Чтение 124–й страницы книги ~Волоколамское шоссе~

Матренино. Туда, к Филимонову, мы ночью переправили раненых, разгрузили
медпункт.

Взводы Брудного и хозяйственный взвод обороняют деревню. С разных
опушек лезут танки и пехота. Ведем огневой бой. Немецкие снаряды выводят
из строя одно за другим наши орудия. Ездовой Гаркуша придумал: поставить
пулемет на розвальни, запрячь маштачка и стрелять с саней, перебрасывая
эту огневую точку из конца в конец деревни.

...Тают и тают наши силы.

Навзничь простерт на снегу богатырь Галлиулин. Шинель прорвана у самого
сердца. В миг смерти он прижал руку к груди, прижал точно так же, как и в
ту минуту, когда однажды сквозь сон кротко произнес: "Я извиняюсь".

Неловко согнувшись, застыл навсегда Мурин. Очки сбиты с воскового
заострившегося носа, в снегу торчит обвязанная ниткой дужка. Никогда
больше он, аспирант консерватории, ставший пулеметчиком, не подойдет ко
мне, не приоткроет свою впечатлительную душу. Сколько раз я его учил
стоять "смирно", а теперь сам стою "смирно" над ним, неподвижным Муриным.

- Комбат, ты чего, сдурел? Нарочно ловишь пули?

Толстунов с силой пригибает меня к взрыхленному, перемешанному с глиной
снегу, тащит за руку в укрытие.

...Сотоварищ погибших пулеметчиков, командир расчета Блоха ранен,
осколок чиркнул по шее. Блоха не оставил розвальней - своего летучего
пулеметного гнезда.

Вот несутся эти сани. Рядом с Блохой, странно сбычившим голову, сидит
на соломе у пулемета разгоряченный азартом, страстью боя Бозжанов. Вожжи
держит тоже отнюдь не приунывший, подгоняющий коня кнутом и сочными
ругательствами озорной Гаркуша.

Уже в середине дня этот пулемет остался у меня единственным.

...Еще одна атака немцев со стороны путевой будки, уже нами отданной.
Лезут в гору танки, за броней укрывается пехота. Приближаются к крайним
домам, к сараям на околице. Наш злой ближний огонь заставляет наконец
автоматчиков лечь. А танки врываются в деревню.

Сбоку, с горы, срываются, скатываются мои бойцы. Они с диким рыком
"а-а-а!", с примкнутыми штыками стремглав набегают на вражескую цепь.
Вперед вынесся Брудный. Немцы не принимают удара.

А в Горюнах, на широкой улице меж домов, глухо хлопают противотанковые
гранаты. Взвод истребителей схватился с черными машинами смерти. Тут и там
замерли, дымят подорванные, подожженные, одетые в броню громадины. Те, что
избежали этой участи, прогрохотали сквозь деревню и, не снижая скорости,
ушли по противоположному склону.

Мы остались хозяевами Горюнов. И опять на взрытом гусеницами и
снарядами снегу простерты павшие.

В единоборстве подбив танк, сложил удалую голову красавец Шакоев. В
этой же схватке погиб тот, кого в роте называли стариком, - солдат с
прокуренными пшеничными усами, Березанский.

Худенький низкорослый Джильбаев перевязывает сидящего на снегу
раненого.

- Товарищ комбат, я тоже...

Джильбаев показывает взмахом руки, что и он метнул под танк гранату.
Жар боя еще владеет им.

Он обводит взглядом улицу, что стала полем брани, видит догорающие
танки, охваченную пламенем избу, недвижные тела в шинелях, стеганку
распластанного на обочине с протянутой вперед рукой дагестанца-командира.

- Товарищ комбат, как же теперь? Что же мы теперь?

- Будем, Джильбаев, драться дальше.

...Вернулись бойцы, которые отогнали автоматчиков. Вернулись я принесли
на шинели тело командира роты. В этой жестокой контратаке отдал жизнь
Брудный.

Маленький связной, скороход Муратов, уже на раз терявший в бою
командиров роты - и стройного, подтянутого Панюкова, и стеснительного, с
грузинскими черными, навыкате глазами Дордия, сиротливо смотрит на
утратившее краски жизни, пожелтевшее лицо.

Прощай, храбрец Брудный! Прощай, мой сотоварищ! Опять секунду-другую
стою "смирно" над погибшим.

Уже некому передать командование ротой. Не забирать же Бозжанова от
последнего моего пулемета. Опять рядом со мной Толстунов.

- Федя, прими роту. Больше некому.

Старший политрук сейчас словно забывает, что он выше меня званием,
чеканит в-ответ:

- Есть, товарищ комбат!

...Больше не пытаясь взять деревню с ходу, немцы упорно захватывают
пространстве. Уже продвинулись на восемьсот метров, отделяющих Горюны от
кромки леса, темнеющего за путевой будкой. Уже отняли у нас несколько
сараев на околице.

...Давно нет связи с Заевым. Ведущий к нему телефонный шнур перебит
осколками. Порой доносится частая ружейная пальба с той стороны, где
окопались бойцы Заева, отделенные от нас полосою леса.

