пустился в бегство, решив разыскать старого Диона и поведать
ему о своей жизни? И как в селении анахоретов ты повстречал
старика и спросил его, где тебе найти Диона Пугиля? Ну так вот
-- разве не показалось тебе чудом, что старик этот и был сам
Дион? Теперь я хочу рассказать тебе, как это все случилось, --
ведь и я воспринял это как чудо.
исповеднику приходит старость, и он уже выслушал исповеди
многих грешников, которые почитают его безгрешным и святым, не
ведая, что он больший грешник, нежели они. И вот ему все дела
его вдруг представляются ненужными и суетными, и то, что прежде
было для него святым и важным, ибо сам господь удостоил и
назначил его выслушивать и врачевать грязь и мерзость душ
человеческих, -- все это теперь кажется ему тяжким, непомерно
тяжким бременем, подлинным проклятием, и в конце концов ему
становится тошно при виде каждого бедняка, идущего к нему со
своими ребяческими грехами, он хочет избавиться от него, да и
от самого себя, хотя бы через посредство веревки, перекинутой
через сук. Таково-то было у тебя на душе. А теперь настал час
моей исповеди, и я признаюсь тебе: и со мной было то же самое,
и я казался себе бесполезным и духовно мертвым, и не в силах я
был терпеть, чтобы люди с доверием несли ко мне всю срамоту и
мерзость человеческую, с которыми сами не могли справиться и с
которыми я тоже не мог справиться.
Иосиф Фамулус. И к нему, как и ко мне, люди охотно шли
исповедоваться, и многие охотнее к нему, чем ко мне, ибо был
он, по слухам, человек мягкий и ласковый, и люди говорили, что
ничего-то он не требует от них, не бранит их, а обходится с
ними, как с братьями, просто выслушивает и отпускает с
лобызанием. Нет, это было не по мне, ты знаешь это, и когда я
впервые услышал об этом Иосифе, мне его манера показалась
глупой и чересчур уж детской; но в ту пору, когда все, что бы я
ни делал, вызывало у меня сомнения -- правильно ли я поступаю
сам, -- у меня были все основания воздерживаться от осуждения
Иосифа. Но какой же силой должен был обладать этот Иосиф? Я
знал, что он моложе меня, однако тоже близок к старости, и мне
это было приятно, молодому я не мог бы довериться. А к этому
меня сразу потянуло. И вот я решил отправиться к Иосифу
Фамулусу, поведать ему о своей беде, испросить у него совета, а
ежели он и не посоветует мне ничего, почерпнуть у него
утешение, укрепить дух свой. Уже одна эта мысль сказалась на
мне благотворно, и мне стало легче.
слухам, стояла его келья. Но тем временем брат Иосиф пережил то
же, что пережил я, принял такое же решение, какое принял я, и
каждый из нас обратился в бегство, чтобы испросить у другого
совета. И когда я, еще не добравшись до его кельи, встретился с
ним, то узнал его с первых же слов, да и был он таким, каким я
представлял его себе. Но в то же время он был беглецом, ему
было худо, так же худо, как и мне, а то и еще хуже, он и не
помышлял о том, чтобы выслушивать чьи бы то ни было исповеди,
-- нет, он сам жаждал исповедоваться, сам хотел переложить свою
беду на чужие плечи. В тот час это принесло мне большое
разочарование, и мне стало очень грустно. Ведь если и этот
Иосиф, не знавший меня совсем, устал от своего служения и
разуверился в смысле своей жизни, то не значит ли это, что мы
оба ничего не стоим, оба прожили бесполезную жизнь и потерпели
поражение?
пережил. Когда ты после нашей встречи отправился просить
ночлега в селении анахоретов, я остался один, углубился в себя,
вошел в состояние этого Иосифа я подумал: что он будет делать,
узнав завтра, что напрасно бежал, напрасно понадеялся на этого
Пугиля, что и Пугиль -- беглец, гонимый искушениями? И чем
больше я входил в него, тем большее сочувствие вызывал он во
мне, тем неотвязней преследовала меня мысль, что этот Иосиф
ниспослан мне богом, дабы я узнал и уврачевал его, а с ним и
себя. Это меня успокоило, и я смог заснуть, ведь полночь уже
миновала. На следующий день мы вместе отправились в дорогу, и
ты стал мне сыном.
