Чтение 123–й страницы книги ~Слово и дело~

Один глаз Анны Иоанновны приоткрылся, и жуткий зрачок его исподтишка над-
зирал за Емельяном.

Стало страшно! Как и в прежние времена. Под императрицу подсунули аромати-
ческие матрасы.

- Ну что ж, начнем... - заговорили врачи.

Саншес скинул кафтан. Натянул длинные, доходящие до локтей, перчатки из
батиста. Вооружил себя резаком. Но прежде лейб-медики выпили по стакану вина
и снова втиснули в зубы трубки.

- Пора! - суетился де Тейльс. - Приготовьте ведра...

Под ударом ножа раздутое тело императрицы стало медленно оседать на плос-
кости стола - словно мяч, из которого выпускали воздух. Саншес перевернул те-
ло на бок, и теперь Семенов с Маутом едва успевали подставлять чашки.

- Осталось одно ведро! - крикнул Емельян.

- Это для требухи, - ободрил его Кондоиди.

Знание латыни всегда полезно, и сейчас врачи посадили Емельяна Семенова
для записи протокола. От стола, где потрошили Анну Иоанновну, часто и вразно-
бой слышалось разноголосье врачей:

- В перикардиуме около рюмки желтого вещества, печень сильно увеличена...
жидкости три унции! Поспевайте писать за нами... Истечение желчи грязного
цвета... В желудке еще осталось много вина и буженины... Ободошная кишка
сильно растянута...

- Проткните ее, - велел Кондоиди.

Требуха ея величества противно шлепнулась в ведро.

- Вынимайте из нее желудок.

- Не поддается, - пыхтел Саншес.

- Рваните сильнее.

- Вот так... уф!

Кондоиди скальпелем разжал мышцы мочевого пузыря.

- Тут пто-то есть, - сказал он, сосредоточенный.

И достал из пузыря царицы коралл ярко-красного цвета. Повертел его перед
коллегами, показывая. Коралл был ветвистый, как рога дикого оленя, с очень
острыми зубцами по краям, величиною с указательный палец взрослого человека.
Это и был "камчюг".

- Вот прицына цмерти, - сказал Кондоиди. - Броцьте!

Коралл звонко брякнулся в пустую вазу. Кондоиди вспрыгнул на стол. Присев
над императрицей, он засунул руку в грудную клетку, шнурком шелковым стянул
ей горло. Затем крепко перевязал грудные каналы, идущие к соскам.

- Цеменов, иди пуда с нозыком, - велел Кондоиди.

Емельян Семенов, на пару с Маутом, убирали из Анны Иоанновны весь жир.
Саншес между тем кулаком запихивал в императрицу, словно в пустой мешок, сва-
ренное в терпентине сено. Каав-Буергаве, мастер опытный, бинтовал императри-
цу, будто колбасу, суровой тесьмой, пропитанной смолами... Трудились все!

Кондоиди велел своему подмастерью взять ведро с требухой и вынести его ку-
да-нибудь. Емеля подхватил тяжеленное ведро, вышел во двор. С неба ясного сы-
пал хороший, приятный снежок. За Фонтанкою дымили арсеналы, слышался грохот
опадавших кувалд.

Жизнь текла, как и раньше. Бежали лошади в санках.

Потирая уши, прохожие шагали по своим будничным делам.

Емельян Семенов дошел до выгребной ямы. Еще раз брезгливо глянул он на
осклизлые, синевато-грязные потроха Анны Иоанновны. И, широко размахнувшись,
выплеснул в яму царскую требуху.

Пошел обратно, позванивая в руке пустым ведром.

День был чудесный. Погода настала хорошая...

Цари! Я мнил: вы боги властны,

Никто над вами не судья;

Но вы, как я, подобно страстны

И так же смертны, как и я.

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

ЭПИЛОГ

Велика мать Россия, и каждый найдет себе место в ней...

За горами -земли великие,

За лесами - земли богатые.

Близ озерка чистого, за дебрями дремучими, со времен недавних поселился
беглый с каторги бобыль, мужик еще не старый. Сам он был громаден и прям,
плечищами - сажень косая, а ноздрей у него не было... Вырваны - так что кости
видны!

Звали его Иваном, а родства за собою не упомнил.

Таился в лесу он целую зиму. По весне дом срубил, крепенький такой. Соба-
чонку завел - шуструю. И топором тюкал. И силки на зверье и птиц ставил - с
охоты этой и проживал.

Проходил мимо странник убогий, водицы испросил.

- Старче, - сказал ему Иван, родства не знающий, - ты, видно, немало по
свету хаживал. Не ведаешь ли, где живут тут девицы незанятые? Скуплю мне од-
ному в лесу век вековать.

