ние между ним и его "покровителем". И когда "покровитель" заговорил, я,
не отвечая, обратился к тому, кто молчал, - с сочувствием и уважением,
которые я испытывал бы к юному Оресту, попавшему в руки варваров Таври-
ды. Жаль, что вы не видели, как ярко засветились его глаза при первых же
моих словах. Он узнал язык своей родины. Родины, которая переживет все
Трои, - Дружбы... И уважение, которое душа человека должна выказывать
такой же человеческой душе, но которое отпускается столь скупой мерой,
взволновало его до слез. Я не подал виду, что замечаю их, и продолжал
говорить, чтобы дать ему время совладать со своим смятением. Франц уга-
дал мой умысел, и, как только он пересилил себя, между нами завязалась
беседа, вдумчивая и нежная, на глазах у недоумевающего Фоанта. Мы гово-
рили о всяких пустяках. Но все выражал голос, Взгляд спрашивал:
дующий день мы увиделись наедине... Да, я не мог себе даже представить,
какой отклик вызовет в этом изголодавшемся сердце порыв выказанной ему
симпатии. И уж совсем не мог вообразить, какое место этот пришелец зай-
мет в моей жизни. У меня, как у всех, было два-три друга. Я не ждал от
них многого, не давал им много и сам. Мы с искренней радостью встреча-
лись, оказывали услуги друг другу, но молча соблюдали границы, которые
было бы неосторожно переступать. Молодежь, в своем эгоизме, считает их
естественными. От других не ждешь того, чего они не ждут от тебя. Фран-
цуз мерит жизнь и людей собственной мерой. И ничего - сверх меры! Надо
уметь вовремя сдержать себя...
своих чувств мерой, которой требовала жизнь. Он принес мне дружбу, кото-
рая пришлась бы по плечу уже исчезнувшей породе людей. И мне надо было
вырасти, чтобы стать достойной ее. Я не очень в этом успел, но делал
все, что было в моих силах, потому что этого хотел Франц. Ведь он отда-
вал мне все. И требовал всего... И, боже мой, думается мне, что - много
ли это, мало ли, - он взял все...
для себя, чем для Аннеты, временами замедляя речь, чтобы еще раз пере-
жить некоторые мгновения, - Жермен умолк и впал в раздумье.
очарования. Ее глаза, в которых мелькали тени проходивших перед ней кар-
тин, продолжали слушать и после того, как он замолчал. Жермен смотрел в
них. Минуты текли в немой беседе. Аннета отлично понимала его. Жермен
сказал несколько смущенно, как бы в ответ на мысль Аннеты (он словно из-
винялся):
себя или думаешь, что знаешь... Человек на вид совсем прост, вытесан из
одного куска. Все люди как будто на один фасон, как будто вышли готовы-
ми, законченными из магазина... Но стоит столкнуться с любым - и сколько
различных существ откроешь под его оболочкой! Кто бы мог подумать, что я
обнаружу в себе тоскующую душу любящей матери или сестры?.. Вы смее-
тесь?..
кующих душ.
они меня!
одно: свод законов.
существо, которое тонет, что может быть человечнее, чем протянуть ему
руку и, как только оно уцепилось за нее, унести его в своих объятиях и
печься о нем! Франц с детских лет не знал настоящей привязанности, и за
оградой страдания у него накопилось много неизжитой любви. Когда он
встретился со мной, шлюзы открылись: поток рванулся наружу. Я попытался
оказать сопротивление. Но кто откажется принять дар благородного и живо-
го сердца, которое верит в тебя? Благодаришь его за эту веру, которой у
тебя не было. Стараешься заслужить ее. И вот, столкнувшись с этой вели-
кой привязанностью, я почувствовал, насколько и мне не хватало ее!.. Ес-
ли она не была тебе дана, приучаешься жить впроголодь; нужда умудряет, и
ничего уже не ждешь от жизни. Но когда возникает такая привязанность,
сливая два ума в единое гармоническое целое, начинаешь понимать, как ты
тосковал по ней; не постигаешь, как это ты жил без нее - без Дружбы!..
Но о таком открытии можно поведать только тому, кто и сам сделал его.
Никто из моих не мог уяснить себе причины нашей близости... Причины? Их
нет! Друг нужен для того, чтобы ты мог быть самим собой. Только вдвоем
составляешь полное существо... И вот этого не могут простить окружающие!
