рассуждениями по поводу текстов: есть разница между поверхностным
усвоением на память и настоящим познанием. Фынь Мань позволил себе выйти
за границы дозволенного, оспорив одну-две принятые истины.
ученые суны могли позволить столь же ученому собрату. Свободомыслие
ученика вызвало гневный протест дальновидных ученых: по какому праву
ничтожество, ровно ничем себя не утвердившее в науке, осмеливается? Что
будет дальше? И с наслаждением добродетели, уличившей порок, ученые
выгнали наглого.
силы содержаньем будущего ученого, он был бы скромнее, не для вида - что
ненадежно, - но всею душой. Фынь Мань, сын ученого, не рисковал
преждевременной могилой сановного отца. Досыта кормясь крохами
родительского стола, Фынь Мань питался и семейной мудростью, получая
наставления годами и приказы перед длинным месяцем государственных
испытаний. Безусловная покорность отцу есть одна из основ Поднебесной.
Позор сына был также нарушением сыновнего долга. Преступник был проклят и
выброшен на улицу пинками старательных слуг. Как случается часто, сын не
понимал, а отец не мог допустить мысли о том, что пошлость старшего
снабдила младшего ростками мерзкого вольнодумия.
тридцатилетний Фынь Мань, растерявшийся и голодный, пустился просить
милостыню. Через два-три дня он едва не лишился жизни: в книгах ничего не
было о союзе нищих, права которого Фынь Мань неосторожно нарушил.
нараставшей коросты грязи. Воры тоже объединялись тайным сообществом.
Чтобы получить права сочлена, следовало пройти науку и выдержать
испытания. Неловкий Фынь Мань был отвергнут и здесь.
голод, длинное шило, которым союз нищих расправлялся с нарушителями
монополии, и плаха, куда Фынь Маня толкнули бы либо неопытность в
нарушении законов, либо сами воры по тем же соображениям, по каким нищие
пускали в ход шило, а также по дополнительным: судьи становятся излишне
деятельными, когда число нераскрытых преступлений превышает какую-то
норму...
Манем, скрывшись от отца: тот мог подать некий знак, узнав, что сын вконец
опозорил родовое имя.
отцовской спины, он воображал, будто все низшие, невежественные почитают
ученых. Так оно и было. Но низшие нуждались в осязательных приметах
учености, поэтому и товарищи, и начальствующие сумели укротить самозванца.
Уподобленный псу, Фынь Мань лизал солдатские миски, упражняясь в истинно
собачьем подобострастии.
собственные ноги, как в пехоте. Самой трудной - около боевых машин, где
приходилось работать, да еще рискуя либо получить увечье, либо жизнью и в
мирные дни. Через три года Фынь Маня перевели к машинам. Тут ему
пригодились не науки - ни сами машины, ни обслуживающие их люди не
занимаются философскими рассуждениями, - но память. Изучение цзыров
развивает способность запоминать и мысленно видеть даже самые сложные
сочетания рычагов, тяжей, блоков, в чем Фынь Мань убедился, к собственному
удивлению и к удовольствию начальников.
Поднебесной - самого маленького дракона. Среди невежественных начальников
и товарищей Фынь Мань оказался единственным верблюдом или драконом.
Обучившись многому, он постиг драгоценность скромности., Вскоре - года
через четыре - Фынь Мань получил высокое звание младшего помощника
четвертого заместителя начальника боевых машин войска провинции. Машины
нравились Фынь Маню. Он занимался незаметными для начальников
усовершенствованиями и сочинял для себя способы защиты городов и нападения
на них. Но втайне, ибо начальники обидчивы, и самое большое оскорбленье
для них - умные подчиненные.
хану: повалить стену через подкоп. Как? Через подземный ход из-под подошвы
стены уносят землю, а стену снизу подпирают столбами. Столбы поджигают
сухой щепой, залитой маслом. А будет ли дерево гореть под землей? Будет,
дым потянет через другой ход.
Фынь Маню позволено было набрать из пленников сколько будет нужно. При
успехе великий хан обещал полезным сунам награду и постоянную службу.
удивительной для монголов ухваткой - как муравьи. Слабосильные, они часто
сменялись, отдыхали, хватая воздух разинутыми ртами, почти голые, тощие -
все ребра наружу, и все же облитые потом. И опять ползли, скребли,
сверлили, грызли, и усмиренная земля лилась непрерывной почти струей из
подкопов, начатых сразу в четырех местах. Переползая один через другого,
там, в глубине, суны, наверное, переплетались, как змеи. Подкопы глотали
доски, короткие и длинные бревна, выбрасывая землю и будто бы насмерть
замученных сунов, задыхающихся, облепленных жидкой грязью из пыли и пота.