Поплачь, это облегчит тебе душу. И раз уж я столь неподобающе
разговорчив, то будь любезен, выслушай и сохрани в своем сердце
еще и такие мои слова: человек непостижим, полагаться на него
нельзя, а потому не исключено, что настанет время -- и прежние
муки и соблазны вновь начнут досаждать тебе и попытаются
одолеть, и да ниспошлет тебе тогда господь в утешение столь же
ласкового и терпеливого сына и келейника, какого он в твоем
лице даровал мне. А что до того сука, о котором искуситель
заставил тебя грезить, и смерть злосчастного Иуды Искариота, то
я скажу тебе одно: готовить себе подобную смерть не только грех
и неразумие, хотя Спасителю нашему ничего не стоит простить и
такой грех. Но сверх того, обидно, когда человек умирает,
отчаявшись. Отчаяние бог посылает нам не для того, чтобы
умертвить нас; он посылает нам его, чтобы пробудить в нас новую
жизнь. Но когда он посылает нам смерть, Иосиф, когда он
отрешает нас от земли и плоти и призывает к себе, то это
великая радость! Если тебе разрешено уснуть, когда ты устал,
разрешено скинуть бремя, столь долго тобой носимое, -- это
прекрасное и удивительное дело. С тех пор как мы с тобой вырыли
могилу, -- не забудь о пальме, которую я просил тебя посадить,
-- с тех пор как мы начали копать могилу, я стал таким
спокойным и довольным, как ты был уже много лет.
устал. Ступай, выспись, ступай в свою келью, господь с тобой!
позвал Иосифа. Когда тот, встревоженный, тихо вошел в келью и
подступил к одру Диона, он увидел, что Дион уже опочил и его
лицо озарено детской, тихо лучащейся улыбкой.
дожил еще до того лета, когда дерево принесло первые плоды.
месяцеподобного лука Вишну (или Рамы, в котором воплотилась
часть естества Вишну), в одной из неистовых битв того с
демонами, вернулся в образе человека в круговорот
перевоплощении, носил имя Равана{3_2_3_01} и жил на берегу
великой Ганги жизнью воинственного государя. Он и был отец
Дасы. Мать Дасы умерла рано, и едва только ее преемница,
женщина красивая и тщеславная, родила князю сына, как уже
маленький Даса стал ей поперек дороги; вместо него,
перворожденного, она мечтала увидеть собственного сына Налу
восходящим на престол, сумела охладить чувства отца к Дасе к
задумала при первом удобном случае убрать пасынка с дороги.
Однако от одного из придворных брахманов Раваны, опытного в
жертвоприношениях Васудевы, не утаился ее замысел, и умному
старику удалось его расстроить. Ему было жаль мальчика, и к
тому же он усмотрел в нраве маленького царевича унаследованные
от матери задатки благочестия и чувства долга. Он стал
оберегать Дасу, поджидая, когда представится возможность увезти
его от мачехи.
блюли в чистоте и от молока и масла их этому богу приносились
частые жертвы. На лучших пастбищах страны паслись эти коровы.
Однажды ко двору явился пастух священного стада, сдал масло и
сообщил, что в тех местах, где они пасут коров, ожидается
великая засуха, а потому они, пастухи, сговорились отогнать
стадо ближе к горам, где и в самую сушь не иссякают родники и
всегда вдоволь свежего корма. Не первый год брахман Васудева
знал этого пастуха как человека доброго и верного, а потому и
доверился ему, и когда на следующий день маленький Даса, сын
Раваны, исчез и не был найден, только Васудева и пастух знали
тайну его исчезновения. Отрока Дасу пастухи увели к дальним
холмам, там они нагнали медленно кочующее стадо, и Даса легко и
охотно сошелся с пастухами, рос пастушонком, помогал стеречь и
перегонять коров, научился доить, играл с телятами, спал в тени
деревьев, пил сладкое молоко, и босые его ноги всегда были
вымазаны в навозе. Ему это очень нравилось, он узнал жизнь
пастухов, повадки стада, узнал лес с его деревьями и плодами,
полюбил манго, дикую смокву и дерево варингу, вылавливал из
зеленых омутов сладкий корень лотоса, по праздникам сплетал
себе венок из красных цветов пламника, привык остерегаться
диких зверей, избегать встреч с тигром, дружить с умной
мангустой и веселым ежом и пережидать время больших дождей в
полутемном шалаше; здесь пастушки играли в свои игры, пели
гимны, плели циновки и корзины. Хотя Даса и не до конца забыл
свою прежнюю родину и прежнюю жизнь, но вскоре они стали для