Мэри. - Он понимает, что я о нем говорю, и старается не ударить в грязь
лицом. Старый лицемер! Он еще больше разленится в Эдинбурге. Слишком много
овса и мало работы.
помолчал, потом продолжал, словно размышляя вслух: - Может быть, это
нелепо, но, когда я полюблю что-нибудь - картину, книгу, лошадь, что бы то
ни было, - я не могу расстаться с ним. Уж когда люблю, так люблю. Я упрям.
И подхожу ко всему со своей собственной меркой. Пусть какой-нибудь критик
хоть двадцать раз твердит мне, что картина хороша, а если она мне не
нравится, я ее не повешу у себя. Я покупаю картину только в том случае,
если она завладевает мною, и тогда я уже не могу с нею расстаться.
собой.
одиночестве. Я купил ее в Институте. Впрочем, она не мне одному
понравилась, - добавил он с усмешкой. - Критики тоже ее одобрили.
предупреждая его вопрос относительно Несси, она сказала:
добры к нам обеим. (Она так и не рассказала ему до сих пор об участи
винограда, и он продолжал посылать подарки, к счастью, больше не
попадавшиеся на глаза Броуди).
Несси?
тревога, - но у нее так часто меняется настроение! Ее волнует близость
экзамена. Он будет в субботу. Я делаю, что могу.
ней все благополучно. Ради нее надеюсь, что она получит эту стипендию. -
Он долго молчал, потом заметил серьезным тоном: - Вам лучше быть подле нее
в то время, когда будет объявлен результат. И, если я понадоблюсь, сразу
же обратитесь ко мне.
экзамена, доктора уже не будет в Ливенфорде. Но, подумав, что он и так
достаточно для нее сделал, она ничего не сказала и сидела молча,
погруженная в свои мысли. Так он думает, что с Несси все будет
благополучно! Что же, она, Мэри, постарается, чтобы так и было. Она будет
следить за сестрой, беречь ее, в случае неудачи защитит от гнева отца.
И здесь прохладнее.
дороги и, не подозревая об этом, вез ее теперь по той самой тропе через
еловую рощу, где она заблудилась в ночь грозы. С застывшим лицом смотрела
она на деревья, снова окружавшие ее. Теперь они не качались под натиском
урагана, не падали с оглушительным треском, вырванные с корнем, а стояли
тихо, мирно, в ясном спокойствии. Лучи яркого солнца пробивались меж
темных ветвей угрюмых елей, делая их менее угрюмыми, инкрустируя золотом
колючие ветви, рисуя на прямых сухих стволах нарядный узор из мерцающего
света и тени. Проезжая через этот лес теперь, в безопасности, в удобном
экипаже, Мэри содрогнулась, вспоминая, как, истерзанная, беременная,
пробиралась здесь ощупью во мраке, спотыкаясь, падая, как проколола руку
острым суком, как ее преследовали бредовые видения и голоса - и никто не
видел ее, не слышал ее зова.
на ладони, словно для того, чтобы это напоминание о ее мужестве в ту ночь
придало ей силы, она не позволила слезе скатиться и обратила взгляд на
долину, открывшуюся внизу, когда они выехали из леса. А вот и ферма, куда
она добралась тогда. На ярко-зеленом фоне сочного луга виднелся дом, а
неподалеку от него низенький сарай, приютивший ее измученное тело. Белые
стены прикрыты сверху желтой соломенной крышей, из единственной трубы
поднимается дым и длинной, тонкой голубой лентой тянется к небу.
прямо, в напряженной позе, глядя вперед, а уши Тима качались и
расплывались перед ее помутившимся взором. Ренвик, вероятно, инстинктивно
почувствовал, что молчание Мэри вызвано каким-то внезапным приливом
печали, и долго не говорил ничего. Только когда они перебрались через
вершину Мэркинчского холма и перед ним внизу открылась спокойная,
сверкающая гладь Лоха, он сказал тихо:
ослепительную лазурь безоблачного неба, лежало холодное, неподвижное, как
полоса девственного льда, и от краев его уходили вверх крутые, одетые
густым лесом склоны холмов, тянувшихся до зубчатой цепи гор вдали. Тихую
гладь озера разрывал лишь в одном месте ряд островков, драгоценным
изумрудным ожерельем лежавших на груди Лоха, зеленых и лесистых, как и его
берега, и отражавшихся в воде, как в зеркале, так отчетливо, что глаз не
мог бы отличить островка от его отражения.
белели на фоне яркой зелени и синевы воды и неба, Ренвик указал на нее
кнутом.
не лишили вас аппетита.
словах доктора, и она улыбнулась с слабым отблеском прежней радости. Он
назвал ее "Мэри!"
с пренебрежением миновав маленький непривлекательный трактир при въезде в
деревню, подъехал к крайнему коттеджу в конце улицы, окаймлявшей берег
Лоха. С многозначительным взглядом в сторону Мэри он выскочил из экипажа и
постучал в дверь. Коттедж своим видом не нарушал общей гармонии. Его белые
стены были обрызганы ярким золотом настурций, зеленое крылечко увито, как
беседка, красными розами, его садик благоухал резедой, - таким Мэри
когда-то рисовала себе коттедж в Гаршейке.
руками и радостно воскликнула:
дама. И оба мы умираем с голоду после долгой прогулки. Если вы не угостите
нас чаем с лепешками собственного изготовления и вареньем, и маслом, и бог
знает чем еще, мы немедленно исчезнем и никогда больше не приедем к вам.
пройдет и пяти минут, как вам подадут такой чай, какого вы во всем
Мэркинче не найдете.
коттеджа.
Джэнет, велите вашему парнишке присмотреть за Тимом. И крикните нам, когда
все будет готово. Мы погуляем на берегу.
Джэнет. Когда она ушла, доктор подошел к Мэри.
из экипажа, говоря:
размять ноги. Они, наверное, у вас затекли от долгого сидения.
знает, всегда рады услужить ему!" Думая об этом, пока они шли по гальке,
покрывавшей берег, она промолвила:
лоб от радости, когда она вас увидела.
- Она славная старушка, но болтлива, как сорока. - Он скосил глаза на Мэри
и прибавил: - Впрочем, она печет замечательные лепешки, а это главное. Вы
должны обязательно съесть ровно семь штук.
проголодавшейся молодой девицы. - Он критически посмотрел на нее. - Жаль,
что я не могу последить за вашим питанием, мисс Мэри. В этой легкой
впалости щек есть своя грустная красота, но она в то же время означает,
что вы отказываете себе в масле и молоке. Готов биться об заклад, что вы
отдаете Несси все то, что я посылаю вам.
будет с вами, когда я уеду. Вам нужен кто-нибудь, кто строго следил бы за
вами и заставлял бы вас беречь себя. Вы будете мне писать и сообщать, как
ведете себя здесь без меня?
холодом от воды, у которой они стояли. - Я буду вам писать, когда вы
уедете.
обещанием с вашей стороны.
картины, которая казалась Мэри такой далекой от ее горестного
существования в родном доме, так высоко стоящей над ее жизнью. Побежденная
и точно освобожденная этой красотой, она не в силах была больше подавлять
Ильин Андрей
Маккарти Кормак
Василенко Иван
Маккарти Кормак
Афанасьев Роман