Чтение 122–й страницы книги ~Жюльетта~

делом Бельмор совершил с колдуньей акт содомии, затем спросил, не сможет ли
она удовлетворить самое горячее его желание. Я дала ей необходимые
пояснения, были доставлены жертвы, и Бельмор без промедления, с моей
помощью, насладился вдосталь.
- Сударь, - обратилась к нему растроганная хозяйка, - позвольте
выразить вам свое восхищение, потому что ваша страсть покорила меня. Если вы
еще раз навестите мой дом, скажем, послезавтра, я покажу вам спектакль
примерно в том же духе, только в тысячу раз более впечатляющий.
Мы прибыли в назначенный день, но никто не открыл нам дверь. Окна были
плотно прикрыты ставнями^ дом казался совершенно безлюдным, и мы уехали ни с
чем. Несмотря на долгие и усердные поиски и запросы, которые я предприняла,
мне так и не пришлось узнать, что сталось с этой необыкновенной женщиной.
В последующие два года моей жизни не произошло ничего, заслуживающего
внимания. Я по-прежнему жила на широкую ногу, мои жестокие утехи множились с
каждым днем и, в конечном счете, довели меня до того, что я утратила всякий
вкус к, обычным удовольствиям, которые в изобилии предлагает нам Природа я
дошла до такой стадии, что если развлечения не сулили мне ничего из ряда вон
выходящего или, на худой конец, просто преступного, я даже не давала себе
труда притвориться, будто они меня заинтересовали. Очевидно, так случается,
когда мы достигаем состояния полнейшего безразличия, из которого может нас
вырвать только добродетельная мысль или столь же добродетельный поступок.
Это можно объяснить тем, что душа наша истощена настолько, что самый слабый
голос добродетели может перебороть наше оцепенение, или же тем, что,
подстегиваемые вечной погоней за разнообразием и утомленные от злодейства,
мы начинаем испытывать тоску по чему-то противоположному. Как бы то ни было,
наступает момент, когда вновь появляются давно забытые предрассудки, и если
подобное случается с человеком, который долго шел путем порока и свыкся с
ним, на него могут внезапно обрушиться великие несчастья, ибо нет ничего
страшнее, чем приползти назад в Сузу {Городок в Итальянских Альпах, где в
1629 г. потерпел сокрушительное поражение герцог Савойский.} потерпевшим
поражение и опозоренным.
Мне как раз пошел двадцать второй год, когда Сен-Фон изложил мне
очередной гнусный план. Он все еще тешил себя мыслью сократить
народонаселение и теперь задумал уморить голодом две трети Франции и с этой
целью скупить в невероятном количестве съестные припасы, главным образом
зерно в исполнении этого грандиозного замысла мне предстояло играть главную
роль.
А я - да, друзья мои, я не стыжусь признаться в этом, - испорченная,
как мне казалось, до мозга костей, содрогнулась, узнав его план. О,
фатальный миг слабости, которую я себе позволила! Зачем я не подавила в себе
этот мимолетный, совсем слабый импульс? Сен-Фон, проницательный Сен-Фон,
сразу заметил его, повернулся ко мне спиной и молча вышел из комнаты.
Я смотрела ему вслед, хотя за ним уже закрылась дверь, и слышны были
только его удаляющиеся шаги. Я подождала еще некоторое время, потом,
поскольку уже наступила ночь, легла спать. Долго лежала я, не сомкнув глаз,
а когда заснула, мне приснился страшный сон: я увидела неясную, жуткую в
своей нереальности фигуру человека, который подносил пылающий факел к моему
имуществу - моей мебели, моим картинам, коврам и дорогим безделушкам, к
стенам моего роскошного жилища. Все разом вспыхнуло ярким пламенем, из
которого внезапно возникло юное создание, простирающее ко мне руки... Оно
отчаянно пыталось спасти меня и в следующий же миг погибло в огне. Я
проснулась мокрая от пота, и в моем взбудораженном сознании всплыло то
давнее предсказание гадалки: "Случится великое горе, когда в вашем сердце
исчезнет зло". "О, небо! - беззвучно вскричала я. - Стоило лишь на краткий
миг перестать быть порочной, и вот уже мне грозят неведомые беды". Мне стало
ясно, что меня скоро поглотит бездна злоключений. Девушка, которую я видела
во сне, была моя сестра, упорствующая в своих заблуждениях моя несчастная
Жюстина, отвергнутая мною за то, что предпочла путь добродетели ко мне
взывала сама добродетель, и порок содрогнулся в моем сердце... Какое
фатальное предсказание! И рядом нет никого, кто мог бы дать мне добрый
совет, все доброжелатели исчезли в тот самый момент, когда были нужнее
всего... Я все еще пребывала во власти этих мрачных мыслей, когда в спальню
без стука вошел незнакомый человек таинственного вида, молча протянул мне
письмо и неожиданно исчез. Я сразу узнала почерк Нуарсея.
"Ты разорена, - писал он. - Никогда я не предполагал встретить трусость
в человеке, которого воспитал сам по своему подобию и поведение которого до
сих пор было безупречно. Советую тебе даже не пытаться исправить допущенную
оплошность, так как теперь слишком поздно: твой порыв выдал тебя с головой,
и не стоит лишний раз оскорблять министра, полагая, что это сойдет тебе с
рук и что ты и впредь сможешь водить его за нос. До того, как стемнеет, ты
должна покинуть Париж возьми с собой деньги, которые есть при тебе, и
больше ни па что не рассчитывай. Ты лишилась всего, что приобрела благодаря
широте души Сен-Фона и его попустительству тебе известно, что он всемогущ,
ты знаешь также, каким может быть его гнев, когда он увидит себя обманутым,
поэтому не медли - спасай свою жизнь. И крепко держи язык за зубами, иначе
кара настигнет тебя даже на краю света. Я оставляю тебе десять тысяч ливров
в год, которые ты от меня получаешь, они будут регулярно выплачиваться тебе
в любом месте. А теперь спеши и ни о чем не рассказывай своим друзьям".
