просто стали
спихивать целиком в воду, под лед.
ростовской рати и в полной уже тьме суматошно и безоглядно ударил в лоб,
крича как можно громче и веля наступать несуществующим сотням дружинников.
К счастью, враг вспятился, оставя поле боя за Федором, у которого
оказалось зарублено всего трое ратных да двоих тяжелых отправили назад на
захваченных санях. Он мог теперь и отойти, но решил, раз уж повезло,
попробовать остановить всю ростовскую рать. До утра его ратники скакали,
орали, свистели, <окружая> ростовчан. Уже всем передалась бесшабашная
удаль, что охватила и несла Федора, а потому приказывать было легко, его