быть, на таком языке разговаривали ангелы, когда "небеса безмолвствовали".
Ее волосы всегда темные, как ночь, и блестящие, как шелк, ее прекрасная
шейка, всегда такая гибкая и гладкая, теперь еще прелестней; ее локоны,
легкие как тень, ниспадают на точеные плечи богини. Раньше я только видел ее
красоту, теперь я ее ощущаю.
держала книгу, другою завладел он. Этот мальчик слишком многое себе
позволяет: осмеливается дарить ей ласки и принимать их от нее. Сколько
доброты и сострадания выказывает она ему! Пожалуй, чересчур много. Если это
будет продолжаться, то через несколько лет, когда его душа созреет, Генри
принесет ее на алтарь Шерли, как это сделал я.
лишь изредка удостаивает меня взглядом. К тому же она становится все
молчаливее, ко мне обращается редко, да и с другими в моем присутствии
говорит мало. Когда у меня тяжело на душе, я приписываю эту перемену
равнодушию, отвращению и другим подобным чувствам. В светлые минуты я
истолковываю ее поведение совсем иначе. Я говорю себе: будь я ей ровня, я
мог бы найти в этой скромности застенчивость и в застенчивости - любовь. Но
сейчас смею ли я искать эту любовь? И что я буду с ней делать, даже если
найду?
остались одни. Я посмел не только желать, но настоять на том, чтобы никто не
нарушал нашего уединения. Весьма решительно я подозвал Генри к двери и без
колебаний сказал ему:
не позову.
достаточно сообразителен. Его задумчивые глаза иногда разгораются странным
блеском; он смутно чувствует какую-то внутреннюю связь между нами, смутно
догадывается, что в сдержанности, с какой Шерли обращается со мной,
заключено гораздо больше, чем во всех ласках, которые достаются на его долю.
Молодому, еще неуклюжему львенку то и дело хочется на меня зарычать, потому
что я приручил его львицу и стал ее повелителем. Он бы давно это сделал,
если бы не привычка повиноваться и не врожденное чувство уважения к старшим.
Уходи, Генри! Учись пить горечь жизни, как ее пили и будут пить все сыновья
Адама! Твоя судьба не исключение из общего правила. Будь же ей благодарен,
ведь она убила твою любовь в зародыше, прежде чем та успела разгореться в
страсть. Минутную боль, острое чувство зависти - вот и все, что ты
испытаешь. Зато избежишь ревности, жгучей, как солнечный луч на экваторе, и
ярости, разрушительной, как буря в тропиках. Избежишь хотя бы сейчас - всему
свое время.
счастливый дар скрывать волнение под маской внешней невозмутимости! Глядя на
мое флегматичное лицо, никто не догадается, какая буря иногда бушует в моей
груди, в каком смятении мои мысли и как трудно мне сдерживаться. Я рад, что
могу вести себя сдержанно и уверенно, никого не беспокоя неуместными
выходками.
увидела ни одной искры пожиравшего меня пламени. Самонадеянным я никогда не
был и не буду, а если хотя бы заподозрю себя в корысти и эгоизме, то сразу
поднимусь, возьму страннический посох, распрощаюсь со всеми и отправлюсь на
край света в поисках новой жизни, бесплодной, как утес, омываемый морским
приливом. В то утро я решил просто изучить ее получше, прочитать хоть
страничку из книги ее сердца, чтобы до расставания знать, с чем я расстаюсь.
тряслись бы руки, но мои даже не дрогнули, и мой голос, когда я заговорил,
был тверд.
смертельная обида.
что все, что он делал или намеревался сделать, пойдет вам на пользу.
обойтись с вами так оскорбительно.
резкие и грубые слова он произнес, когда выскочил от вас вне себя от ярости.
потому что любим друг друга, - но семейство Симпсонов я покидаю навсегда. К
счастью, эта перемена не застала меня врасплох, она лишь поможет мне скорее
осуществить один давно задуманный план.
хладнокровии вы готовы к любой неожиданности. Я всегда сравниваю вас с
одиноким, но внимательным и осторожным стрелком в лесу; в вашем колчане
много запасных стрел, и даже ваш лук о двух тетивах. И ваш брат такой же.
