помолясь. Наложила печь. Дрова были занесены с вечера и сохли на шестке.
Наладила щи и только срядилась доить, как Ониська с охами явилась в
горницу (узрела дымок над кровлей, поняла, что госпожа уже встала и
готовит обрядню). Все же переменять не стала - повелев, что сделать в
избе, сама вышла в хлев.
впотемнях обмыла вымя Пеструхе теплой водой из кувшина, бросила в ясли
клок сена - Пеструха иначе не стояла, могла разлить молоко. И, утвердив
бадейку меж ног, ощущая плечом теплый коровий бок, стала отжимать соски.
Скоро пенистые теплые струйки перестали ударять в пустое дно бадейки, а с
бульканьем уходили в нарастающую толщу сытной белой вологи. Наталья любила
этот миг ощущаемой полноты. Корова вздыхала, переминаясь. Наталья все
отжимала и отжимала соски. Тугие поначалу, они начинали опадать, мягчели.
Вот уже она перебралась руками ко второй паре сосков. Иные женки век с
коровами, а не ведают, как и доить, тянут соски, и корове больно, и сухими
руками нипочем не выдоишь! А так-то куда способнее! Маленькую ее учила
старуха скотница: <Возьми титьку-то, обними долонью, а сперва первым
перстиком прижми, указательным, потом средним, потом безымянным, потом
мизинным, молоко-то и вытечет, а после снова ручку раскрой и опять
пальчиками перебери эдак, и никоторой порухи корове не сделашь, не
растянешь тово, так и пораненную чем корову выдоить мочно!> Теперь пальцы
словно играли, сами шли перебором, мягкой волной, незадумчиво представить,
так словно бы и всеми перстами сразу отжимашь - рука уже знает сама!
пересела ко второй. Беляна стояла смирно, и ей можно было загодя сена не
давать.
не расплескать, занесла по ступеням. В сенцах скинула хлевные чеботы.
Босиком вошла в горницу, полную веселого света из устья печи и дыма, что
колыхался серыми клубами, трудно разыскивая отверстие дымника. Ониська
домывала пол, стояла, раскорячив босые ноги, подоткнувши подол и белея
полными икрами. Скоро встанет холоп, вычистит хлев, напоит коня и задаст
корм коровам. По ведру пойла давали по приказанию Натальи дойным коровам
через все лето. Да и домой из стада коровушки, зная, что вечером получат
корм, охотнее шли.
переливчатый голос рожка. Сенька Влазень со скрипом отворил ворота хлева.
Вышла Пеструха, за нею Беляна, за нею бык - молодой, он все еще ходил за
коровами, - за быком Пеструхина телка, за нею маленький бычок. Самым
последним вышел конь, поглядел, фыркнул, раздувая ноздри, коротко и громко
взоржал, ему отозвались крестьянские кони из стада. За конем выбежал
недавно купленный жеребенок.
спустя время, когда пройдет стадо на выгон, и вовсе паслись невдали от
дома, в кустах.
холопу начинать окашивать усадьбу и ближний лужок, не сожидая хозяина.
ревела, не увидя матери. Печь дотапливалась, рдели уголья, дым уже
поредел. Скоро можно будет выгребать и ставить хлебы. Каша сварилась на
шестке, и щи уже доходили.
Надо было вымесить поставленную с вечера дежу и слепить караваи. Холопка
села сбивать масло. Мутовка стукала в лад, баюкая, и девочка вновь уснула.
Сын, уже умытый, пил, давясь и захлебываясь, парное молоко.
куда складывали снедь и печеный хлеб на неделю. Здесь молоко отстаивалось.
Пока готовила хлебы, поставила в печь творог и едва не сожгла, но вовремя
спохватилась вытащить ухватом глиняную корчагу. Горячий творог вывалили в
решето, поставили стекать. Угли уже выгребли, опахали печь можжевеловым
помелом, и Наталья принялась сажать хлебы на деревянную лопату, п°кло, и
метать в печь.
концов опустился на четвереньки и пополз, выставив заднюшку, косолапо
перебирая толстыми, в перевязочках, ножками. У порога вновь встал,
просительно глядя на дверь. Наталья кинула последнюю ковригу на горячий
под, заволокла устье печи деревянной заслонкою (в окна уже светло
протянулись солнечные лучи) и, подхватив малыша под руку, вышла в утреннюю
сырь двора. Овцы грудились у крыльца, и сын потянулся сразу к ним -
потрогать курчавую шерсть и теплые морды овец, что незастенчиво обнюхивали
малыша, тычась в него своими черными горбатыми носами. Наконец овцы отошли
от крыльца, и гуси друг за другом спустились под гору, к реке. Пестрые
куры рылись в сору, и Наталья отнесла сына подальше от них и от наседки,
что могла выклевать глаза маленькому, посадила на теплый пригорок, на
траву. Сама прошла в огород; поглядывая на маленького, выполола грядку
моркови - остальные Онисья доправит! Отерла потный лоб, прошла в отверстые
хлева, проверила, хорошо ли Сенька вычистил стойла. Сменив Онисью за
горшком со сливками, отправила бабу за водой. Та уже и своего малыша
затащила в корзине в горницу.
