луясь на плохое качество переводов, и один за другим исчезали в люке,
отрываясь от своих тюбетеек.
нулся в бархатное кресло для бессмертных и стал наблюдать, как горит его
роман. Мистеру Стерну стоило большого труда убедить его взойти на эша-
фот, и он провалился в мусоропровод с удивленным лицом, потрясенный во-
пиющей несправедливостью.
побежал обратно к лифту уже после произнесения приговора, но сильно
просчитался. Сашенька нажала кнопку, дверцы распахнулись, литератор вбе-
жал туда, спеша к новому творению, но... лифта за дверцами не оказалось,
и он рухнул в шахту с тем же воплем, что остальные -в мусоропровод. Ред-
ко-редко какая-нибудь рукопись отказывалась гореть, раскаляясь добела на
жертвенном огне. Тогда Любаша выуживала ее щипцами, а счастливый облада-
тель текста покидал эшафот и устраивался на дубовой скамье. Иной раз
огонь щадил всего лишь одну страничку, стихотворную строку или отдельную
метафору. Но и это давало автору право присоединиться к помилованным.
Большинство получало от бессмертных льготу в пятнадцать - двадцать лет,
некоторые дотягивали до пятидесяти; пожилой и любимый автором поэт, при-
шедший с гитарой, был пожалован целым столетием. Бессмертные вели себя
терпеливо. Скрытое презрение к продажному писаке сменялось столь же
скрытым состраданием к честному, но бесталанному сочинителю. Однако на
приговор это не влияло. Тот и другой приговаривались к забвению.
участвовать в этом шествии и нести к огню завершенные рукописи, не дава-
ла ему покоя. Получалось, что ему дали отсрочку до завершения романа,
как он понял со слов милорда. Сочинитель представил, как падают в огонь
все четыре части его сочинения, и старался угадать - имеет ли шанс хоть
глава, хоть страница уцелеть в этом страшном пламени. Здесь уж не спасут
связи с секретарем инквизиции, не спасет даже то, что автор сам выдумал
эту процедуру. Все равно сгоришь, как миленький, в этом выдуманном тобою
огне!
жаром тела. Слезились глаза от дыма, вопли несчастных слились у него в
ушах в один предупреждающий предсмертный крик. "Не пиши-и-и!" - будто
кричали они, улетая в безвестность, между тем как роман тек, тянулся,
влачился, приближаясь к концу, за которым ждало его огненное испытание.
В глазах померкло; автор упал с табуретки, потеряв сознание...
ми, озарявшими пространство под вйками - или под векбми?.. Пить хочу...
пить... - и видел склонившиеся надо мною лица с выражением беспомощного
участия. Ах, это бред, галлюцинации, как же я раньше не понял? Принесите
губку, скорее!.. - и вот уже холодные струйки стекают по лбу, смешиваясь
с потом. Ну да, я болен, простудился, застудил душу, теперь температура.
мягкая, податливая, если не быстро. Быстро не надо, потихоньку, поти-
хоньку... Почему здесь Ирина? Зачем она мучает меня, является к месту и
не к месту? Сейчас мне не до того, сейчас у меня температура. Сорок гра-
дусов в тени... Мне сорок лет и у меня сорок градусов. Это все водка ви-
новата, мне не нужно было пить после убийства царя. Зачем я его убил? Я
просто хотел избежать простуды, кроссовки совсем развалились, даром что
"Адидас"... Ледяные ступни.
на конспиративную квартиру. Что скажет Николай Иванович? Впрочем, все
равно. Они приговорили меня к смерти, и вот я умираю. Самоубийство пос-
редством ангины. Мамочка, почему я никому не нужен, даже тебе?
к смерти. Меня трясло - от страха, любви, болезни. Это все одно и то ж
е... Ирина, ты помнишь, как однажды в молодости я был в жару, а ты приш-
ла с мороза? Ты показалась мне ледышкой; я гасил свой жар, утыкаясь вос-
паленным лбом в твою холодную грудь, и заразил тебя любовью. Через пол-
часа мы оба пылали, нашим теплом можно было отапливать небольшую кварти-
ру в течение месяца. Но мы расходовали тепло слишком неэкономно, щели
так и не заклеили - и вот результат... Я обнимал Александру, а видел те-
бя. Бедные женщины не знают, как часто, лаская их, любовники видят иные
образы. Наверное, и у женщин так же, и тогда получается, что любят друг
друга совершенно незнакомые люди, вернее - воспоминания. В этих кварти-
рах каждую ночь укладываются спать друг с другом чужие воспоминания.
