чувства личности сама личность все же оставалась только придатком космоса,
некоей его эманацией, его отпрыском, не всегда даже обязательным и
необходимым. Гераклит, например, считал человеческую душу бесконечной по
своим духовным возможностям и считал, что она обладает логосом, который
постоянно сам себя умножает. И тем не менее душа у Гераклита не больше как
простое испарение. Теплым дыханием считали душу и атомисты. И тем не менее
нельзя утверждать, что в ранней классике было слабо представлено чувство
личности. Оно было специфичным.
термином, начиная с Гомера, в те время как слово "личность" совершенно
отсутствует в классическом языке, да и в послеклассическом встречается
далеко не сразу. Это указывает на то, что греки весьма плохо понимали
неповторимость и своеобразие человеческой личности, душа же представлялась
им чем-то гораздо более реальным и материальным, чем-то вполне очевидно
связанным с окружающим материальным миром. С другой стороны,
противоположность личности и судьбы чувствовалась ими гораздо глубже,
поскольку, например, вся трагедия была построена на судьбе именно личности,
а не просто души. И тем не менее термина "личность" все же не образовалось
ни у Эсхила, ни у Софокла, ни у Еврипида. Это свидетельствует о том, что
судьба личности в окружающей ее среде или в космосе, как бы эта судьба ни
была ужасна, представлялась здесь чем-то естественным и закономерным. Потому
и не требовалось здесь какой-либо специально терминологической фиксации.
и она слишком сильно и слишком очевидно связана с жизнью тела и с его
судьбой. Другое дело - личность. Многие думают, что, будучи всецело
определена судьбою, личность в понимании греческой классики есть нечто
бессильное, непринципиальное, какая-то пешка в руках высших сил. Но именно
этого и нельзя сказать о греческой личности периода классики. Конечно,
согласно античным представлениям, для каждой личности и в каждый момент ее
существования имеется то или иное предопределение, имеется то или иное
решение рока, переступить которое она не может. Но ведь то решение рока,
которое имеется на сегодняшний день, на завтра сможет стать совершенно
другим, и это изменение судьбы совершенно никому неведомо. Да, собственно
говоря, и для данного дня решение судьбы человеку тоже совсем неизвестно.
Что же значит в этих условиях поступать согласно решению судьбы? Если оно
мне в точности неизвестно, а если и известно, - то изменчиво и непостоянно,
- я могу поступать так, как сам считаю нужным и как позволяют
обстоятельства. Другими словами, свобода воли в классической древности никак
не расходится с определением судьбы. Наоборот, крупнейшие герои Греции,
вроде Ахилла, Геракла или Прометея, даже знающие свою судьбу, поступают так,
как диктует им их собственная свобода; наличие предопределения не снижает
активности их поведения, а, напротив, возвеличивает его и придает ему
значительность. Белинский верно замечал, что судьба человека у древних есть
только сплетение и результат не известных для него законов объективной
действительности. Судьба в виде какой-то внезапной палки, побивающей слабого
и ничтожного человека, - мелкобуржуазная идея, совершенно чуждая античности.
Античная судьба - это сама объективная действительность, законы которой
неизвестны; но осуществление этих законов не только не мешает героизму
сильной личности, а, наоборот, впервые делает его возможным.
космосу, богам и судьбе
античного эстетического материализма и диалектики, можно сформулировать три
следующие тезиса.
Длительность и мгновение или вообще говоря, делимость и неделимость
противополагаются друг другу вообще только внедиалектическим мышлением.
Существовал ли космос вечно или во времени, этот вопрос имеет значение
только для формальной логики. Его нельзя ставить в диалектике, и его не
ставила ранняя греческая классика. Это все равно, что ставить вопрос об
отличии на прямой линии отрезка АВ от его продолжения на той же прямой,
именно об отрезке ВС. Сечение Дедекинда свидетельствует о том, что отрезок
АВ может быть бесконечно продолжаем вправо, т.е. в направлении отрезка ВС, и
он никогда не достигнет точки В, т.е. он не имеет последнего элемента; а
отрезок ВС можно начинать как угодно далеко влево, и мы никогда не начнем с
точки В, т.е. отрезок ВС не имеет первого элемента. Другими словами, сечение
Дедекинда является одновременно и одной точкой, т.е. одним мгновением, и
непроходимой бездной точек, т.е. целой их бесконечностью. Переводя это на
язык времени, мы должны сказать, что в сечении Дедекинда вечность и
отдельное мгновение неразличимо совпадают. Кроме того и всякая граница,
например, окружность круга, с одной стороны принадлежит к тому, что
ограничено, так как без нее ограниченное не было бы ограниченным, т.е. не
имело бы никакой формы: а, с другой стороны, всякая граница принадлежит
ограничивающему, т.к. иначе он не ограничивал бы, т. е оно не ограничивало
бы ограниченного на фоне ограничивающего, т.е. тоже не было бы границей.