ржаного хлеба тек по горнице. Наталья сама прочла <Отче наш> перед
трапезой. Отрезая хлеб, холоп уронил нож - придет жданный кто! Так и
подумалось о Никите.
сбивши масло и промыв его ключевою водой, уложила круглые фунтовые
масляные колобы в берестяной туес, вынесла в кладовушку на сени, отжала
творог и тоже вынесла из избы, слила сыворотку в коровью бадейку - бычку с
телушкой, как придут с поля, так и дать - и, проверив всех троих детей
(сына занесла все-таки в горницу, а то его уже облизала собака на дворе, и
он ревел, сидя на траве раскорякою), села прясть. Стучало веретено,
которое Наталья то и дело пускала волчком, тек по избе сытный дух
поспевающего хлеба, и она стала напевать сперва про себя, потом громче и
громче грустную - взгрустнулось чего-то, - и дети заслушались, даже и
<медвежонок> (редко звала сына крестильным именем Иван, а все больше
прозвищами) прилез, уместился у ног, приник к ней, посапывая.
вынимать хлебы из печи. Засуетилась, упало сердце: <Он!> Кинулась к
порогу, к печи, махнула рукой, все бросив, выбежала вон.
мужу, а тотчас подумалось про покос: холопу одному не сдюжить, эстолько
сенов надобно!) Второй, невысокий, жилистый, тоже слезавший с седла, был
незнакомый, однако по строгому виду и по внимательному, полному мысли
взору (кабы не в мирском платье, дак и принять за инока мочно!) угадала,
что не простой кметь.
родным, своим запахом, который узнала бы среди тысячи в темноте), Никита
охлопал ее по спине, чуть грубовато, стесняясь перед гостем, подвел.
Дрогнув голосом, повестил:
нам с тобою привез!
спохватилась первая. Пока госпожа встречала гостя и мужа, забежала в
горницу и, сообразив дело, покидала из печи готовые хлебы, застелила
рядном, вдвинула ухватом в печь щи, прикрыла заслонкою и уже разоставляла
на столе глиняные мисы и деревянные тарели.
рубахи, до пояса голые, стол обрастал закусками. Явились рыжики, и масло,
и хлеб, и сущик, и горка зеленого лука, укропа и сельдерея, и блюдо
земляники, собранной давеча за рекою, явилось на стол, и третьеводнишние
пироги с капустою, и тертая редька, и квас.
крякнув, взял деревянную ложку в левую руку. Пора была обедошняя, и холоп
скоро явился, к самой выти.
береженого меду, въелись затем в огненные щи, за которыми воспоследовали
пироги и пшенная каша. Ели на заедки творог, щедро политый сметаною и
медом, жевали хрусткие домашние коржи, сотворенные на патоке. Пили пиво и
квас.
себя и Натальину деревню, поскольку Никита заложился за митрополита со
всем родом, но не только не сделал этого, а, напротив, выдал грамоту, по
которой деревня под Коломною оставалась вчистую за Натальей Никитишной и
могла быть передана ею любому родичу, а сын Никиты волен был не служить
митрополичьему дому, и тогда коломенская деревня Натальи переходила к
нему. Лучшего подарка, в самом деле, пожелать было бы и неможно.
рукой. - Вырастешь, станешь вольным мужем!
силился что-то сказать, совсем пока неразборчивое... Станята тем часом
тихо беседовал с Натальей, вызнавая беды и радости в семье друга.
хорошо отточенною горбушей, смотался к старшему посельскому и от имени
митрополита выпросил на неделю двоих работников. Словом, покос был
Станятою спасен.
Никита все спрашивал, что надумал делать Алексий. Станята, не хотя врать
другу и не будучи волен повестить владычные тайности, отмалчивался, только
единожды намекнув, что идут пересылы с Мамаевой Ордой.
под себя забрал, сына там посадил, и весь юг, до самого Русского моря!
Флинт Эрик
Роллинс Джеймс
Свержин Владимир
Конюшевский Владислав
Марко Джон
Прозоров Александр