явиться начальникам тысяч и сотен. Входы в подкопы были заслонены от
Су-Чжоу камнеметами. Фынь Мань, желая все предусмотреть, завесил камнеметы
сшитыми шкурами коров, лошадей, верблюдов. Шкуры поливали водой -
осажденные пытались поджечь машины горящими стрелами. Чтоб не выдать
замысел, выброшенную землю отвозили ночами подальше.
Каждый, сидя в седле, перерубил бы один всех этих сунов в чистом поле. Но
того, что здесь делали суны, монгол не умел и не хотел уметь.
своей рукой дать пощечину ненавистному камню. Масляные светильни горели
под землей ясно, как в юрте, и пламя отклонялось от тяги. Проход был
узенький. Тенгиз шел согнувшись, доставая руками до земли. Тогда же
Тенгизу открылись препятствия: в Поднебесной много городов, больших, чем
Су-Чжоу. Какие взять сначала, куда идти потом и каково множество подданных
Сына Неба, которым пугал Хао Цзай, бывший правителем Туен-Хуанга? Против
сунов будут нужны суны же...
Тот, больше дивясь, чем ликуя, взлету своей странной судьбы, старался дать
монголу, что мог. Что оставалось Фынь Маню? Прилепиться к новому
господину, заслужить жизнь, еще раз сбросить старую кожу. Было и еще
нечто, тревожившее Фынь Маня часто, но не более, чем гвоздь в сапоге:
колет, когда наступишь, но можно терпеть. Вскоре после начала солдатской
жизни Фынь Маня его отец, сановный ученый Чан Фэй, получив повышение на
государственной службе, был назначен правителем Су-Чжоу. Сидя на телеге с
запасными канатами для камнеметов, Фынь Мань ехал в Су-Чжоу, не опасаясь
встречи с отцом. Вельможный правитель никогда не узнает сына в обличье
солдата. Фынь Мань, давно презрев добродетель, забыл об отце. Сейчас он
его ненавидел. За все.
сунской паутины. Говорят, слова острее стрел, летят они медленно, но
остаются внутри. Тенгиз действовал, помнил. Вероятно, наибольшая часть
завоеваний и переворотов не была бы начата, понимай затеявшие их люди все
дальнейшее.
в степи. Он может подчинить их, они тоже пойдут по новой тропе. Кто знал,
сколько монголов? Тенгиз думал о сотне тысяч всадников. Будущее
принадлежало ему. Монголам.
вместе в верхушки башен, в стены, разрушая зубцы и укрытия защитников.
Машинами управляли пленные суны-механики под командой монголов. Су-Чжоу
отвечал своими машинами, стараясь повредить камнеметы осаждающих. Против
одного камнемета осажденных били десять монгольских. Под городом хватало
места для машин. Строители городских укреплений соорудили площадки для
машин только на башнях. Вскоре монголы сбили их. К вечеру сами башни были
повреждены, как и укрытия на стене. Поддавалась и сама стена. Камни
облицовки вываливались рядами, обнажая сердцевину - рыхлую смесь из камней
неправильной формы, ненадежно связанных глиной. В сумерки монгольские
пленники беспрепятственно собрали отскочившие от стены каменные ядра,
которые завтра продолжат дело разрушения.
все. Даже не будь Фынь Маня, ханского суна - так его звали монголы, -
Тенгиз разрушил бы стены Су-Чжоу в нескольких местах, скрывая от
осажденных место решительного удара. Изготовленные тараны издали
нацеливались на ворота, высовывая кованые лбы из-под шатровых укрытий.
Если завтра ханский сун не повалит южную стену, падение Су-Чжоу замедлится
немногим.
неизвестно кем и за что заключенного в трюме джонки, уносила река. За
прорубленным в бревнах оконцем, куда не проходила голова, плыли странно
пустынные берега, безлюдные, дикие, и во сне Чан Фэй мучился сомнениями:
где он, где Поднебесная с ее заселенными реками? Гористые берега сменялись
равнинными. Джонку поворачивало, качало, крутило в водоворотах. Берег
уходил все дальше. Вода успокоилась в беспредельности. Чан Фэй понял - его
унесло в открытое море.
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Каменистый Артем
Шилова Юлия