Другими словами, граница совершенно одинаково и совершенно в одном и том же
смысле относится как к ограниченному, так и к ограничивающему, хотя в то же
самое время она не относится и ни к тому и ни к другому, а есть нечто
специфическое. Как же после этого можно говорить о начале и конце
божественного мира, о начале или конце природы и космоса, о начале
происхождения или конце жизни человека?
мифология эта берется здесь в форме абстрактной всеобщности). Но мифология
оперирует судьбой, богами, космосом, живыми существами и неживыми вещами.
Все это бурлит, кипит, бесконечно дробится и бесконечно опять
восстанавливается, бесконечно дифференцируется и интегрируется. Такое
пространственно-временное и жизненное дробление возможно только при том
условии, если существует что-нибудь недробимое и нераздельное, если в основе
всего существующего лежат такие бесконечно дробимые мгновения, которые
сливаются в один и нераздельный вечный миг. Таков ответ античной эстетики на
вопрос о времени и вечности.
творящий и творимое суть неделимые, ни на что другое не сводимые и абсолютно
специфические индивидуальности. Если ставить вопрос о причине данной вещи и
причину эту находить в том, что причина не есть данная вещь, то мы получим
бесконечный ряд причин, т.е. откажемся отвечать на самый вопрос о причине
данной вещи. Кроме того, в этом случае распадется и сама вещь, поскольку в
ней окажется целая бесконечность дискретных моментов, возникших от
воздействия на нее тех бесконечных причин, которые мы привлекли для ее
понимания. Бесконечное сведение одной причины на другую не является античным
ответом. Согласно античным представлениям, чтобы объяснить вещь, мы не
должны уходить в бесконечность причинного объяснения, но должны найти
причину вещи в самой же вещи. Однако, для этого вещь должна возникнуть перед
нами абсолютно мгновенно. Как неделима и ее индивидуальность, так неделима и
ее причина. Ведь всякое генетическое причинное объяснение разрушает предмет
как именно этот предмет и дробит его на бесконечную дискретность. Всякое же
сохранение вещи в качестве абсолютной вещи исключает бесконечную
генетическую последовательность ее причин и требует объяснения ее в
результате "мгновенного" акта творения. Именно так греки понимали
происхождение своих богов, своего космоса и своего человека.
предполагают друг друга. То и другое объяснение зависит исключительно от
нашего подхода, исключительно от нашей точки зрения. Можно заниматься либо
одним из них, либо ими обоими. Однако, целого не существует без частей, а
частей не существует без целого. Можно изучать целое, отстраняя на второе и
третье место части, а можно изучать только части, отстраняя на второе и
третье место целое. Греческая классическая эстетика хорошо знает
неразрывность целого и частей, поэтому метафизики нового времени никак не
могли понять, почему единое или бытие у элейцев неподвижно, неделимо и даже
нерасчленимо, а мир явлений движется, расчленяется и дробится. Приходилось
элейство объявлять дуализмом. На самом же деле это есть только диалектика
целого и части, диалектика творчески-индивидуального и
генетически-причинного объяснения и больше ничего. Так же игнорировалась
диалектика числа и вещи у пифагорейцев, диалектика логоса и огня у
Гераклита, Любви и Вражды у Эмпедокла, мышления и воздуха у Диогена
Аполлонийского, буквенные структуры материи и раздельных атомов у атомистов
и т.д. Кто не понимает диалектики "мгновенного" творчества и генетической
длительности у греков, тот не может и прикоснуться к пониманию его эстетики.
нами эстетической иерархии: судьба - боги - космос - природа - человек -
искусство. Будучи последним в этой иерархии, оно расценивается в греческой
классике как низшее и как наименее ценное. Формально его отношение к
предыдущим ступеням эстетической иерархии определяется теми же принципами
первообраза и подражания, т.е. человек - первообраз, искусство же - его
подражание. Многие удивлялись тому, что греки обладали таким высоким
искусством и в то же время ценили его так низко. Удивление это обусловлено
рядом застарелых историко-художественных и историко-эстетических
предрассудков. Дело в том, что искусство древний грек понимал как
техническую и производственную деятельность. Для тех, кто незнаком с
греческим языком, важно будет подчеркнуть, что греческое слово technC
одинаково и одновременно значит "искусство", "ремесло" и "наука".
Следовательно, если судить по языку, то искусство греки не отличали от
ремесла, а ремесло не отличали от науки, причем наука в данном случае
мыслилась, конечно, чисто практически, просто как свод правил, необходимых
для производства. Поэтому не удивительно, что греки расценивали искусство
так низко в сравнении с другими областями человеческого творчества.
Возникает вопрос: почему же в таком случае наука, скульптура, архитектура и
другие виды искусства ставились в Греции так высоко и почему в этих
искусствах греки достигли таких высот? Все это объясняется тем, что поэзия,
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Афанасьев Роман
Майер Стефани