И все были веселы, точно пьяны. Веселее всех Петька
Жизла. Он работал за пятерых. Высохшая рука его, с
казенным клеймом, печатью Зверя, исцелялась, начинала
двигаться.
Старец Корнилий бегал, сновал, как паук в паутине.
В глазах его, таких светлых, что, казалось, они должны
в темноте светиться, как зрачки у кошки - с тяжелым и
ласковым взглядом, были странные чары: на кого эти
глаза смотрели, тот становился без воли и творил волю
старца во всем.
- Ну-ка, дружнее, ребятушки!- шутил он с насмерт-
никами. Я старик кряжик, а вы детки подгнедки: взъедем
прямо на небо, что Илья пророк на колеснице огненной!
Когда все было готово, стали запираться. Окна, кроме
одного, самого узкого, и входные двери забили наглухо.
Все слушали в молчании удары молотка: казалось, что над
ними, живыми, заколачивают крышку гроба.
Только Иванушка-дурачок пел свою вечную песенку:
Древян гроб сосновен
Ради меня строен.
Буду в нем лежати,
Трубна гласа ждати.
Желавшим исповедаться старец говорил:
- Полно-ка, детушки!. Чего-де вам каяться? Вы те-
перь, как ангелы Божьи, и паче ангелов - по слову Дави-
дову-аз рече: вы вози есте. Победили всю силу вражью.
Нет над вами власти греха. Уже согрешить не можете.
И аще бы кто из вас отца родного убил да соблудил с ма-
терью - свят есть и праведен. Все очистит огонь!
Старец приказал Тихону читать Откровение Иоанново,
которое никогда ни на каких церковных службах не читается.
- И видех небо ново и землю нову: первое бо небо и
земля первая приидоша. И рече Седяй на престоле: се
нова вся творю. И глагола ми: напиши, яко сии слова ис-
тинна и верна суть. И рече ми: совершишася.
Тихон, читая, испытывал знакомое чувство конца, с
такою силою, как еще ни разу в жизни. Ему казалось, что
стены сруба отделяют их от мира, от жизни, от времени,
как стены корабля от воды: там, извне, еще продолжает-
ся время, а здесь оно уже остановилось, и наступил ко-
нец - совершилося.
- Вижу... вижу... вижу... ох, батюшки миленькие!-
прерывая чтение, закричала Киликея кликуша, вся блед-
ная, с искаженным лицом и неподвижным взором широко
открытых глаз.
- Что видишь, мать?- спросил старец.
- Вижу град великий, святый Иерусалим, нисходящ
с небеси от Бога, подобен камени драгому, яко камени
яснису кристалловидну, и смарагду, и сапфиру, и топазию.
И двенадцать врат-двенадцать бисеров. И стогны гра-
да - злато чисто, яко стекло пресветло. А солнца нет, но
слава Божия просвещает все. Ох, страшно, страшно, ба-
тюшки!.. Вижу Лицо Его светлее света солнечного...
Вот Он, вот Он!.. К нам идет!..
И слушавшим ее казалось, что они видят все, о чем она
говорит.
Когда наступила ночь, зажгли свечи и, стоя на коленях,
запели тропарь:
- Се Жених грядет во полунощи, и блажен раб, его же
обрящет бдяща. Блюди убо, душе моя, да не сном отяготися,
да не смерти предана будеши и Царствия вне затворишися;
но воспряни, -зовущи: свят, свят, свят. Боже, Богородицею
помилуй нас. День он страшный помышляюще, душе моя,
побди, вжигающе свеш,у твою, елеем просвещаюши; не
веси бо, когда приидет к тебе глас глаголящий: се Жених!
Софья, стоя рядом с Тихонов, держала его за руку.
Он чувствовал пожатие трепетной руки ея, видел на лице
ее улыбку застенчивой радости: так улыбается невеста
жениху под брачным венцом. И ответная радость напол-
нила душу его. Ему казалось теперь, что прежний страх
его - искушение бесовское, а воля Господня - красная
смерть: ибо, кто хочет душу свою спасти, погубит ее, а кто
погубит душу свою. Меня ради и Евангелия, тот спасет ее.
Ждали в ту же ночь прихода команды. Но она не при-
шла. Настало утро и, вместе с ним - усталость, подобная
тяжелому похмелью.
Старец зорко следил за всеми. Кто унывал и робел, тем
давал катыши, вроде ягод, из пахучего темного теста,
должно быть, с одуряющим зельем. Съевший такую ягоду
приходил в исступление, переставал бояться огня и бре-
дил им, как райским блаженством.
Чтоб ободрить себя, рассказывали о несравненно,
будто бы, более страшной, чем самосожжение, голодной
смерти в морильнях.
Запощеванцев, посхимив, сажали в пустую избу, без
дверей, без окон, только с полатями. Чтоб не умертвили
себя, снимали с них всю одежду, пояс и крест. Спускали в
избу потолком и потолок закрепляли, чтоб кто не "выдрал-
ся". Ставили караульных с дубинами. Насмертники мучи-
лись по три, по четыре, по шести дней. Плакали, молили: "дай-
те нам есть!" Собственное тело грызли и проклинали Бога.
Однажды двадцать человек, посаженных в ригу, что
стояла в лесу для молотьбы хлеба - как стало им тошно,
взявши каменья, выбили доску и поползли вон; а сторожа
дубинами по голове их били и двоих убили, и загородив-
ши дверь, донесли о том старцу: что с ними делать велит?
И велел соломой ригу окласть и сжечь.
- Куда-де легче красная смерть: сгоришь - не по-
чувствуешь!- заключали рассказчики.
Семилетняя девочка Акулька, все время сидевшая
смирно на лавке и слушавшая внимательно, вдруг вся за-
тряслась, вскочила, бросилась к матери, ухватила ее за
подол и заплакала, закричала пронзительно:
- Мамка, а, мамка! Пойдем, пойдем вон! Не хочу гореть!..
Мать унимала ее, но она кричала все громче, все не-
истовее:
- Не хочу гореть! Не хочу гореть!
И такой животный страх был в этом крике, что все
содрогнулись, как будто вдруг поняли ужас того, что
совершалось.
Девочку ласкали, грозили, били, но она продолжала
кричать и, наконец, вся посиневшая, задохшаяся от крика,
упала на пол и забилась в судорогах.
Старец Корнилий, склонившись над ней, крестил ее,
ударял четками и читал молитвы на изгнание беса.
- Изыде, изыде, душе окаянный!
Ничто не помогало. Тогда он взял ее на руки, открыл
ей рот насильно и заставил проглотить ягоду из темного
теста. Потом начал тихонько гладить ей волосы и что-то
шептал на ухо. Девочка мало-помалу затихла, как будто
заснула, но глаза были открыты, зрачки расширены, и взор
неподвижен, как в бреду. Тихон прислушался к шепоту
старца. Он рассказывал ей о царствии небесном, о райских
садах.
Белоусов Валерий
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Доценко Виктор
Белов Вольф
Орловский Гай Юлий