Новоторжскую волость. Андрей Полоцкий шел мимо Твери. Дорогою литвины
пакостили, грабили деревни, уводили скот и полон.
В ихнюю деревню союзники, к счастью, не добрались. Он всю дорогу страшился
разору, пока увидал непорушенные кровли и своих на дворе. Тогда отлегло от
сердца. Опустив поводья, Онисим шагом подъезжал к дому. Вот Федя выбежал
встречу, девки высыпали на крыльцо. Вышла, всплеснувши руками, Таньша. Он
тяжело слез, кинул поводья сыну, примолвил: <Поводи!> Сказал, обнимая
уткнувшуюся ему в грудь супружницу:
Дмитрова, на Фоминой неделе тверские ратные сожгли монастырь. Жечь там,
собственно, как и грабить, было нечего. Крохотная часовенка, которую, в
подражание учителю, Мефодий срубил сам, да келья с деревенскую баню
величиной - вот и все хоромное строение. Правда, осенью к Мефодию
подселились два брата-инока и срубили себе вторую келью, более просторную,
разделенную на две половины: поварню, с черною глинобитною печью, и
молельню, холодную, зато чистую горницу, где братья поместили принесенную
с собою икону святителя Николая новгородского письма и крохотный, в
ладонь, образ Богоматери.
весенней влаги дороге. - Не наозоровал ли местный боярин в страхе за свои
угодья, чая свалить пакость на тверичей?> Он устремился в путь, по обычаю
никому и ничего не сказав, только захватив с собою мешочек сухарей,
несколько сушеных рыбин и хорошо наточенный плотницкий топор. Мефодию
следовало помочь. Будут и еще разорения и поджоги, но днесь, сейчас, -
Сергий чувствовал это душою, - Мефодий был в обстоянии и нуждался в
дружеском одобрении учителя.
голодною зимой мужики почти бегом, погоняя таких же худых, спавших с тела
лошадей, рыхлили землю. На него взглядывали бегло, без любопытства.
Бродячий монах, да еще в лаптях и с топором за поясом, был такою же
привычной картиною, как и погорельцы, согнанные со своих мест войной и
бредущие с детьми и голодными собаками в поисках хлеба. У иного из мужиков
на насупленном лице так и было написано в ответ на незаданную еще просьбу
о милостыне ответить угрюмо: <Бог подаст!> Но Сергий милостыни не просил и
не останавливал разгонистого дорожного хода. За спиною у него болтались на
веревочке сменные лапти, вода была во всех ручьях, а он, присевши на
удобную корягу, сосал сухарь, запивая понемногу студеной водой, иногда
грыз сухой рыбий хвост, подымался и шествовал дальше.
не повинную животину, запутавшуюся в упряжи, подошел, молча и властно
отстранил мужика (тот поднял было кнут стегануть монаха, но поперхнулся,
увидя взгляд Сергия и, невольно крестясь, отступил посторонь). Сергий
успокоил и распутал брыкавшуюся лошадь, поднял ее на ноги, живо разобрался
со сбруей, и пока кляча, дрожа всею кожей и расставя трясущиеся ноги,
шумно дышала, отходя от давешнего ужаса, он связал порванную шлею хорошим
двойным узлом, передвинул погоднее ременные петли на обрудях и, утвердив
рогатую соху в борозде, строго и спокойно сказал мужику:
тотчас и радостно вильнув хвостом, пошла, натужно и старательно упираясь
копытами в еще вязкую землю, красиво повернул, обтерев о землю прилипшую к
сошнику грязь, и, вновь приблизив к пахарю, вручил тому рукоять сохи,
примолвив:
отполированный мужицкими мозолями рогач, поклонил, косноязычно выговаривая
отвычными от иных, кроме ругани, слов устами что-то вроде: <Спаси тя
Господин Христос>, - перепутав с молитвою господское, боярское обращение.
Сергий уже выбирался с поля. Не взглянувши назад, он обтер лапти о сухую
прошлогоднюю траву, принял посох, воткнутый им в землю на краю поля, и так
же неспешно, но споро устремил далее. Мужик, прокашлявшись, отверз было
мохнатые уста, чтобы изречь матюк, но поперхнулся, вымолвив вместо того
непривычное для себя: <Ну, ты! Со Христом Богом!> И конь пошел, пошел, на
диво старательно и ровно, не выдергивая больше сошников из борозды.
