что, впрочем, не мешало, как я уже рассказывал, обчищать братана, играя в
бабки или в чику.
оторвы, как Санька левонтьевский, а он, довольный таким положением, играл
сам с собою, мастерил из ивовых прутьев упряжь для бабок, рано научился
плести корзины, потом вязать сети, плотничать, столярничать, огородничать.
мастерового, домовитого мужика, и пока мы еще лоботрясничали, вытворяли
разные штуки, не желая разлучаться с детством, он уже вел хозяйство, которое
охотно уступил ему дядя Ваня, склонный больше к рассуждениям насчет работы,
чем к самой работе.
восторгались его положительностью, а он стеснялся, что укором является, и
всячески выслуживался перед нами. Слух был -- Кеша до сих пор попивает
вареное молоко из нарядного детского сливочника, только тетя Феня сливочник
ныне на ставит на окно, скрывает слабость сына, потому что зачастила в дом
девица с заречного подсобного хозяйства, тоже положительная, с медицинским
образованием, умеющая вязать носки и рукавицы, также строчить шторы.
братана зубоскальством.
ночь, повесил на гвоздь полушубок и прошел в передним угол. На нем была
клетчатая рубаха со множеством пуговиц, аккуратно подшитые валенки с
загнутыми голенищами. Кто-то лесенками постриг братана, оставив косую челку,
и под корень истребил косичку, которая, сколь я помню, всегда сусликовым
хвостиком свисала в желобок его худой шеи.
родственным сочувствием, и никакие мои фэзэошные насмешки на него не
действовали, вся его любовь ко мне и ко всем нам жила на его постноватом
лице.
братана. -- Мастерица, говорят. Пальто бы мне зашила, по-свойски.
постели Августа и делала вид, будто нас не слышит. -- Кака невеста? В
Березовку вызывали, в военкомат, на освидетельствование. Призовут скоро.
от всяких напастей, охранять уединенность его, что до меня не сразу, не
вдруг дошло это сообщение. Но чем он лучше или хуже других, мой братан Кеша?
Никто из нас для войны не рождался. Такие же, как он, мирные люди топают
сейчас в запасных полках, колеют на морозе, голося: "Вставай, страна
огромнаяВставай на смертный бой!" -- и на фронт, воевать. Только трудно, ох,
трудно будет братану там, в совсем другой, непригодной для него жизни, в
казарменной тесноте, вдали от отца-матери.
него, пытаясь представить братана в военной форме, в строю, в сраженье, и
ничего у меня не получалось, а он угадывал мое беспокойство и непривычно
много говорил -- успокаивал не столько меня, сколько себя.
-- это уж на самый крайний случай. Табаку-самосаду насеялось почти полмешка.
Августа продаст его перекупщикам, которые стаями рыскали по деревням в
надежде чем-нибудь поживиться. На вырученные деньги тетка прикупит сена.
Если удастся отстоять и вывезти сено с Манской речки, с нашего давнего
покоса, который перешел Августе, корову она, пожалуй, до травы дотянет.
отбивать. Затем сено нужно вывезти.
по-прежнему работал на бадогах, даже получил повышение -- не то бригадиром,
не то десятником стал. Много сейчас строилось в городе и возле города
казарм, бараков для эвакуированных, заводы ставились, фабрики, свезенные в
Сибирь с занятых фашистами земель, на известку возник небывалый спрос.
окнах, половичок на сундуке, в переднем углу на столе -- филенка с расшитыми
по ней ниточными узорами; кровать, заправленная одеялом; над кроватью кот и
кошка из цветной фольги, заключенные в деревянную, отделанную соломкой раму
-- продукция эвакуированных, которую меняют по деревням на картошку. Тикают
часы с гирькой. Маятник на месте, стрелки на месте, гирька на месте! В
прежние времена эти часы разобраны были бы в первый же день, если не в
первый час. И котов этих распотрошили бы орлы дяди Левонтия, и скатерку
филейную ножницами исстригли, и все бы перевернули вверх дном, кроме русской
печки разве. И содомила бы тетка Васеня, раздавая оплеухи направо и налево,
и гонялась бы за Санькой с железной клюкой.