бесталанность духа?..
лые пузырьки и бегут по венам, покалывая, точно шипучка. Я опьянен кипя-
щей кровью. Мне надоела моя кровь с чуждыми добавками - инъекциями чужо-
го духа. Они мешают мне жить.
кровь, и она закипела - бурлит пузырьками. Кровь кипит при сорока граду-
сах Цельсия... Нет, это просто ангина. Мне осталось удалить гланды, все
остальное мне уже удалили.
болен давно. Будто для того, чтобы в этом убедиться, нужен был ртутный
столбик. Я еще понимал, что к чему, беспамятство пришло позже. Он увидел
достроенный дом. "Никогда бы не подумал, что вы закончите его таким об-
разом". Я сам бы не подумал. Крыло террасы нелепо торчит в сторону. Ког-
да я приклеил последнюю спичку, дворец мой завалился набок. Пришлось
ставить подпорки. Дом на костылях, как вам это нравится? Но он не заме-
тил подпорок, а может, решил, что так было задумано.
Ах, как больно...
нят -и за дело.
ходится еще раз признаться в этом, - но мои воспоминания умеют это де-
лать. Любить - глагол прошедшего времени.
лай Иванович?
раться. Наверное, они испугались, когда я потерял сознание. Они думали,
что "все пойдет на поправку". Но я и здесь оказался ужасным индивидуа-
листом. Я не желал поправляться. Вероятно, хотел избежать публичной каз-
ни, сделать вид, что все разрешилось естественным путем.
Это были мои соседи, супруги Завадовские. Ртутный столбик все еще прон-
зал градусник снизу доверху, как паста в шариковом стержне. Супруги пла-
вали, точно в тумане, вокруг моей постели - сладкие, как малиновое ва-
ренье, которым они меня потчевали. Они тоже хвалили мой дом. Что за
странность? - все его хвалят, но никто не хочет в нем жить... Потом За-
вадовские растворились в багровом сиропе, а вместо них возникли старички
Ментихины, соседи по улетевшему дому. Старик держал меня за запястье,
считая пульс, а старуха читала вслух "Моральный кодекс строителя комму-
низма" - все заповеди подряд. "Человек человеку - друг, товарищ и бра
т..."
котельных и кладовках с мышами? Врете вы, уважаемые друзья, товарищи и
братья! Никому нет до меня дела, а мне нет дела до вас. Все, что было
святого, вы перевели в пустопорожние слова, произносимые загробным голо-
сом у постели умирающего.
жидкую бороденку. "Я иду к тебе, Аркадий. Ты меня ждешь?" - вымолвил я,
но он мягко покачал головою: "Нет, Женя, ты идешь на поправку. Знаешь,
какие я там стихи написал? Гораздо правильнее, чем здесь". Он подошел к
столику, дотронулся до башенки на спичечном доме. "А я не знал, что ты
тоже сочиняешь. Это почти правильно, вот только терраса..." - "Но надо
же им где-нибудь гулять?" - "Там нагуляются", - сказал он, криво улыб-
нувшись, и вдруг превратился в лысого старика, одетого в выцветшую гим-
настерку со Звездою Героя. "А мы с вами чем-то схожи, - с неприязнью
проговорил он, осматривая мой дом. -Когда поедете в Швейцарию, не за-
будьте прихватить это сооружение. Ему там самое место".
язык с усилием ворочался во рту. Почему они не вызывают врача? Ведь я
умираю.
лосом. Ему ассистировал мрачного вида субъект с глазами, сидящими у пе-
реносицы. Я стонал, раздирая горло, пока они, склонившись с двух сторон
над кроватью, спорили о методах лечения. "Я думаю, нервный шок, Всеволод
Владимирович, вы согласны? Ваша компетенция позволяет вам отличить
больного от мертвого?" - "Вы нашу конституцию не трогайте, Рувим Лазаре-
вич! Взялись лечить - лечите!" Как вдруг они соприкоснулись лбами надо
мною, и комнату озарила яркая вспышка. Точно вольтова дуга проскочила
меж ними и сожгла обоих в огне взаимной ненависти. Только серый пепел
повис в воздухе, оседая на куполах и башенках моего дома.
шек, Михаил Лукич нес за нею кипящий самовар. "Что же мы - не люди? -
говорила она, обкладывая ватрушками мое творение, отчего оно стало похо-
же на торт. - Жить по-людски надо, вот и весь сказ. Воображаешь о себе
много, заяц. Мы - черная кость, однако кое-что в жизни понимаем, и не
Максимов Альберт
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Афанасьев Роман