Вдвоем вы могли бы охотиться в самых диких лесах Америки, и с вами ничего бы
не случилось. Срубленное дерево дало бы вам ветви для шалаша, расчищенная
девственная поляна превратилась бы в плодородное поле, бизон стал бы вашей
добычей и, склонив рога, покорно пал к вашим ногам.
Плоскоголовых подарило бы нам невест.
есть надеюсь, что ни один из вас не решится соединить свою судьбу с теми,
кому вы не сможете отдать свое сердце.
вы проникли в мои мысли? Как узнали о моих мечтах, о моих планах на будущее?
на мелкие кусочки и стала бросать их один за другим в камин, не говоря ни
слова и задумчиво глядя, как они горят.
наугад.
учителем. После Генри и вас у меня уже не будет учеников, никогда больше я
не сяду за чужой стол, никогда не буду приложением к какой-нибудь семье. Мне
уже тридцать, и с десяти лет я не был свободным человеком. Я так жажду
свободы, что и днем и ночью думаю только о ней. Ради свободы. Я готов
пересечь Атлантический океан, ради нее готов углубиться в девственные леса
Америки. Конечно, я не возьму себе какую-нибудь дикарку: невольница не может
стать моей женой. Любимой белой женщины, которая согласилась бы за мной
последовать, у меня тоже нет, но я уверен, что Свобода ждет меня, сидя под
соснами, и, когда я позову, она придет в мою бревенчатую хижину и упадет в
мои объятья.
разволновалась. Так и должно было быть, именно этого я и добивался. Она не
могла ни ответить мне, ни поднять на меня глаза. На это я и рассчитывал. Я
бы искренне огорчился, если бы вышло по-другому. Щеки ее пылали, как
лепестки темно-красных цветов в лучах солнца, на светлых веках и темных
ресницах опущенных глаз трепетали полутона печального и сладкого смущения.
готова возмутиться, восстать, но она справилась с собой. На ее лице было
написано: "Я знаю границу, которую мне нельзя преступать, и ничто меня не
заставит это сделать. Я знаю, чувствую, насколько можно выказывать свои
чувства и где следует остановиться. Я зашла так далеко, насколько позволяет
моя честь, стыдливость и гордость моей натуры, но дальше - ни шагу! Мое
сердце может разбиться от разочарования - пусть разобьется, но оно никогда
меня не унизит и во мне не унизит достоинства всех женщин. Лучше страдание,
чем позор, лучше смерть, чем измена!"
очутился у ее ног. Если бы она была не знатна, я заключил бы ее в свои
объятия. Богатство и положение стерегут ее, словно два грифона. Любовь
томит, влечет, но не осмеливается; страсть рвется наружу, но ее удерживают
на привязи перепуганные Праведность и Благочестие. Мне ничем не нужно
жертвовать, чтобы добиться ее, я ничего не теряю, а только приобретаю, и в
этом самая большая, непреодолимая трудность".
не мог и не хотел сидеть молча перед этой красавицей, смущенной моим
присутствием. И я заговорил. Я был так же спокоен, как мои слова, и мог
слышать каждый звук, слетавший с моих губ, - глубокий, отчетливый и
полновесный.
подозреваю, что она сродни Одиночеству, к которому я прежде так стремился и
от которого ныне решительно отказываюсь. Эти ореады - странные создания: они
привлекают вас неземной красотой, подобной красоте звездного неба;
очаровывают, но не согревают душу. Их красота призрачна; в их прелести нет
жизни, ее можно сравнить с очарованием времен года или пейзажей, восхищающих
нас утренней росой, восходом солнца, вечерними сумерками, мирным светом луны
или вечным бегом облаков. Но мне необходимо нечто иное. Я холодно смотрю на
это волшебное великолепие, мои чувства леденит прикосновение этих призраков.
Я не поэт и не могу жить одними мечтами. Как-то, смеясь надо мной, вы, мисс
Килдар, назвали меня философом-материалистом и намекнули, что я живу ради
того, чтобы жить. Конечно, я материалист с головы до ног, и хотя я глубоко
чту Природу и прославляю ее всей страстью сильного сердца, однако все же
предпочитаю видеть ее отраженной в нежных человеческих глазах любимой и
милой жены, а не в устрашающих очах величественной богини Олимпа.