Чтение 122–й страницы книги ~Затеси~

-- Ау-ау! А-а-а-а!..

Кузьма отскочил ко мне.

-- А-у-ау, а-а-а-а! Ау-ау-ау! А-а-а-а... -- повторился вопль сзади и
спереди. Это было похоже на вой сирены. Это было похоже на крик леших,
которых мы никогда не видели. Это было похоже...

Я не знаю, на что это было похоже. Вой, визг, вопли неслись уже со всех
сторон, и всюду мелькали зеленые огни, возникая то тут, то там. Они метались
по бурьяну, пронзали темноту, эти живые и в то же время какие-то призрачные
огни.

Я закрыл глаза и сжался. Но Кузьма рванул меня за руку, и мы побежали.
Я не знаю, сколько и куда мы бежали. Не помню, когда кончился этот визг и
вой, который рвал уши, вонзался в мозг, останавливал сердце.

Очнулся я на земле. Кузьма тряс меня.

-- Еще немного, еще... вон огни...

Но я уже не мог идти. Кузьма схватил меня и поволок. Мы кое-как
добрались до жилых огней. Кузьма бросил меня на крыльцо и забарабанил в
дверь. Нам тотчас открыли, и чей-то голос, обыкновенный, человечий, земной,
проговорил:

-- Проходите, проходите.

Придерживаясь за притолку, я шагнул в сени, потом в избу, где горел
яркий электрический свет и пахло ребячьими пеленками.

-- Ну что, перетрусили, курортники? -- с улыбкой разглядывал нас
хозяин. -- Не бродите, где не следует, да еще ночью, -- зачерпывая воды из
кадушки, добавил он.

Кузьма немного отпил из ковша, подал его мне, утер рукавом лицо.

-- Что же это было?

-- Кошки.

-- Кто-о-о?!

-- Кошки, -- пояснил хозяин. Он вытер нос мальчишке, ходившему подле
скамейки, и продолжал: -- Они, заразы, загрызут, если оплошаешь...

Похолодела у меня мокрая спина. Кошки? Неужто те шаловливые друзья
детства, мирные лентяи?

-- И те и не те, -- с тяжелым вздохом сказал хозяин и начал
рассказывать.

...Было на свете село Славянывка. Спалили его фашисты. Разбрелись
жители кто куда. А кошки остались. Людям было не до кошек. И фашистам было
не до кошек.

А кошки плодились. Они забивались в разрушенные печи и на холодных
подах, на остывших загнетах рожали детенышей. Уж никто не забирал украдкой
котят у кошек и не топил их, как это делалось испокон веков, и никто их не
кормил. Кошки выловили и съели всех мышей, крыс, добрались до сусликов,
караулили птиц, и те уже не решались вить гнезда вокруг Славянывки. А если и
вили, боялись подать голос.

Потом кошки раскапывали могилы, и люто грызлись, сатанея от мертвечины.

Когда жители вернулись в родной омертвленный край и поставили новую
Славянывку в стороне от прежнего места, кошки приноровились таскать из
дворов цыплят. Весной, во время мартовского разгула, они насмерть забили тех
кошек, которых славянывцы привезли с собой.

Неуловимые, злые, стремительные, шлялись они по деревне ночью,
царапались под окнами на чердаках, а утром куда-то исчезали.

Люди обращались в сельсовет за помощью, из сельсовета обратились в
райисполком. Председатель райисполкома вначале подумал, что его дурачат. А
потом пришел в неописуемое изумление и растерянность. Еще никто и никогда не
воевал с кошками. И никто не знал, как это делать...

Наговорился хозяин и уснул. Угомонились и затихли дети. Управилась с
делами хозяйка, закрыла накрепко дверь, загородила ставнями окна и тоже
легла спать.

Я не могу уснуть. Сдавило горло, заложило грудь. Судорожный кашель
перешиб дыхание, подхватил меня с постели.

-- Плохо тебе? -- шепотом спросил Кузьма.

-- Ничего, Кузьма, ничего...

Утром меня на подводе повезли в санаторий. И снова по обочинам дороги
усатилась и плескалась пшеница, снова шуршали сыпучие кисти проса, и
тысячами солнц горели вислоухие подсолнечники, дружно повернувшие головы к
востоку, туда, где поднялось над краем поля спокойное светило.

Я попросил Кузьму приподнять меня. Он пристроил мою голову к себе на
колени, и мне стало легче дышать и было дальше видно. Я видел поля и
огороды, обнесенные колючей проволокой, оставшейся от войны, гнутыми
спинками кроватей и рамами автомашин. Я видел калитки, сделанные из дверок
бронетранспортеров и крыльев самолетов. Подле них играли дети, в оградах
женщины варили еду.

И новые деревни с молоденькими, но уже плодоносящими садами встречались
нам. В одном из них одиноко ударил житель этих мест -- соловьишко. Он еще
боялся петь ночью, но днем, при солнце и людях, пробовал свой голос. Соловей
без песни не может жить. И он еще раз ударил по струне и долго ждал, чтобы
ему откликнулись. И когда укатился в хлеба его дробный свист, оттуда, с
полей, донеслось: "Спать пора! Спать пора!" ПерепелкаСоловью откликнулась
перепелка. Совсем другая птица, призывающая людей спать в неурочный час.

Но и этой малой поддержки достало соловью. Он разошелся, затрещал,
защелкал, рассыпая звонкие горошины в надежде, что они прорастут на земле
многими песнями.

Я слушал этого, видно еще вдового, соловья, и сердце мое начинало
биться ровней, и силы во мне прибавлялось, и я чувствовал, знал, что
пересилю хворь и на этот раз, поднимусь и поживу еще.

Макаронина

Бывшему пехотному разведчику и верному другу -- Евгению КАПУСТИНУ

На перекрестках военных дорог, в маленьком городке, в каком-то
очередном учебно-распределительном, точнее сказать, военной бюрократией
созданном подразделении, в туче народа, сортируемого по частям, готовящимся
к отправке на фронт, кормили военных людей обедом, завтраком ли -- не
поймешь. Выданы были котелки, похожие на автомобильные цилиндры, уемистые,
ухлебистые, словом -- вместительные, и мы, бойцы временного, пестрого
соединения, тая в своей смекалистой мужицкой душе догадку, думали, что уж
такая посудина дадена не зря, что мало в нее не нальют, иначе будет видно
дно и голая пустота котелка устыдит тыловые службы снабжения.

Но были люди повыше нас и несообразительней -- котелок выдавался на
двоих, и в паре выбору не полагалось: кто рядом с правой руки в строю, с
теми получай хлЕбово на колесной кухне и, держась с двух сторон за дужку
посудины, отходи в сторону, располагайся на земле и питайся.

В пару на котелок со мной угодил пожилой боец во всем сером. Конечно, и
пилотка, и гимнастерка, и штаны, и обмотки, наверное, были полевого,
защитного цвета, но запомнился мне напарник по котелку серым, и только.
Бывает такое.

Котелок от кухни в сторону нес я, и напарник мой за дужку не держался,
как другие напарники, боявшиеся, что связчик рванет с хлЕбовом куда-нибудь и
съест или выпьет через край долгожданную двойную порцию супа один.

Суп был сварен с макаронами, и в мутной глубине котелка невнятно что-то
белело.

Шел май сорок третьего года. Вокруг зеленела трава, зацветали сады. Без
конца и края золотились, желто горели радостные одуванчики, возле речки
старательно паслись коровы, кто-то стирал в речке белье, и еще
недоразрушенные церкви и соборы поблескивали в голубом небесном пространстве