Если бы в этот момент рядом ударила молния, она поразила бы меня
меньше, чем это известие, а страх перед Сен-Фоном был сильнее моего
отчаяния. Я поспешно вскочила с постели все свои ценности и сбережения я
хранила у нотариуса министра и даже не подумала о том, чтобы каким-то
образом попытаться забрать их. Я порылась в шкафах и комодах и набрала всего
пятьсот луидоров - все, что хранила в доме. Спрятав деньги под юбки, я одна,
тайком, посреди ночи выскользнула из дома, в котором еще вчера жила как
императрица и на который теперь бросила прощальный взгляд затуманенных
слезами глаз... Куда идти? К Клервиль? Нет, нет, это исключено, кроме того,
возможно, это она предала меня. Ведь она не раз намекала, что не прочь
занять мое место. Ах, какими несправедливыми делает нас несчастье! И скоро
вы увидите, как была я неправа, заподозрив в измене лучшую свою подругу.
А теперь возьми себя в руки и не надейся ни на кого, кроме самой
себя... Ты еще молода и по-прежнему обольстительна и можешь начать все
сызнова, так говорила я себе, вспоминая уроки своей юности... О, роковая
добродетель! Ты снова сыграла со мной злую шутку. Ну ничего, больше я
никогда не попадусь в твои сети. Только одну ошибку я совершила в своей
жизни, споткнулась только один лишь раз, и этой оплошностью, был проклятый
порыв, приступ идиотской добропорядочности. Вырви с корнем добродетель из
своего сердца, ибо она - смертельный враг человека, способный привести его к
краю бездны величайшая ошибка, какую можно сделать в этом насквозь
развращенном мире, заключается в том, чтобы объявить безнадежную, одинокую
войну всеобщему безумию. Великий Боже, как часто говорила я это себе!
Не имея никакого определенного плана, озабоченная только тем, как бы
спастись от мести Сен-Фона, я, совершенно механически, вскочила в первый
попавшийся экипаж, то была почтовая карета, отправлявшаяся в Анжер, куда я и
прибыла несколько часов спустя. Я ни разу не была в этом городе, не знала в
нем ни единой души, поэтому решила снять небольшой дом и открыть его для
азартных игр. Мне повезло: в самом скором времени местная знать начала
увиваться вокруг меня. Я получила множество любовных предложений, однако мой
скромный вид и сдержанные манеры быстро охладили моих поклонников и убедили
их в том, что я отдам свое сердце только человеку с серьезными намерениями,
способному составить мое счастье. Некий граф де Лорсанж, чье имя я ношу
поныне, показался мне самым настойчивым и самым обеспеченным из всех прочих.
В ту пору ему было сорок лет, он имел приятную наружность и импозантную
фигуру, а его манера изъясняться выгодно отличала его от соперников. Словом,
я . благосклонно приняла его ухаживания. Прошло совсем немного времени, и
граф поведал мне свои намерения: он был бакалавр, имел ежегодный доход
пятьдесят тысяч ливров, но не имел близких родственников, поэтому, если я
окажусь достойной носить его имя, он намеревался сделать меня наследницей
своего состояния он попросил меня честно рассказать о моей жизни во всех
подробностях, не упуская ничего, добавив, что собирается обвенчаться со мной
и назначить мне ежегодное содержание двадцать тысяч ливров. Такое
предложение было слишком заманчиво, чтобы не принять его без раздумий, и
граф выслушал мою откровенную исповедь.
- Теперь вы послушайте меня, Жюльетта, - сказал граф, когда я
закончила, - ваши признания свидетельствуют о чистосердечии, которое делает
вам честь человек, откровенно признающий свои грехи, ближе к тому, чтобы не
грешить больше, нежели тот, кто до сих пор жил безупречно. Первый знает, что
его ожидает, между тем как у второго в любой момент может появиться
искушение испытать еще неведомое ощущение. Соблаговолите послушать меня еще
немного, мадам, так как это очень важно для нас обоих, ибо я мечтаю вернуть
вас на путь истинный. Я не буду докучать вам проповедями, совсем нет - я
просто хочу открыть вам глаза на некоторые истины, которые скрывали от вас
ваши страсти и которые вы всегда обнаружите в своем сердце, если захотите
заглянуть туда.
Знаете, Жюльетта, тот, кто первым посмел сказать вам, что мораль -
бесполезная вещь в этом мире, заманил вас в самую страшную западню, какую
можно себе представить, а тот, кто к этому добавил, что добродетель пустое
слово, а религия - ложь и обман, поступил с вами более жестоко, чем убийца.
Убив вас на месте, он доставил бы вам только один миг страдания, а так оба
они уготовили для вас бесчисленные бедствия и горести. Причиной всех ваших
ошибок служит путаница в словах и понятиях, поэтому давайте аналитически
рассмотрим, что значит добродетель, ненависть и презрение к которой хотели
вызвать в вашей душе порочные наставники. Добродетель, Жюльетта, - это
постоянное выполнение наших обязательств по отношению к другим людям, и я
хочу вас спросить, каким скудоумием и каким бесчувствием надо обладать,
чтобы назвать счастьем то, что разрушает все узы, связывающие нас с
обществом? Каким самодовольным должен быть человек, полагающий, будто он
может сделаться счастлив, ввергая окружающих в несчастье! Неужели он считает
себя достаточно сильным и могущественным, чтобы в одиночку бороться с
обществом, чтобы поставить свою порочность выше всеобщих интересов? Или он