обуздывать закоренелых преступников, как не плетями и батогами, которые,
кстати сказать, совершенно в стиле каторжной тюрьмы и вполне там уместны
гуманная каторжная тюрьма - это ублюдок, эстетический компромисс, и господин
Сеттембрини, хоть он и поклонник прекрасного слога, по существу ничего не
смыслит в прекрасном. А что касается педагогики, то, со слов Нафты,
получалось, что представление о человеческом достоинстве тех, кто ратует за
уничтожение телесных наказаний, восходит к либеральному идеализму эпохи
буржуазного гуманизма, коренится в просвещенном абсолютизме человеческого
"я", который в недалеком будущем отомрет и уступит место уже нарождающимся,
менее дряблым общественным идеям, идеям общности и подчинения, принуждения и
послушания, при которых без священной жестокости никак не обойтись и которые
заставят взглянуть иными глазами на наказание человеческого падла.
Отсюда и формула "повиноваться, как падло"{161}, съязвил Сеттембрини, и
так как Нафта заметил, что, поскольку господь бог, карая нас за первородный
грех, подверг наше тело стыду и сраму тления, в конце концов не такая уж
беда, если это же самое тело когда-нибудь и высекут, - подумаешь какое
оскорбление величества! - разговор тут же перекинулся на кремацию.
Сеттембрини восхвалял ее на все лады. Этого стыда и срама очень легко
избежать, радостно провозгласил он. Человечество, по причинам
целесообразности и движимое идеальными побуждениями, вскоре навсегда
избавится от них. И он объявил, что участвует в подготовке международного
конгресса сторонников кремации, который, очевидно, состоится в Швеции. Там
будет демонстрироваться образцовый крематорий, оборудованный по последнему
слову техники, а также колумбарий, что, несомненно, вдохновит и привлечет к
ним очень многих. Да и то сказать, что за устарелый архаический способ -
погребение в земле, и до чего же он не созвучен условиям нашего времени.
Взять хотя бы рост городов! Оттеснение так называемых кладбищ, занимающих
огромную площадь, из центра на окраину! Цены на землю! Прозаизм похорон,
которого не избежать, когда приходится пользоваться современными видами
транспорта! У господина Сеттембрини многое что нашлось сказать
прозаически-верного по этому поводу. Он потешался над согбенной горем
фигурой вдовца, каждый божий день совершающего паломничество к могиле
дорогой усопшей, чтобы там, на месте, беседовать с нею наедине. У такого
идиллика должна быть бездна самого драгоценного на свете блага, а именно -
свободного времени, не говоря уже о том, что шум и толкучка современного,
расположенного в самом центре города кладбища живо отбили бы у него охоту к
атавистическому сентиментальничанию. Уничтожение трупа огнем - какая
опрятная, гигиеническая, достойная, даже героическая перспектива по
сравнению с бесславным саморазложением и ассимиляцией низшими организмами!
Да и чувства наши как-то легче мирятся с новым способом, больше отвечающим
потребности человека в бессмертии. Ведь огонь поглощает без остатка именно
изменчивые, еще при жизни подверженные обмену веществ части тела те же, что
наименее втянуты в общий круговорот и почти без изменения сопутствуют
человеку в его зрелые годы, наиболее огнестойки, из них-то и получается
пепел, стало быть с пеплом родные и близкие сохраняют то, что в покойном
было действительно непреходящим.
- Чудесно! - сказал Нафта. - Нет, это в самом деле очень, очень мило.
Непреходящее в человеке - это пепел.
Ну конечно, Нафте любо-дорого, чтобы человечество оставалось при своем
иррациональном отношении к биологическим фактам, он хотел бы удержать его на
той примитивной ступени религиозности, когда смерть являлась пугалом и была
овеяна такой внушающей страх таинственностью, что никто не решался взглянуть
на этот феномен ясным оком разума. Что за варварство! Страх смерти возник в
эпоху, когда культура стояла на чрезвычайно низком уровне и насильственная
смерть была правилом, и вот то ужасное, что в самом деле присуще такого рода
кончине, на долгое время связалось в представлении людей с мыслью о смерти
вообще. Но теперь, благодаря развитию здравоохранения и укреплению личной
безопасности, естественная смерть все больше становится нормой, и
современному трудящемуся мысль о вечном покое, после закономерного истощения
его сил, не только не кажется ужасной, но скорее нормальной и даже желанной
Нет, смерть не пугало и не тайна, это простое, разумное, физиологически
необходимое явление, которое можно только приветствовать, и размышлять о ней
долее положенного значит обкрадывать жизнь. Потому-то и предполагалось
пристроить к образцовому крематорию и прилегающему к нему колумбарию, так
сказать, к "залу смерти", еще и "зал жизни", где архитектура, живопись,
скульптура, музыка и поэзия совокупными усилиями создадут обстановку,
отвлекающую эмоции живых от переживаний смерти, тупой печали и бесплодных
сетований к радостям жизни...
- И галопом! - сыронизировал Нафта. - Чтобы только не справлять тризну
по усопшему долее положенного, только не впадать в излишнее благоговение
перед таким простым фактом, без которого, однако, не существовало бы ни
архитектуры, ни живописи, ни скульптуры, ни музыки, ни поэзии.
