Мейзон *(14) предлагал, если я буду стучать, они меня издадут на
финской бумаге. Я тебе рассказывал тогда, пятичасовой разговор...
своей судьбой как над частью русского литературного процесса?
литературного процесса, но задумываться над этим я просто
совершенно не в состоянии. Я абсолютно не в состоянии каким-то
образом это сфокусировать. Я думаю, что в лучшем случае что-то
прибавилось на букву б. Ты знаешь, что интересно это, правда,
несколько общее рассуждение, отвлеченное, но я думаю, что с нами
нечто произошло, что нас спасает и до известной степени даже
возвышает и делает людьми. Мы не литераторы, потому что, когда ты
начинаешь определять себя в рамках литературы, в рамках любой
структуры, это конец. И поэтому, с одной стороны, стишки это самое
главное, а с другой стороны, психологический побочный шок, потому
что невозможно себя квалифицировать. Роберт Фрост говорит: Сказать
о себе, что ты поэт, также нескромно, как если сказать о себе, что
ты хороший человек. И уже хотя бы поэтому, но и без Фроста это
ясно, ты просто проживаешь свою жизнь. И совершенно нет у меня
представления о том, что я литератор, русский литератор,
американский литератор, китайский или японский... Этого совершенно
нет, я вообще не знаю, что я такое. В лучшем случае я знаю, что я,
ну, скажем, трусоватый, но любопытный человек. Ну, может быть уже не
любопытный -- надоело.
важны в одном отношении. Потому что, когда я говорю сейчас, я себя
чувствую самим собой, поскольку во всех остальных случаях никому
ничего не объяснишь. Кому это можно объяснить? Кто это поймет?
нобелевку, а отъезд, перемены и т.д., это то, что меня абсолютно
вырвало из контекста. И тут уж ты себе врать ничего не станешь,
ничего не станешь воображать. Ты понимаешь, что ты, в общем, из
всех детей ничтожных света ты всех ничтожней... Примерно это. Это и
всегда было так ясно. И при всем том ты оригинальная фигура,
запятая в какой-то огромной книге... То есть никто...
жизнь, а просто: повезет -- напишется стихотворение. Доживаешь, до
всего доживаешь -- до морщин, до седых волос... и доживаешь не за счет
изящной словесности, а просто доживаешь. Продукт времени то, что ты
делаешь, то, что время с тобой делает. Оно тебя все время каким-то
образом то ли обтесывает, то ли режет, доводит тебя до кикладской
фигуры без черт и лица.
удается, писать стихи?
вернуться в Ленинград и так же жить. Но понятно, что так же жить
нельзя. Там начнется полный балаган. Это замечательно -- жить на
отшибе.
то ли уже что-то сделали и хватит общей каши.
это отчасти профессиональное, а отчасти обществом вынужденное и
навязанное ощущение. Во-первых, никаких амбиций никогда не было, а с
другой стороны ничто тебя не делает таким демократом, как поэзия.
Поэт -- он вообще по природе демократ, куда в большей степени, чем
прозаик. Как птица, которой совершенно не важно, на какой ветке она
окажется: она чирикает, если ей чирикается, и очень часто она
принимает шум листвы за аплодисменты.
русскоязычной?
иногда читаешь стихи и... завидуешь, завидуешь вот этой
естественности отношения к вещам. У меня же это еще зависть к
языку. Я, например, сочинил двадцать стихотворений по английски,
довольно, как мне кажется, хороших. И сочинил я их не из амбиции
стать англоязычным литератором (у них своих хватает, и бессмысленно
в это встревать), их сочиняешь, потому что это как бы такая
терапия. Потому что, когда ты живешь в какой-то среде, твои приятели
пишут по-английски, и их мнение о тебе основано на том, что ты
опубликовал. А публикуешь ты переводы, причем старые переводы, и
получается, что они тебя держат не за того, кто ты на самом деле
есть. И поэтому, чтобы продемонстрировать им, кто ты есть, ты
пишешь по-английски. Разумеется, все эти разговоры: "Джозеф, пиши
по-русски, не изменяй русской культуре", меня преследуют. Как будто
культуре можно изменить. Но давление тем не менее возникает, кроме
того имеет значение англоязычная среда -- кто-то пишет стихотвориние,
отправляет его в журнал, а ты... с переводиком... И хочется просто
естественности, когда ты сам положил бы стихотворение в конверт и
отправил... И это давление это как бы такой соблазн, искушение, но
если долго не поддаваться искушению, то это может кончиться
неврозом. И поэтому я считаю, что лучше время от времени искушению
поддаться, тогда, по крайней мере, оно к тебе вернется не скоро...