Лишь с Филимоновым я держу связь. И телефонную (повреждения линии
быстро исправляют герои связисты) и огневую.

Поляна, где пролегает дорога на станцию, простреливается и с нашей
высотки, и боевым охранением роты Филимонова, выдвинутым в перелесок,
откуда видны Горюны. Ни один автоматчик не лезет в это поле, огражденное
перекрестным огнем.

...Продолжаем драться. Немцы занимают дом за домом, мы от дома к дому
медленно отходим, цепляемся за каждый двор, снова и снова встречаем врага
пулями.

Вот так бы держать и Волоколамск!

...Свечерело. Мы владеем половиной деревни, другая - у немцев. Нас
разделяют еще не погасшие пожарища.

Во мгле бой замирает. Мутные красноватые зарева обозначаются в небе.
Под прикрытием тьмы в братской могиле хороним убитых. Хороним без салюта,
без надгробных слов.

Санитары - их тоже осталось не много - без шума эвакуируют раненых в
Матренино. Задерживается лишь фельдшер Киреев, чтобы уйти с последней
горсткой.

...Часы показывают наконец полночь. Минуло девятнадцатое ноября. В душе
умещаются и скорбь, и пронзающая радость. Задача, которую поставил
Панфилов, нами выполнена. Воинский долг свершен! Можно покинуть Горюны.

Неожиданно во тьме возгорается стрельба. Сунулась немецкая разведка: не
ушел ли уже рус? Мы огрели разведку из винтовок.

Убедившись, что рус еще держит оборону, немцы без прицела забрасывают
нас минами. Пережидаем налет. Опять все затихает.

...Выхожу на улицу. В отсвете зарева вижу: мерно шагает Тимошин,
сматывает провод.

Подзываю его. Заходим в стылую, с проломами в крыше избу. Приказываю
Тимошину взять двух бойцов и пробираться к Заеву. Пусть рота Заева
снимается, уходит. Назначаю место встречи - отметку в лесу близ деревни
Гусеново. Обозначаю на карте Тимошина эту отметку. Отраженный от бумаги
луч карманного фонарика падает на похудевшее, ставшее за один день
поугловатее, мужественное юное лицо.

...Снаряжаю людей и в другую сторону, в недалекий лес, где укрыты кухни
и обоз батальона. Посыльные передадут мой приказ: сейчас же запрягать и
двигаться на станцию.

...Снимаю оборону. Все сходятся ко мне. Рахимов пересчитывает последних
защитников деревни. Нас лишь двадцать четыре человека. С нами две пушки,
один пулемет.

Втихомолку оставляем Горюны. Передовым идет Рахимов. Цепочку замыкает
Толстунов.

Успеваю затемно оставить и станцию Матренино.

Засеревшее утро встречаем на марше. Двигаемся лесом. Рота Филимонова,
малые остатки роты Брудного - на время похода они переданы под начало
Бозжанова, - добрый десяток саней, где тесно разместились раненые,
санитарная линейка, розвальни под пулеметом, обозные двуколки, две пушки.

По лесным тропкам держим путь к отметке, куда должен подойти и Заев.
Идем строем. Солдатская тяжелая обувь проминает до черной земли тонкий
слой снега. Белые шапки лежат на лапах хвои. Уже облетает дуб. Опавшими
листьями дуба усыпана наша тропа. Порой приходится топорами и малыми
саперными лопатами подсекать прутняк, вырубать дорогу для орудийных
запряжек.

Уже немало километров пройдено. Длинной дугой, кое-где с зубчиком - там
мы огибали открытые места - прочерчен на карте Рахимова наш след. Нигде не
наткнувшись на немцев, выходим лесной глушью к Волоколамскому шоссе. Нам
его надо пересечь, прошагать полосу, очищенную от деревьев. Стоим в
подлеске, наблюдаем.

Катят и катят в сторону Москвы длинные немецкие грузовики. Прошумела
очередная автоколонна. В кузовах наложены, обвязаны толстыми веревками
ящики с боеприпасами. Несколько машин заполнено солдатами. Сидят
съежившись, вобрав руки в рукава темно-зеленых шинелей. На уши натянуты
пилотки, воротники подняты.

Прошла, вздымая колесами снежную пыль, эта колонна. Двигаться? Опять
приближается, мчится вереница машин с гитлеровской мотопехотой. Противник,
видимо, вводит резервы, свежей кровью вживляет, подкрепляет наступление.
Посмотрим, надолго ли еще хватит у вас крови!

Стоим, пережидаем. Движение по шоссе то затихает, то возобновляется.
Черт возьми, не переждешь! Приказываю открыть по машинам огонь. Стрелять в
пехоту, в кузова, чтобы шофер в ужасе добавил скорость.

Вот и еще одна колонна. Огонь! Трах, трах... Грузовики вихрем унеслись.
Идет легковая штабная машина. Водитель, ошеломленный внезапной пальбой,
тормозит. На шоссе выскакивает офицер и тут же валится, скошенный пулями.