предлагал. Так ли? Ведь так? Я замечаю, что вы что-то очень внимательно
стали слушать... интересный молодой человек...
Раскольников видел ясно, что стакан или полтора шампанского, которые он
выпил, отхлебывая неприметно, глотками, подействовали на него болезненно, -
и решился воспользоваться случаем. Свидригайлов был ему очень подозрителен.
виду мою сестру, - сказал он Свидригайлову прямо и не скрываясь, чтоб еще
более раздразнить его.
говорил... и, кроме того, ваша сестра терпеть меня не может.
улыбнулся.) Вы правы, она меня не любит; но никогда не ручайтесь в делах,
бывших между мужем и женой или любовником и любовницей. Тут есть всегда
один уголок, который всегда всему свету остается неизвестен и который
известен только им двум. Вы ручаетесь, что Авдотья Романовна на меня с
отвращением смотрела?
замечаю, что у вас и теперь свои виды и самые неотлагательные на Дуню,
разумеется подлые.
вдруг Свидригайлов, не обратив ни малейшего внимания на эпитет, приданный
его намерениям.
вы вдруг теперь испугались?
какая, однако ж, дичь... А впрочем, я охмелел, я это вижу; чуть было опять
не проговорился. К черту вино! Эй, воды!
принес воды.
прикладывая его к голове, - а я вас одним словом могу осадить и все ваши
подозрения в прах уничтожить. Знаете ль вы, например, что я женюсь?
даже невесты еще не видал; я только намеревался. Ну а теперь у меня есть
невеста, и дело сделано, и если бы только не дела, неотлагательные, то я бы
непременно вас взял и сейчас к ним повез, - потому я вашего совета хочу
спросить. Эх, черт! Всего десять минут остается. Видите, смотрите на часы;
а впрочем, я вам расскажу, потому это интересная вещица, моя женитьба-то, в
своем то есть роде, - куда вы? Опять уходите?
невесту, но только не теперь, а теперь вам скоро будет пора. Вы направо, я
налево. Вы эту Ресслих знаете? Вот эту самую Ресслих, у которой я теперь
живу, - а? Слышите? Нет, вы что думаете, вот та самая, про которую говорят,
что девчонка-то, в воде-то, зимой-то, - ну, слышите ли? Слышите ли? Ну, так
она мне все это состряпала; тебе, говорит, как-то скучно, развлекись время.
А я ведь человек мрачный, скучный. Вы думаете, веселый? Нет, мрачный: вреда
не делаю, и сижу в углу; иной раз три дня не разговорят. А Ресслих эта
шельма, я вам скажу, она ведь что в уме держит: я наскучу, жену-то брошу и
уеду, а жена ей достанется, она ее и пустит в оборот; в нашем слою то есть,
да повыше. Есть, говорит, один такой расслабленный отец, отставной
чиновник, в кресле сидит и третий год ногами не двигается. Есть, говорит, и
мать, дама рассудительная, мамаша-то. Сын где-то в губернии служит, не
помогает. Дочь вышла замуж и не навещает, а на руках два маленьких
племянника (своих-то мало), да взяли, не кончив курса, из гимназии девочку,
дочь свою последнюю, через месяц только что шестнадцать лет минет, значит,
через месяц ее и выдавать можно. Это за меня-то. Мы поехали; как это у них
смешно; представляюсь: помещик, вдовец, известной фамилии, с такими-то
связями, с капиталом, - ну что ж, что мне пятьдесят, а той и шестнадцати
нет? Кто ж на это смотрит? Ну а ведь заманчиво, а? Ведь заманчиво, ха! ха!