- А эвон, - кивнул странник, возвращая мужику ковшичек берестяной, - сту-
пай, добр человек, тропкою этой, которою я на тебя из лесу вышел. Иди, иди,
иди... долго идти надо! А там над речкою дуб растет - высокий же. И от дуба
того сверни посолонь, как и я шел. Ступай далее - до камня великого... А там
поселился мужик хороший, в бегах от помещика, у него - дочери!

Отправился Иван в дорогу - поискаT невесты себе.

И лаяла на белок собачка его шустрая.

Дошел Иван до дуба приметного, от него повернул посолонь. Вот и камень за-
виднелся замшелый, под ним же дом стоял. Приняли Ивана, за стол посадили. Хо-
зяин его убоинкой потчевал.

А за окнами долблеными лес вечерне шумел...

- Вот и рай! - сказал мужик Степан, тоже родства за собой не помнящий. -
Никого округ на сотни верст нету: ни барина, ни воеводы, ни царицы, ни попов,
ни сыщиков... Живем, мать твою в маковку! И будем жить, а после нас пускай
другие живут...

Нацелил Иван свой веселый глаз на молодуху, которая, возле печи стоя, ру-
кавом от него закрылась.

- Марьюшка, - позвал ее нежно, - ступай за меня. Ты не бойся. Ноздри мне
на Москве вынули, это непригоже, верно. А души моей никто из меня вынуть не
смог... Чиста она и крепка! Будем жить ладно. Я тебя вовек не обижу...

- А сам-то каких ты краев будешь? - спросили его.

- Моих краев не измерить, - отвечал Иван, родства не знающий. - Сам-то я
русский буду... Был когда-то Потапом, по селу Сурядову и звался Сурядовым. На
Москве свое житие имел. Оттуда в солдаты попал и на службе в Ревеле был, го-
родок, прямо скажу, чинный и приятный, только мне там худо было. Затем вот в
Кронштадте гавани бутил... там тоже плохо мне было. Привелось и в Польше по-
жить, на Ветке, откуда к татарам попал. Но с армией господина Ласси из Крыма
я вышел... Всяко бывало в жизни моей, но, кажись, затишало! Теперь вот, ду-
маю, пашню подымать надо.

- Трудно будет... без бабы-то! - причмокнул Степан. - Лес корчевать... бе-
да прямо! Я-то свою уже поднял. На девках своих пропахал целину. Впрягу их в
соху, а сам управляюсь...

Вернулся Иван к себе с женою. И забегали потом на опушке леса дети его -
русоголовые. Парило в воздухе жирной, земною сытью. И шуршало в пальцах коря-
вых первое зерно - струистое, как жемчуга драгоценные.

Не успели дети подрасти, как - глядь! - уже и не стало вокруг пустоши.
Пришел другой народ, от неволи себе воли ищущий. Люди сообща раздвинули бор
дремучий, слетались отовсюду грачи на черные пашни. И выросли избы - бревен-
чатые, душистые. Шли бабы по вечерам за водой, пряли старухи пряжу, и пели
девки...

Проходил как-то мимо странник - из краев дальних.

- Люди, - спросил, - а какие же вы будете?

- Русские мы, - отвечал народ.

- Место ваше каково прозывается?

- Иваново,- отвечали страннику, и, воды из колодца испив, пошел Лазарь да-
лее по Руси, бренча кружкою...

А по весне всегда хорошо. Земля раскрывает себя, словно в родах. И охотно
бежит соха за лошадкой, распахивая целину все дальше и дальше. С шелестом
кладется зерно из короба крестьянского в землю российскую...

Растет мать Россия - раскидывает ее вширь!

Аж за тихий Керженец, в Сибирь, в глухомань самую...

Не мечом, так плугом, а России величиться!

Первые кресты отметили место первого кладбища.

В гробу теснущем положат в землю Ивана, и встанут над могилою его сыновья
- уже статные парни. И завоет над покойником патлатая Марья с глазами безум-
ными от разлуки вечной. Сыновья молча оторвут ее от фоба отцовского. Прозве-
нит над ними колокол печальный, и звук этот растает не спеша над пажитями,
над огородами, над скворечнями...

А потом зашумит здесь, заволнуется базарами город. И будут в утра морозные
дымить трубы, побегут дети с санками. По улицам пройдут тысячи людей, торопя-
щихся взяться за дело.

И никто никогда не вспомнит того, кто был первым зачинателем этого горо-
да...

А ведь первая его борозда и стала теперь главной улицей!

Никто не вспомнил о нем, ибо родства у него не было.

Но, как сказано в древней книге Иова:

"И ОСТАЛСЯ ОДИН Я, ДАБЫ ВОЗВЕСТИТЬ ТЕБЕ..."
----------------------------