себя, но креститься она не умела, и я от растерянности заухмылялся, смутил
ее. И вот сидит тетка Васеня на низком курятнике у печки, петух просунул
голову меж планок, клюет ее валенки, а она не слышит. Смотрит тетка Васеня
на меня и тужится что-то вспомнить.
хвост дудкой!
брови, старчески сунувшиеся к глазам.
-- У-у, озорник! -- погрозила она мне пальцем облегченно и поправила платок
на голове. -- Ох, какие вы с Санькой были! Ох, какие!.. А Санька-то в
антилеристах! Где, отец, Санька-то? В какой местности? Он так все прописал,
так прописал... Ну-ко, отец, расскажи-ко. -- Тетка Васеня поерзала на
курятнике, изготовилась слушать со вниманием, хотя, по всем видам, слышала
Санькино письмо много раз и все знала наизусть.
заговорил неторопливо, уважительно дядя Девонтий, окутался дымом и поджидал,
чтоб я подтвердил, какой он человек, Санька-то, мол, о-го-го. А сам подумал:
"Во бы послушал Санька, с каким почтением о нем, клятом- переклятом,
руганном-переруганном, вспоминают родители, которым он испортил столько
крови, что уж дивоваться приходится, как они еще живы".
по чести прописано, поклоны всем, здоровья пожелания. Складно так. А дальше
закавыка! "О местности, где я нахожусь, написать не могу, хотя вы просите,
потому что военная тайна. А чем тятя бадоги колет?" Все понятно, што военная
тайна, што нельзя, стало быть, сообчать местонахож- денье. Но пошто Санька
вопрос такой задал? Он же знает все про бадоги! Сам на них рабливал.
Колотушка деревянная, топор, клин! -- вот и весь прибор. Гадали мы с
матерью, гадали, аж в голове загудело. Ничего не отгадали.
Лицо и глаза ее светились радостной нетерпеливостью. Она подняла руку, будто
школьница, собираясь вступить в разговор.
тогда я еще на рядовой работе состоял, -- важно заметил дядя Левонтий, --
колю бадоги, а вопрос Санькин не идет у меня из башки. Я вечером в
сельсовет. Покрутили там, повертели письмо Александра. Обормот, говорят, он
был, ваш Санька, обормотом и остался -- не мог уж без фокусов отцу-матери
написать. Тогда я сказал сельсоветским кое-што! И к учительше. Она дрова
пилит, усталая, ничего не соображает. Помог я ей дрова напилить, в избу
снес, а там у ей сестра с Кубани, эвакуированная, больная, и, скажи ты мне
на милость, вмиг она мне все и разобъяснила, остолопу. Клин! Понимаешь,
Кли-и-ин! -- Лицо дяди Левонтия сияло таким восхищением, тетка Васеня так
хорошо по-куричьи квохтила на курятнике, что порешил я продлить маленько
ихнее ликование.
дядя Левонтий и утер выступившие на глазах слезы. -- Как он их, а?!
чтоб совсем уж ублаготворить дядю Левонтия и тетку Васеню, прибавил: --
Кто-кто, а такой человек, как Санька, и на войне не пропадет!
и грудь, как в молодые, моряцкие годы, колесом сделалась.
либо грудь в крестах! -- гордо заявил дядя Левонтий и туг же укорил тетку
Васеню: -- Ты чЕ это, мать, сидишь-то? Напой, накорми человека, после и
вестей проси.
печи. А дядя Левонтий трудно закряхтел и сказал, как будто оправдываясь:
жива, -- и покачал седой, ровно бы мохом обросшей головой. -- Э-эх, ребята,
ребята, матросы мои...
сорил табаком на брюки, и все, что было за словами, читалось на его лице:
Роллинс Джеймс
Якубенко Николай
Андреев Николай
Курылев Олег
Гуль Роман Борисович
Перумов Ник