неужели я действительно не должен был идти к Глафире Сергеевне?
Москве. Война скоро кончится.
отнекивалась, а все-таки поехала, сердясь на себя, на него и чувствуя себя
старой, скучной тетушкой, которой почему-то всегда приходится улаживать
подобные недоразумения.
вдоль вестибюля спали, неудобно скорчившись в креслах, военные, у ресторана
на лестнице толпились женщины с кастрюльками - словом, я не увидела ничего
похожего на ту картину, которую, рассказывая о гостинице "Москва", нарисовал
передо мной Митя. Впрочем, он особенно напирал на два обстоятельства: в
номерах круглые сутки горячая вода, а в ресторане подают даже водку. Водка
мало занимала меня, а вот вода... Это было глупо, но, поднимаясь на лифте, я
с завистью поглядывала на счастливцев, которые могут днем и ночью мыться
горячей водой.
мрамора, ни ковров и где в узком, обыкновенном коридоре сидели не
всевидящие, окруженные телефонами дежурные, а простые женщины в платках,
пившие чай из эмалированных кружек.
за дверью. Потом она выглянула - в халате, с завязанной полотенцем головой и
встревоженная, как мне показалось.
- Катька, тащи кастрюльку. Напрасная тревога! Не дают, прохвосты,
пользоваться электрической плиткой, - объяснила она мне, доставая плитку
из-под кровати и водружая ее на письменный стол. - А как тут обойдешься? Вот
девица приехала, нужно ее накормить?
с закатанными рукавами вышла из ванной комнаты и подала Елизавете Сергеевне
кастрюльку, очевидно, с супом.
вежливым, тоненьким голосочком:
отказалась уехать в эвакуацию и осталась в Москве с какой-то сумасшедшей
старухой. Это дочь моего двоюродного брата.
часа не могла отмыть. Щеткой терла, как лошадь. Ну ладно. Вари суп и молчи.
Что вы на меня так смотрите, Татьяна Петровна?
сейчас сварим суп, запрем Катьку в ванной комнате и наговоримся вволю.
своими длинными ногами - и все-таки я не думала, что она на целую голову
выше меня. Она была большая, но вовсе не длинная, не угловатая, а легкая,
неторопливо-грациозная, с плавной походкой. Все шло к ее высокому росту: и
смуглость, и выражение смелости, вдруг мелькавшее в исподлобья брошенном
взгляде. Разговаривая с ней в клинике, я часто испытывала неловкое чувство,
происходившее, мне казалось, оттого, что между нами не было ни малейшего
душевного сходства. Сейчас она была радушнее, проще.
насупясь.
разговор. Даже вам. - Она взяла меня за руки. - Не сердитесь. Я его люблю,
что мне перед вами таиться. Но вы не знаете, как это трудно - любить его,
какое это мученье! Ведь он нарочно пошел к Глафире Сергеевне.
любопытства, да и откуда мог взяться в записной книжке ее телефон. Он купил
в Москве эту записную книжку. Он помешан на своей свободе, и это даже не
странно, потому что вся его жизнь с Глафирой Сергеевной была рабством,
унизительным, подлым. Но как же он не понимает, что это постоянное
напоминание оскорбляет меня!
Да и что за детская выдумка, боже мой! Вот я люблю - нужна мне, что ли,
свобода? Вы скажете, что это ревность и глупая, потому что глупо ревновать к
женщине, с которой он расстался чуть ли не десять лет назад и которая
причинила ему столько горя! Конечно, не стоит. Но вы не знаете его, - снова
сказала она страстно. - Он беспечен, легкомыслен, он всегда полон только
собой. Это сожаление о каждом ушедшем дне, если он прожит не так, как ему
хотелось, это незамечание чужой жизни, потому что он всегда занят только
своей. Он бы замучил меня, если бы я поехала с ним. Даже не он, я бы сама
замучилась, и тогда мы поссорились бы навсегда, навсегда!
решила вознаградить себя за скучное ожидание и познакомиться, хотя бы в
общих чертах, с душевной жизнью тети. Елизавета Сергеевна сердито захлопнула
дверь.
сказать - он требователен. Он беспощаден. Попробуйте ошибиться, ответить
приблизительно, опоздать... У него становится такое лицо, такой взгляд и
голос, что только впору провалиться сквозь землю!
Эта экспедиция... Вы знаете, куда его посылают?
обратились с просьбой о помощи. Вот видите, и вы взволновались. А Митя
уверяет меня, что в наше время чума - это вздор. Врет, конечно?
Так еще и беспокоиться за него каждый час? Ну, нет! Благодарю покорно. Чему
вы смеетесь? Скажите, Татьяна Петровна!
отозвался о вас - отчаянная, неосторожная. Вот что я думаю, дорогая
Елизавета Сергеевна: я обещала ему уговорить вас, хотя мне все время
казалось, что ехать в экспедицию прямо из госпиталя, после тяжелого ранения
- это ошибка, которая может дорого обойтись и вам и ему. Теперь я вижу, что
это не ошибка, а безумие. Противочумная экспедиция, да еще за рубежом, в
чужой, незнакомой стране, без подготовки... Да он не имеет права брать вас с
собой!
меня совсем другого, надеялась, что я стану уговаривать, убеждать ее.
Странное выражение мелькнуло на ее взволнованном, побледневшем лице.
полгода. Ну что ж! Быть может, это к лучшему. Передайте ему, что я не поеду.
отчаянье, потрясенного несчастьем, которое заставило его пересмотреть всю
свою жизнь. Тогда от него ушла Глафира Сергеевна. В опустевшей, пропахшей
табачным дымом комнате он шагал из угла в угол, запахивая измятую пижаму,
грустно поглядывал туда и сюда, и в каждом его слове была видна усталость
надломленного человека.
Сергеевны, я живо представила себе, как Митя, которому тесно в нашем
маленькой комнатке, мечется, натыкаясь на стулья и прислушиваясь к каждому
скрипу двери, а Андрей сидит на корточках перед "буржуйкой", колет дрова и
немного косящими глазами, как всегда, когда он сердит, поглядывает на брата.
пустая бутылка и валялся скелет какой-то глубоководной рыбы, а братья лежали
валетом на кровати и мирно разговаривали - вспоминали молодость, гимназию,
Лопахин. Впрочем, говорил главным образом Андрей, а Митя лишь изредка
вставлял два-три слова - и всякий раз с оттенком горечи, которую я не знала,
чему и приписать - бутылке ли на столе или другой, более серьезной причине?
На меня братья не обратили никакого внимания, и только когда, растопив
печку, я полезла под кровать, где у нас был устроен дровяной склад, Митя
сонно посмотрел на меня одним глазом.
он смешно изобразил его: заморгал и озабоченно почесал подбородок - должно
Посняков Андрей
Мурич Виктор
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Суворов Виктор
Сертаков Виталий