- Он дезертирует к знамени, - мечтательно произнес Ганс Касторп.
- Невразумительность вашего замечания, инженер, - срезал его
Сеттембрини, - уже сама говорит о его порочности. Как ни крути, переживание
смерти - это все еще жизненное переживание, либо смерть просто пугало.
- Будут ли в "зале жизни" изображены эротические символы, как на
древних саркофагах? - вполне серьезно осведомился Ганс Касторп.
- Во всяком случае, там будет полное раздолье чувственным эмоциям, -
заверил Нафта. - Устроители, чей вкус явно тяготеет к античности,
позаботятся о том, чтобы там и в мраморе и на холсте было возвеличено
человеческое тело, то греховное тело, которое спасают от тления, что и не
удивительно, ибо от великой к нему нежности даже не разрешают больше его
наказывать.
Тут вмешался Везаль, поставив на обсуждение вопрос о пытках, что от
него и следовало ожидать. Как относятся господа к допросу с пристрастием?
Он, Фердинанд, разъезжая по делам, никогда не упускал случая в старинных
культурных центрах посетить те потаенные места, где некогда применяли
подобное своеобразное испытание совести. Он побывал в застенках Нюрнберга,
Регенсбурга и для пополнения своего образования тщательно с ними
ознакомился. Слов нет, там ради спасения души действительно отнюдь не
нежничали с телом, придумав для этого немало остроумных способов. И даже
крику не было. Запихнут в рот кляп, знаменитую деревянную грушу - само по
себе не такое уж лакомство, - и тогда уже спокойно приступают к делу.
- Porcheria*, - пробормотал Сеттембрини.
______________
* Свинство (итал.).
Ферге, отдав должное груше и спокойной деловитости, все же добавил,
что, однако, большей пакости, чем ощупывание плевры, и тогда никто не мог бы
изобрести.
Да ведь это делалось для его же пользы!
Но закоснелая душа и попранная справедливость не в меньшей мере
оправдывали временную жестокость. А кроме того, пытка - плод того же
рационалистического прогресса.
Нафта, видимо, не в своем уме.
Нет, в своем более или менее. Господин Сеттембрини - прекраснодушный
эстет и, очевидно, мало знаком с историей средневекового судопроизводства.
Оно шло на все большие и большие уступки рационализму, так что постепенно, в
угоду доводам рассудка, бога окончательно вытеснили из юриспруденции. От
суда божьего пришлось отказаться, ибо было замечено, что побеждает
сильнейший, хотя бы даже он был и неправ. Люди, подобные господину
Сеттембрини, маловеры, критиканы обратили на это внимание и добились того,
что место старого, наивного судопроизводства заняла инквизиция, не
полагавшаяся более на божье вмешательство в пользу правого и стремившаяся
достичь признания истины от обвиняемого. Ни одного осуждения без
собственного признания - достаточно прислушаться к тому, что еще сегодня
говорят в народе: это инстинктивное убеждение очень крепко засело в головах
людей, и как бы ни была последовательна цепь доказательств, без признания
обвинительный приговор все же покажется всем незаконным. Как же его
добиться? Как помимо одних только улик, одних только подозрений открыть
правду? Как заглянуть в сердце, в мозг человека, который эту правду утаивает
и все отрицает? Если дух упорствует, то не остается ничего другого, как
обратиться к телу - уж оно-то в нашей власти! Применение пытки, как средства
добиться нужного до зарезу признания, диктовалось разумом. Но если уж
говорить о том, кто требовал и ввел категорию признания в судопроизводство,
то сделал это не кто иной, как господин Сеттембрини, а стало быть, он и есть
инициатор пыток.
Гуманист умолял своих спутников не верить ни единому слову Нафты. Все
это от лукавого. Если бы все было так, как излагает господин Нафта, если бы
разум в самом деле оказался изобретателем подобных ужасов, это только
доказывало бы, сколь разум во все времена нуждался в поддержке и в
просвещении и сколь необоснованны опасения поклонников природного инстинкта,
что на земле все станет чересчур уж разумным. Однако предыдущий оратор попал
пальцем в небо. Все эти процессуальные ужасы уже потому только нельзя
приписать разуму, что в основе их лежала вера в существование ада. Чтобы в
этом убедиться, достаточно заглянуть в музеи и застенки: дыба, крючья,
огонь, клещи, - все это, совершенно очевидно, плод фантазии людей, в детском
ослеплении своем набожно стремившихся воспроизвести вечные муки, которые
ждут грешников на том свете. Более того, ведь преступнику искренне желали
помочь. Полагали, что бедная его душа жаждет признания и только плоть в
качестве злого начала противится благому порыву. Поэтому считали, что,
сокрушая плоть, преступнику оказывают истинную услугу. Аскетическое
безумие...
- А древние римляне тоже ему были подвержены?
- Римляне? Ma che!*
______________
* Еще чего! (итал.).
- Но ведь и они применяли пытку, как средство дознания.
Маккефри Энн
Каменистый Артем
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Андреев Николай