заняться чем-нибудь в этом роде.
чем-то подобном. Но у меня нет веры, что мы тут продержимся.
Наоборот, я предчувствую, что нас унесет скоро куда-то дальше.
Но пока в нашем распоряжении эта остановка, у меня есть к тебе
просьба. Пожертвуй мне несколько часов в ближайшие ночи и
запиши, пожалуйста, все из того, что ты читал мне в разное
время на память. Половина этого растеряна, а другая не
записана, и я боюсь, что потом ты всЈ забудешь и оно пропадет,
как, по твоим словам, с тобой уже часто случалось.
8
оставшейся от стирки. Лара выкупала Катеньку. Юрий Андреевич с
блаженным чувством чистоты сидел за оконным столом спиной к
комнате, в которой Лара, благоухающая, запахнутая в купальный
халат, с мокрыми, замотанными мохнатым полотенцем в тюрбан
волосами, укладывала Катеньку и устраивалась на ночь. Весь
уйдя в предвкушение скорой сосредоточенности, Юрий Андреевич
воспринимал всЈ совершавшееся сквозь пелену разнеженного и
всеобобщающего внимания.
Лара действительно уснула. Смененное на ней, на Катеньке и на
постели белье сияло, чистое, глаженое, кружевное. Лара и в те
годы ухитрялась каким-то образом его крахмалить.
дышащая жизнью, тишина. Свет лампы спокойной желтизною падал
на белые листы бумаги и золотистым бликом плавал на
поверхности чернил внутри чернильницы. За окном голубела
зимняя морозная ночь. Юрий Андреевич шагнул в соседнюю
холодную и неосвещенную комнату, откуда было виднее наружу, и
посмотрел в окно. Свет полного месяца стягивал снежную поляну
осязательной вязкостью яичного белка или клеевых белил.
Роскошь морозной ночи была непередаваема. Мир был на душе у
доктора. Он вернулся в светлую, тепло истопленную комнату и
принялся за писание.
передавала живое движение руки и не теряла лица, обездушиваясь
и немея, он вспомнил и записал в постепенно улучшающихся,
уклоняющихся от прежнего вида редакциях наиболее
определившееся и памятное, "Рождественскую звезду", "Зимнюю
ночь" и довольно много других стихотворений близкого рода,
впоследствии забытых, затерявшихся и потом никем не найденных.
когда-то начатым и брошенным, вошел в их тон и стал
набрасывать их продолжение, без малейшей надежды их сейчас
дописать. Потом разошелся, увлекся и перешел к новому.
самого поразивших сравнений, работа завладела им, и он испытал
приближение того, что называется вдохновением. Соотношение
сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову.
Первенство получает не человек и состояние его души, которому
он ищет выражения, а язык, которым он хочет его выразить.
Язык, родина и вместилище красоты и смысла, сам начинает
думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в
отношении внешне слухового звучания, но в отношении
стремительности и могущества своего внутреннего течения. Тогда
подобно катящейся громаде речного потока, самым движением
своим обтачивающей камни дна и ворочающей колеса мельниц,
льющаяся речь сама, силой своих законов создает по пути,
мимоходом, размер и рифму, и тысячи других форм и образований
еще более важных, но до сих пор неузнанных, неучтенных,
неназванных.
работу совершает не он сам, но то, что выше его, что находится
над ним и управляет им, а именно: состояние мировой мысли и
поэзии, и то, что ей предназначено в будущем, следующий по
порядку шаг, который предстоит ей сделать в ее историческом
развитии. И он чувствовал себя только поводом и опорной
точкой, чтобы она пришла в это движение.
чувство собственного ничтожества на время оставляло его. Он
оглядывался, он озирался кругом.
подушках. Чистота белья, чистота комнат, чистота их очертаний,
сливаясь с чистотою ночи, снега, звезд и месяца в одну
равнозначительную, сквозь сердце доктора пропущенную волну,
заставляла его ликовать и плакать от чувства торжествующей
чистоты существования.
мне! За что мне так много? Как подпустил ты меня к себе, как
дал забрести на эту бесценную твою землю, под эти твои звезды,
к ногам этой безрассудной, безропотной, незадачливой,
ненаглядной?"
стола и бумаги. Из отрешенной сосредоточенности, в которую он
ушел с головой, он возвращался к себе, к действительности,
счастливый, сильный, спокойный. Вдруг в безмолвии далеких
пространств, раскинувшихся за окном, он услышал заунывный,
печальный звук.
посмотреть в окно. За те часы, что он провел за писанием,
стекла успели сильно заиндеветь, через них нельзя было ничего
разглядеть. Юрий Андреевич оттащил скатанный ковер, которым
заложен был низ выходной двери, чтобы из-под нее не дуло,
накинул на плечи шубу и вышел на крыльцо.
на свету месяца, ослепил его. Вначале он не мог ни во что
вглядеться и ничего не увидел. Но через минуту расслышал
ослабленное расстоянием протяжное утробно-скулящее завывание и
тогда заметил на краю поляны за оврагом четыре вытянутые тени,
размером не больше маленькой черточки.
головы, выли на луну или на отсвечивающие серебряным отливом
окна Микулицынского дома. Несколько мгновений они стояли
неподвижно, но едва Юрий Андреевич понял, что это волки, они
по-собачьи, опустив зады, затрусили прочь с поляны, точно
мысль доктора дошла до них. Доктор не успел доискаться, в
каком направлении они скрылись.
недоставало. Неужели где-то под боком, совсем близко, их
лежка? Может быть, даже в овраге. Как страшно! И на беду еще
эта Савраска Самдевятовская в конюшне. Лошадь, наверное, они и
почуяли".
не пугать ее, вошел внутрь, запер наружную дверь, притворил
промежуточные, ведшие с холодной половины на теплую, заткнул
их щели и отверстия, и подошел к столу.
не писалось. Он не мог успокоиться. Ничего, кроме волков и
других грозящих осложнений, не шло в голову. Да и устал он. В
это время проснулась Лара.
влажным, заложенным от спанья шопотом тихо сказала она. -- На
минуту сядь поближе, рядышком. Я расскажу тебе, какой сон
видела.
9
детские салазки. Раскрасневшаяся Катенька в шубке, громко
смеясь, скатывалась на неразметенные дорожки палисадника с
ледяной горки, которую ей сделал доктор, плотно уколотив
лопатой и облив водою. Она без конца, с застывшей на лице
улыбкой, взбиралась назад на горку и втаскивала вверх санки за
веревочку.
Снег желтел под лучами полдня и в его медовую желтизну сладким
осадком вливалась апельсиновая гуща рано наступавшего вечера.
Окна затянуло рыхлым инеем, отсыревшие от пара обои с потолка
до полу покрывались черными струистыми отеками. В комнатах
стало темно и неуютно. Юрий Андреевич носил дрова и воду,
продолжая недовершенный осмотр дома со всЈ время
непрекращающимися открытиями, и помогал Ларе, с утра занятой
беспрестанно возникавшими перед ней домашними делами.
оставались одна в другой, поднятую для переноски тяжесть