Если ты составляешь полного человека вместе с другим, остальные считают
себя оскорбленными.
мне всегда не хватало, я усыновляю любовь других. Кто любит своего дру-
га, любит меня.
больше, чем всем.
нованной на слитности социальных интересов - родины, среды, карьеры - и
дерзко показывавшей, что она обойдется без них. Провинциальное общество
еще до войны считало, что такая тесная близость с немцем есть проявление
дурного вкуса. Ее приписывали, как и многое в характере Жермена, стрем-
лению пооригинальничать. В этом краю обыватели с их непреоборимой ленью
и привычкой к зубоскальству склонны объяснять рисовкой всякое отступле-
ние от шаблона у своих земляков, лишь бы не утруждать себя, не стараться
понять. Впрочем, до войны было принято, посмеявшись, проявлять терпи-
мость ко всему непонятному: кому какое дело! А с 1914 года - прощай пре-
красное безразличие, облегчавшее жизнь в обществе! Все присвоили себе
право надзора над другими, даже чувства подвергались проверке. На любовь
без паспорта был наложен запрет! Открыто дружить с немцем считалось не-
позволительным. На взгляд зятя и сестры Жермена, любовная связь с атама-
ном какой-нибудь разбойничьей шайки была бы менее противоестественна.
Это были премилые люди, почтенные и ограниченные.
на восемь; она обладала той решительностью мысли, которой не хватало
Жермену. Ей незачем было утруждать себя выбором: на каждый случай у нее
имелась в запасе одна-единственная мысль, ясная и точно отграниченная, и
она сразу читалась на лице г-жи де Сейжи, очерченном твердо и правильно,
но в один прием, без доработки: длинный и тонкий нос идет совершенно
прямо, без малейшего изгиба, а когда останавливается, то уж ни шагу
дальше, даже ноздри поджал. Лоб выпуклый, без единой морщинки. Волосы
стянуты, ни одной выбившейся пряди, уши и виски открыты. Брови тонкие,
дугой, глаз зоркий. Крошечным рот: узкая дверь, будто для того и создан-
ная, чтобы оставаться на запоре. Жирный подбородок, но кожа туго натяну-
та; ничто не дрогнет, не шевельнется на этом лице; ни единой бороздки
нет на нем, кроме прямых волевых линий. Будто написано сверху вниз:
"Спорить бесполезно!" Впрочем, г-жа де Сейжи очень сдержанна и учтива.
Вам не удастся вывести ее из себя! Это воплощенная самоуверенность. Сте-
на. Со стеной не вступают в пререкания, ее обходят; стена отрезывает и
замыкает: это ее назначение. И то, что ею отрезано, - не про вас: это
частное владение, частная собственность. Каждый - у себя дома, а вы - за
порогом!..
затем город, затем провинция и, наконец, вся Франция. Война все это
сплавила в единое целое: в отечество. Но г-жа Сейжи была в центре. Как
председательница местной организации Союза французских женщин, она счи-
тала себя правомочной говорить от имени всех женщин. А во Франции женщи-
на - значит весь дом. Г-жа де Сейжи не была феминисткой, как и
большинство француженок, - ведь фактическая власть в их руках; права им
ни к чему - это, по их мнению, костыль для хромых. Г-жа де Сейжи-Шаванн
считала, что она отвечает за всех мужчин, принадлежащих к ее дому. И они
ее не посрамили: один дал себя убить (г-н де Марей), другой получил тя-
желое ранение (ее брат), а что касается ее мужа, артиллерийского капита-
на, то он вот уже полгода как находился под верденским ураганом. Это не
значит, что она была героиней в духе Корнеля. Она любила своих Горациев.
Она не стремилась к тому, чтобы они умирали. Она ходила за ними, не щадя
сил. Будь на то ее воля, она разделила бы их судьбу. Но перенесенных ис-
пытаний она бы от них не отвратила. Франция, родной край, родной город,
Сейжи - они всегда правы. И эту правоту надо доказать делом. Без дела -
правота ничто. Мое право (справедливо или несправедливо) и есть настоя-
щее право. Пусть погибнут все Сейжи и Франция, но от своего права я не
отступлюсь... Г-жа де Сейжи была потомком героических сутяг прошлого.
Орловский Гай Юлий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Плотников Александр
Посняков Андрей