себя. - Разве я уже не обладал им?" И в то время как дремотное томление
разливалось по его членам, он дал себе торжественное обещание никогда не
упускать этого великого счастья, напротив - собрать все свои силы, чтобы
учиться, думать, читать, покуда он не усвоит прочно и навечно всю
философскую систему, которая даровала ему прозрение.
чувством известной неловкости из-за духовных экстравагантностей, которые
он себе позволил вчера, сенатор почувствовал, что из этого прекрасного
порыва ничего не выйдет.
оживленное участие в происходивших там дебатах. Общественная, деловая,
гражданская жизнь, бившаяся в кривых старинных улочках этого торгового
города средней руки, опять завладела всеми его помыслами, потребовала всех
его сил. Не оставляя намерения прочесть до конца ту удивительную книгу, он
все же начал задаваться вопросом, будут ли переживания той ночи и впредь
что-то значить для него, выдержат ли они испытания смертью, когда она к
нему подступит. Его бюргерские инстинкты противились этому предположению.
Противилась и его суетность: страх играть чудаческую, смешную роль. Да
разве к лицу ему все это? Разве подобают такие размышления ему, сенатору
Томасу Будденброку, шефу фирмы "Иоганн Будденброк"?..
сокровищ, и уж и подавно не приобрел остальных томов знаменитого труда.
Нервический педантизм, с годами им завладевший, пожирал все его время.
Затравленный сотнями ничтожных будничных мелочей, силясь все их удержать в
памяти, все сделать по порядку, он был слишком слабоволен, чтобы разумно и
осмысленно распределять свое время. А когда прошло две недели с того
достопамятного дня, все пережитое уже казалось ему столь далеким, что он
приказал горничной взять книгу, все еще валявшуюся в ящике садового
столика, и немедленно поставить ее на место, в шкаф.
последним, наивысшим истинам, обессилев, вернулся к понятиям и образам, с
детства внушенным ему благочестивым обиходом родительского дома. Он ходил
по городу и думал о едином, персонифицированном боге, отце рода
человеческого, пославшем на землю кровь и плоть свою, дабы сын божий
пострадал за нас, о боге, который в день Страшного суда дарует всем
припавшим к его престолу праведникам беспечальную вечную жизнь в
вознаграждение за эту земную юдоль.
требовавшую не понимания, а безотчетной веры, которая, навеки воплотившись
в детски наивных, раз и навсегда установленных словах, должна была
оказаться под рукой в минуты последнего страха. Но так ли оно будет? Увы,
и эти мысли не приносили ему умиротворения! Он - человек с вечно точащей
его сердце заботой о чести своего дома, о своей жене, сыне, о своем добром
имени, человек, утомленный жизнью, с трудом, но умело поддерживавший
бодрость в своем теле элегантностью костюма и корректностью манер, - уже
долгие недели терзался вопросом: так что же происходит? Возможно ли, чтобы
душа непосредственно после смерти возносилась на небеса? Или блаженство
начинается с воскресения плоти? И где же тогда обретается душа до этого
мгновения? Почему ни в школе, ни в церкви никто не просветил его? Можно ли
оставлять человека в таком неведении?
и утешением, но в последний момент отказался от своего намерения из боязни
показаться смешным.
волю божию. Раз попытка упорядочить свои отношения с вечностью привела к
столь плачевным результатам, он решил по крайней мере устроить свои земные
дела так, чтобы, не чувствуя укоров совести, привести в исполнение план,
уже давно созревший в его голове.
Ганно услышал, как отец объявил маме, что ждет сегодня к себе адвоката
имярек, чтобы вместе с ним составить завещание, не считая себя вправе
дольше откладывать это дело. Ганно ушел в большую гостиную и там часок
поупражнялся на рояле. Когда он кончил и вышел в коридор, навстречу ему
попались отец с господином в длинном черном сюртуке, поднимавшиеся по
лестнице.
торопливо:
стань вот здесь, - он указал на дверь в курительную комнату. - Проследи,
чтобы никто, слышишь - никто, нам не помешал.
за отцом и неизвестным господином.
