издевательствами над ним. Посмотрим, кто из нас останется жив, ибо я
вызываю вас, слышите ли вы, на смертный бой; оружие и способ смерти
выбирайте какие вам угодно, но так как вы в то же время и джентльмены и
грубые скоты, я соразмеряю свой вызов с вашими качествами и предлагаю вам
все существующие способы взаимного истребления, начиная с дворянского
оружия - шпаги и кончая простонародной кулачной расправой.
улыбкой.
на палицах и на кинжалах.
длинном и одном коротком.
но теперь оказался кем-то совсем другим.
называли лордом Дэвидом и кто стал его защитником, если не более. Лорд
Дэвид отступил.
надо сказать несколько слов Вы осмелились говорить о женщине, которая
сперва любила лорда Линнея Кленчарли, а потом короля Карла Второго?
значит, мы...
возможен только между равными. Кто же мне более равен, чем собственный
брат? Я пришлю к вам секундантов. Завтра мы будем драться насмерть.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ. НА РАЗВАЛИНАХ
1. С ВЫСОТЫ ВЕЛИЧИЯ В БЕЗДНУ ОТЧАЯНИЯ
какой-то человек, перейдя Лондонский мост, углублялся в сеть саутворкских
переулков. Фонари уже не горели, ибо в то время в Лондоне, как и в Париже,
гасили городское освещение в одиннадцать часов, то есть именно тогда,
когда оно всего нужнее. Темные улицы были безлюдны. Отсутствие фонарей
сокращает количество прохожих. Человек шел большими шагами. На нем был
костюм, совсем не подходящий для поздней прогулки по улицам: шитый золотом
атласный камзол, шпага на боку, шляпа с белыми перьями; плаща на нем не
было. Ночные сторожа при виде его говорили: "должно быть, какой-нибудь
лорд, побившийся об заклад", - и уступали ему дорогу с уважением, с каким
должно относиться и к лордам и к пари.
человека иногда бушует смерч, и для него земля и небо, море и суша, день и
ночь, жизнь и смерть сливаются в непостижимый хаос. Действительность душит
нас. Мы раздавлены силами, в которые не верим. Откуда-то налетает ураган.
Меркнет небесный свод. Бесконечность кажется пустотой. Мы перестаем
ощущать самих себя. Мы чувствуем, что умираем. Мы стремимся к какой-то
звезде. Что испытывал Гуинплен? Только жажду видеть Дею. Он весь был полон
одним желанием: вернуться в "Зеленый ящик", в Тедкастерскую гостиницу,
шумную, ярко освещенную, оглашаемую взрывами добродушного смеха простого
народа; снова встретиться с Урсусом, с Гомо, снова увидеть Дею, вернуться
к настоящей жизни.
устремляется к цели, так и человек, истерзанный разочарованиями,
устремляется к истине. Гуинплен торопился. Он приближался к Таринзофилду.
Он уже не шел, он бежал. Его глаза впивались в расстилавшийся перед ним
мрак; таким же жадным взором всматривается в горизонт мореплаватель в
поисках гавани. Как радостна будет минута, когда он увидит освещенные окна
Тедкастерской гостиницы!
пустыря перед ним выросло здание гостиницы - единственной, как помнит
читатель, жилой постройки на ярмарочной площади.
закрыта, что дело объясняется просто: все спят, и ему надо только
разбудить Никлса или Говикема, постучав в двери. Он двинулся туда. Он уже
не бежал - он мчался изо всех сил.
человек, измученный жестокой душевной бурей, судорожно сопротивляясь
натиску нежданных бедствий, не зная, жив ли он или мертв, все же способен
с бережной заботливостью относиться к любимому существу - это верный
признак истинно прекрасного сердца. Когда все оказывается поглощенным
пучиной, всплывает наверх одна только нежность. Первое, о чем подумал
Гуинплен, это как бы не испугать спящую Дею.
хорошо знал чуланчик, служивший ночным убежищем Говикему; в этом закоулке,
примыкавшем к нижнему залу харчевни, было маленькое оконце, выходившее на
площадь. Гуинплен тихонько постучал пальцем по стеклу. Надо было только
разбудить Говикема.
спят очень крепко". Он стукнул в оконце еще раз. Никакого движения.
Тогда, встревоженный, он подошел к дверям гостиницы и постучался.
крепко, а у стариков сон тяжелый. Постучу погромче".
далекое воспоминание об Уэймете, когда он, еще мальчиком, бродил ночью с
малюткой Деей на руках.
осторожность. Он стал звать:
к воротам, стал стучаться, яростно грясти их и кричать:
звезд, чтобы рассмотреть ярмарочную площадь. Его глазам представилась
мрачная картина - кругом был голый пустырь; не осталось ни одного
балагана. Ни одной палатки, никаких подмостков. Ни одной повозки. Цирка
тоже не было. Там, где еще совсем недавно шумно кишел бродячий люд, теперь
зияла зловещая черная пустота. Все исчезло.
Разве тут больше нет никого? Разве с его уходом рухнула вся его прежняя
жизнь? Что же сделали с ними со всеми? Ах, боже мой!
дверь, в ворота, в окна, в ставни, стены, стучал кулаками, ногами,
обезумев от ужаса и тоски. Он звал Никлса, Говикема, Фиби, Винос, Урсуса,
Гомо. Стоя перед стеной, он надрывался в криках, он стучал что было мочи.
По временам он умолкал и прислушивался. Дом оставался нем и мертв. В
отчаянии он снова принимался стучать и звать. Все вокруг гудело от его
ударов, стука и криков. Это было похоже на раскаты грома, пытающиеся
нарушить молчание гробницы.
боится всего, тот уже ничего не боится. В такие минуты мы способны ударить
ногой даже сфинкса. Мы не страшимся оскорбить неведомое. Гуинплен бушевал
как помешанный, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть, затем опять
оглашал воздух непрерывными криками и зовом, как бы штурмуя это
трагическое безмолвие.
внутри, - всех, кроме Деи. Предосторожность, непонятная ему самому, но
которую он, несмотря на всю свою растерянность, еще инстинктивно соблюдал.
сказал себе: "Надо проникнуть внутрь". Разбив стекло в каморке Говикема и
порезав при этом руку, он отодвинул задвижку и отворил оконце. Шпага
мешала ему, и он, гневно сорвав с себя перевязь, пояс и шпагу, швырнул все
это на мостовую. Потом, вскарабкавшись на выступ стены, влез, несмотря на
узкую оконную раму, в каморку; оттуда он пробрался в гостиницу.