наверное, просто писать стихи поанглийски, но мне это совершенно
неохота, желание такое возникает лишь иногда... не часто...
какие-то эссе -- эта необходимость какого рода? Просто участие в
литературной жизни, случайность?...
соображениями. Ну, и иногда это было просто интересно.
рецензию или что угодно, и, разумеется, можно это написать
по-русски, а потом переводить... Но всегда, когда тебе предлагают
что-то, это обычно предлагается сделать к какому-либо сроку, и,
скажем, писать это по-русски, а потом еще заниматься переводом -- это
займет гораздо больше времени, это не метод поспевать к сроку. И
поэтому я просто начал писать по-английски. В ряде случаев мне это
было чрезвычайно интересно, например, статьи о Кавафи, Монтале,
Одене, предисловие к Ахматовой, статью о Цветаевой. А иногда просто
у тебя есть какие-то собственные идеи и хотелось бы их изложить. Но
чаще это диктуется заказом. Сам я, по своей собственной воле,
написал только две или три статьи. Как правило же, все это повисает
на тебе, все время думаешь, что это надо сделать. Вот и сейчас как
раз на мне повисло штук пять или шесть статей, которые надо писать,
а мне этого совершенно неохота делать. Единственное, чего хочется --
это сочинять стишки... И сейчас это я как бы могу себе позволить,
но с другой стороны, это тоже можно рассматривать как некоторое
хамство в том смысле, что теперь, мол, когда все обошлось более или
менее благополучно, ты будешь только стихи писать... Это тоже
все-таки моветон... Поэтому лучше идти все-таки более или менее
честным или не очень честным литературным путем.
сколько есть у тебя читателей, может, у них что-то после и
изменится. Раньше я этого совершенно не хотел делать. Два раза, я
помню, вышел сборник Мандельштама и сборник Ахматовой, мне
предложили написать рецензии, и я говорил, что совершенно не желаю
этим заниматься. А мне было сказано, если ты этого не сделаешь, что
это отдадут какому-нибудь идиоту. И это, возможно, самый главный
двигатель. Не то, чтобы ты считаешь себя самым умным, но опасность
того, что этим будет заниматься идиот, как-то заставляет тебя все
это делать...
ощущение какого барьера?
невроза -- мне начинало казаться, что я не могу вспомнить какого-то
слова и тому подобное.
родное, как некий остров отплывает, то это имеет и какую-то
благодатную сторону...
культура в том виде, в каком она возникла в родном городе, она и
была как бы на острове, на отшибе от всей империи. И это положение
нисколько не изменилось. Другое дело, что ты не занимаешься уже
делами нации непосредственно. Ты занимаешься своими собственными
делами, тем, что ты такое есть.
ты заворожен своей реальностью, ты не можешь от нее отстраниться и
взглянуть на нее как на нечто архетипическое, как на нечто присущее
виду. И ты начинаешь себя ощущать по отношению ко всем этим, в
конечном счете, ограниченным явлениям. Я не помню, кто-то меня
спросил, кем вы себя ощущаете: русским поэтом, американским поэтом?
Начать с того, что я себя ни тем, ни другим не ощущаю. Человек
должен ощущать себя иначе: трус он или не трус, спокойный он или
неспокойный, и только потом уже эти категории национальности,
крови, веры... Если я русский, то я веду себя одним образом, если я
христианин -- другим, если еврей -- третьим. Смешно!
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Роллинс Джеймс
Акунин Борис
Шилова Юлия
Шилова Юлия