зуб, который его беспокоил, и прислушивался к приглушенным голосам за
дверью, что-то серьезно обсуждавшим. Голову с завитками русых волос на
висках он склонил набок, а его золотисто-карие глаза с голубоватыми тенями
в уголках смотрели из-под нахмуренных бровей задумчиво и отчужденно, как в
день, когда он стоял у гроба бабушки и вместе с запахом цветов вдыхал
другой, посторонний и все же странно знакомый запах.
стоять?
качал головой и, помолчав с секунду, объявлял тихо, но твердо:
6
объявил:
кровообращение оставляет желать лучшего. Разрешите дать вам совет? Вам
следовало бы немного отдохнуть в этом году. За все лето три-четыре
воскресных дня на взморье не могли, конечно, оказать сколько-нибудь
эффективного действия. Сейчас конец сентября, в Травемюнде сезон
продолжается, не все еще разъехались, - отправляйтесь-ка туда, господин
сенатор, и посидите немножко на берегу моря. Две-три недели многое могут
поправить...
близким о своем решении, Христиан тотчас же стал навязываться ему в
провожатые.
будешь иметь против?
колеблясь.
как вследствие пошатнувшегося здоровья счел себя вынужденным отказаться и
от той коммерческой деятельности, которой он занимался в последнее время,
а именно - от агентуры по продаже коньяка и шампанских вин. Призрак,
сидящий в сумерках на софе в его комнате и кивающий ему головой, больше, к
счастью, не посещал его. Но периодическая "мука" в левой стороне, пожалуй,
еще усилилась, и наряду с ней появилось множество других недугов, к
которым Христиан прислушивался с неусыпным вниманием и о которых, наморщив
нос, подробно рассказывал всем встречным и поперечным. Случалось, как это
бывало и прежде, что глотательные мускулы вдруг отказывались служить ему;
тогда он сидел с куском, застрявшим в глотке, и его круглые, глубоко
сидящие глазки испуганно шныряли по сторонам. Случалось, как это бывало и
прежде, что его вдруг охватывал смутный, но непреодолимый страх перед
параличом языка, конечностей или даже мозговых центров. Правда, ничего
подобного с ним не случалось, но ведь еще неизвестно, что хуже - страх
перед такой бедой или она сама. Он с бесконечными подробностями
рассказывал, как однажды, собравшись вскипятить себе чай, поднес зажженную
спичку не к спиртовке, а к бутылке со спиртом, так что опасность страшной
гибели грозила не только ему, но всем жильцам дома и, возможно, даже
соседних домов... Это был бесконечный рассказ. Но еще более обстоятельно и
проникновенно, силясь выражаться как можно точнее, описывал Христиан
отвратительную аномалию, которую он стал подмечать в себе последнее время.
Она состояла в том, что по известным дням, то есть при известной погоде и
соответствующем душевном состоянии, он не мог видеть раскрытого окна, не
испытывая омерзительного и ничем не объяснимого влечения выпрыгнуть из
него, - влечения страстного, почти необоримого, похожего на какой-то
безумный, отчаянный задор! Однажды, в воскресенье, когда все семейство
обедало на Фишергрубе, Христиан поведал, как он, собрав все силы духа, на
четвереньках пробирался к окну, чтобы закрыть его. Но тут все зашикали и
наотрез отказались слушать дальше.
вот за чем он не наблюдал, чего вовсе не замечал за собой и что никак не
доходило до его сознания, а потому все больше бросалось в глаза, - это
отсутствие чувства такта, с каждым годом принимавшее все более устрашающие
размеры. Плохо было уже то, что он в семейном кругу рассказывал анекдоты
такого сорта, которые с грехом пополам можно было рассказать в клубе, но
еще хуже, что он, видимо, начал утрачивать и чувство физической
стыдливости. Вознамерившись похвалиться перед невесткой Гердой, с которой
он был в приятельских отношениях, прочностью своих английских носков и
заодно продемонстрировать ей свою худобу, он, нимало не стесняясь, задрал
Круз Андрей
Андреев Николай
Каргалов Вадим
Березин Федор
Жюль Верн
Никитин Юрий