уходя на Москву, кто возвращаясь к разоренным пенатам) Сергий заметил
шевеление в кустах и услышал натужные стоны. Навстречу ему выбежал мальчик
в огромной шапке, валящейся ему на глаза:
и споро устроив все потребное - у бабы уже отошли воды и начинала
показываться головка, - он положил роженицу погоднее, завернув подол,
молча, не морщась, принял дитятю, обтер ветошкой (мальчонка, опомнившись,
помогал довольно толково), дождал, пока выйдет послед, обмыл бабу,
перевязал пуповину и тут же (у него с собою всегда была крохотная
посудинка с миром) помазал и окрестил младенца - во имя Отца, и Сына, и
Святого Духа!
головенкою, ища сосок. Опроставшаяся баба, застенчиво взглядывая на
старца, расстегнула рубаху и сунула малышу набухшую коричневую грудь.
расспросил ее (хозяина и старшую дочерь у нее свели литвины), дав
отдохнуть, проводил роженицу с сынами до ближайшей деревни, устроил на
ночлег, а потом велел добираться до владычной Селецкой волости, где
находился странноприимный дом и можно было перебыть первые, самые трудные
месяцы, нанявшись хотя бы в портомойницы, ежели ее мужика к той поре не
воротят из Литвы по перемирной грамоте.
себе, помыслив, что ныне совершил для безвестной бабы то, чего, как
высочайшей награды, добиваются от него видные бояре московские и даже сам
князь, и что малыш сей вряд ли когда узнает, что его восприемником был
знаменитый радонежский игумен.
и солнце, снизившись, почти цепляя за игольчатые вершины дальнего леса,
золотило ему лицо.
колодины. Прибрежные кусты стояли по колено в воде. Сергий долго искал
переправу. Наконец, ловко пройдя по поваленному дереву и замочив лишь
лапти, выбрался на тот берег.
высило несколько обугленных, сваленных друг на друга бревен. Он осмотрелся
по сторонам, вынул топор, постучал обухом по дереву, будя лесное дремучее
эхо, втянув носом, пошел на запах дыма.
ведая, кто перед ними, но по незаметным для невегласа приметам угадав, что
путник - не простой мних, но муж в высоком сане. А когда Сергий, не
называя себя, вопросил о Мефодии, почти уже и догадали, с кем говорят.
себя они соорудили шалаш из лапника и хвороста, куда заползать надо было
ползком. Хлеба у братьев не было, питались толченою корой, кислицей и
прошлогоднею клюквой, а Мефодий, сообщили они, ушел в Москву за подаянием.
Сергий дал братьям по сухарю и одну рыбину на двоих, сам отведал сладкой
прошлогодней клюквы и, сотворив молитву, залез вместе с братьями в шалаш.
С утра принялись за работу.
дерева шкурили косарем, ворочали вагами. Сергий работал не тратя лишних
слов и остановил помолиться и пожевать хлеба только в полдень. Оба брата
были толковые, дельные мужики. Сергий после дня работы с ними молча
одобрил выбор Мефодия. Келью рубили в укромности и ближе к воде, как
указал Сергий. Часовню, как он же объяснил братьям, надобно было поставить
подалее, бережась от огня. В первый день повалили сорок дерев и устроили
катки. К тому часу, когда воротился Мефодий, притащивший с собою два мешка
аржаных сухарей, несколько сыров, мешок сушеной рыбы и горсти четыре изюму
- почти насильный дар кого-то из сурожских гостей (ему дали коня и
провожатого довезти даренья до места), келья стояла доведенная почти до
потеряй-угла, ладно и красовито срубленная, опрятно промшенная, хоть и из
сырого лесу, а Сергий вырубал курицы и переводы для будущей кровли.
кстати, сухари и рыба у них давно уже кончились, а собирать клюкву на
дальнем болоте было недосуг. Серебро же Сергий велел убрать в кожаный
кошель и больше не разговаривал о том, пока не окончили келью и не одели
охлупень на крышу. Вчетвером - это было как раз необходимое число
тружающих для всякой плотницкой работы - дело пошло много резвее.
Поставивши келью, заложили основание для новой часовни, и тут Сергий,
постигнув, что работа теперь будет доведена до конца, повестил Мефодию,
что уходит и надеется, что тот ныне успешно довершит устроение обители.
прощанье Мефодию. - В годину бедствий инок сам должен помогать тружающим!
голову.
Пото и надобен общежительный устав!
время жил в лесу в одиночестве и водил дружбу с медведем. Это было
Мережковский Дмитрий
Аникина Наталья
Ильин Андрей
Шидловский Дмитрий
Емилина Ника
Шилова Юлия