Посмотрели бы вы, как я разговорился с папашей и мамашей! Заплатить надо,
чтобы только посмотреть на меня в это время. Выходит она, приседает, ну
можете себе представить, еще в коротеньком платьице, неразвернувшийся
бутончик, краснеет, вспыхивает, как заря (сказали ей, конечно). Не знаю,
как вы насчет женских личек, но, по-моему, эти шестнадцать лет, эти детские
еще глазки, эта робость и слезинки стыдливости, - по-моему, это лучше
красоты, а она еще к тому ж и собой картинка. Светленькие волосики, в
маленькие локончики барашком взбитые, губки пухленькие, аленькие, ножки -
прелесть!.. Ну, познакомились, я объявил, что спешу по домашним
обстоятельствам, и на другой же день, третьего дня то есть, нас и
благословили. С тех пор, как приеду, так сейчас ее к себе на колени, да так
и не спускаю... Ну, вспыхнет, как заря, а я целую поминутно; мамаша-то,
разумеется, внушает, что это, дескать, твой муж и что это так требуется,
одним словом, малина! И это состояние теперешнее, жениховское, право, может
быть, лучше и мужнего. Тут что называется la nature et la verite! Ха-ха! Я
с нею раза два переговаривал - куда не глупа девчонка; иной раз так
украдкой на меня взглянет - ажно прожжет. А знаете, у ней личико вроде
Рафаэлевой Мадонны. Ведь у Сикстинской Мадонны лицо фантастическое, лицо
скорбной юродивой, вам это не бросилось в глаза? Ну, так в этом роде.
Только что нас благословили, я на другой день на полторы тысячи и привез:
бриллиантовый убор один, жемчужный другой да серебряную дамскую туалетную
шкатулку - вот какой величины, со всякими разностями, так даже у ней, у
мадонны-то, личико зарделось. Посадил я ее вчера на колени, да, должно
быть, уж очень бесцеремонно, - вся вспыхнула и слезинки брызнули, да
выдать-то не хочет, сама вся горит. Ушли все на минуту, мы с нею как есть
одни остались, вдруг бросается мне на шею ( сама в первый раз), обнимает
меня обеими ручонками, целует и клянется, что она будет мне послушною,
верною и доброю женой, что она сделает меня счастливым, что она употребит
всю жизнь, всякую минуту своей жизни, всем пожертвует, а за все это желает
иметь от меня только одно мое уважение и более мне, говорит, "ничего,
ничего не надо, никаких подарков!" Согласитесь, сами, что выслушать
подобное признание наедине от такого шестнадцатилетнего ангелочка, в
тюлевом платьице, со взбитыми локончиками, с краскою девичьего стыда и со
слезинками энтузиазма в глазах, - согласитесь сами, оно довольно заманчиво.
Ведь заманчиво? Ведь стоит чего-нибудь, а? Ну, ведь стоит? Ну... ну
слушайте... ну, поедемте к моей невесте... только не сейчас!
возбуждает сладострастие! И неужели вы и в самом деле так женитесь?
и живет, кто всех лучше себя сумеет надуть. Ха-ха! Да что вы в
добродетель-то так всем дышлом въехали? Пощадите, батюшка, я человек
грешный. Хе-хе-хе!
впрочем, вы имели на это свои причины... я теперь все понимаю.
- На этот счет я вам могу даже рассказать прелюбопытный один эпизод,
который и до сих пор продолжается. В первый же день по приезде пошел я по
разным этим клоакам, ну, после семи-то лет так и набросился. Вы, вероятно,
замечаете, что я со своею компанией не спешу сходиться, с прежними-то
друзьями и приятелями. Ну да и как можно дольше без них протяну. Знаете: у
Марфы Петровны в деревне меня до смерти измучили воспоминаниями о всех
таинственных местах и местечках, в которых, кто знает, тот много может
найти. Черт возьми! Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия
перегорает в несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях; откуда-то жиды
наехали, прячут деньги, а все остальное развратничает. Так пахнул на меня
этот город с первых часов знакомым запахом. Попал я на один танцевальный
так называемый вечер - клоак страшный (а я люблю клоаки именно с
грязнотцой), ну, разумеется, канкан, каких нету и каких в мое время и не
было. Да-с, в этом прогресс. Вдруг, смотрю, девочка, лет тринадцати,
премило одетая, танцует с одним виртуозом; другой пред ней визави. У стенке
же на стуле сидит мать. Ну можете себе представить, каков канкан! Девочка
конфузится, краснеет, наконец, принимает себе в обиду и начинает плакать.
Виртуоз подхватывает ее и начинает ее вертеть и пред нею представлять, все
кругом хохочут и - люблю в такие мгновения нашу публику, хотя бы даже и
канканную, - хохочут и кричат: "И дело, так и надо! А не возить детей!" Ну,
мне-то наплевать, да и дела нет; логично аль не логично сами себя они
утешают! Я тотчас мое место наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я
тоже приезжий, что какие вс° тут невежи, что они не умеют отличать истинных
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Ильин Андрей
Маккарти Кормак
Прозоров Александр
Афанасьев Роман