Мефодию под Дмитровом. Еще не выстроен храм Спаса, еще не написана
<Троица>, еще инок Андрей Рублев не встретился с греком Феофаном и не
создал своей божественной, уже не ветхозаветной, а православной, навеянной
тем же Сергием иконы, ныне известной всему миру. Так переплетаются судьбы
и деяния людские с путями художества, запечатлевающего то, что важнее
сражений и побед - духовное восхождение человечества.
написанной много спустя. Но он ведает - не смыслом, не памятью, а высшим
прозрением души, - что залитый лучами весеннего солнца город, который
будет он тщетно стараться подчинить себе (а когда, столетье спустя,
московские государи сумеют его подчинить, город умрет, оставив векам лишь
несколько случайно сохраненных блесток своей драгоценной чешуи,
овеществленного серебряного потока, сгустка усилий и воль, воплотившегося
в строгом камне соборов и властной живописи новогородских икон), что город
этот должен подарить миру великое, и его, Михайлы Тверского, усилия ныне
направлены будут противу того, что должно, что не может не произойти.
Князь чует это, хотя ничего не может и не должен изменить в сроках судьбы,
ведает, прозревает и мучительно стонет во сне.
слепого взгляда, обращенного в ничто. Поход был сегодня днем решен думою.
Он не отменит соборного решения тверичей. Его сын, его надежда и кровь,
может статься, будет убит в Орде по наущению московитов в отместье за этот
поход. И тогда он себе не простит, и уже никогда не простит владыке
Алексию.
отроков, коим он должен оставить землю и власть, а не тень власти, даже
ежели они убьют его старшего мальчика... Как давно ты был, юный, сияющий
Новгород! В каких неведомых, небывалых веках они с Симеоном Гордым пели
<Достойно> и Симеон хотел, как сына, погладить его по голове? Где это на
Ильиной старик Данилыч с Иваном возводят нынче белокаменный храм Спаса?
Здесь ли, у Торга, на горке, или там, подалее, где хоромы самого боярина
Машкова? Напишут икону, поди, где вверху будет изображен Спаситель с
предстоящими, а внизу - все семейство Машковых, старейшие и молодшие, мужи
и жены, с лицами, обращенными горе, с молитвенно сложенными руками... И
поместят в храме... И это все, что останет от битв и мятежей, от походов в
Югру и за Камень, от пиров и празднеств, братчинных сходбищ плотничан, от
любви и нелюбия, от буйной младости и суровой скопидомной старости, ото
всего яркого и яростного, что стремительно изгибает в веках, ото всего,
что называется жизнью!
щеку. Нет, князь не плачет. Наверно, думает! Она боится спросить,
потревожить и только робко, легко проводит пальцами по милому, такому
суровому нынче лицу любимого.
сим бурные вечевые сходбища, ополчения горожан, толпы смердов, вооруженных
самодельными рогатинами и топорами. Решение земли может быть незримым во
внешних проявлениях своих, и все равно это будет решение, приговор,
оспорить который часто не по зубам полкам дворянской конницы в бронях и
под водительством опытных воевод.
другим Переяславлем, Рязанским, появились наспех собранные
немногочисленные конные дружины. Кто первый высказал, откуда пронеслось,
что это - князь Олег, неведомо. В городе уже били набат. Прончане бежали к
стенам, на ходу обнажая оружие, но улицу уже заполонила, сметая ратных,
ликующая толпа горожан. Бегущему к воротам ратнику кто-то из посадских
подставляет подножку, у другого осатаневшие бабы, порвав на нем сряду и
расцарапав лицо, вырывают из рук копье. Уже смерды рвутся к городским
воротам и старшой пронской дружины, вздумавший было обнажить саблю, пал в
грязь, получивши ослопом по скуле, и был затоптан в короткой яростной
сшибке весело озверевшими посадскими, после чего створы ворот размахнулись
с натужным скрипом и Ольговы ратники под дружный восторженный ор толпы,
хищно пригибаясь к седлам, в опор ворвались в город, устремляясь к
детинцу, около которого, на мосту, уже кипит свалка, льется кровь и сам
Владимир Пронский, дважды раненный, отмахивается саблею от направленных на
него рогатин и дреколья, отступая под натиском горожан, меж тем как его
дружинники выводят из терема княгиню и волочат, тороча к седлам, укладки с
казной. Потеряв четверть ратников и почти все захваченное у Олега добро,
князь Владимир с соромом убрался из города и уже из Пронска, проскакав,
залитый кровью, шестьдесят верст, слал покаянно к Олегу, винясь, называя
себя по-прежнему младшим братом и прося о мире.
ну не на Москву, а на Коломну хотя? Или на Владимиров Пронск? И не повел,
а и поведя, не добился бы легкой победы, ибо мненье земли в этом случае
было бы иным и сопротивление - упорным и долгим.
совершать над собою всяческое насилие.
Да! Разумеется! Иначе не было бы и гражданских смут, а войны свелись к
защите рубежей страны от захватчиков.
поворачивавшаяся к Москве, земля, для которой Михайло Святой и ныне был
героем-мучеником, не хотела теперь, уже не хотела тверской власти.
Великокняжеские города не открывали ворот Михаилу, их приходилось
завоевывать с бою, и тверские наместники в них сидели как на раскаленных
угольях, ожидая каждый час нятья и мятежа.
было. Тверской наместник был схвачен и выслан из города. Тверских бояр
били, выволакивая из теремов. На вымолах толпа грабила тверские торговые
лодьи. И все это - и всполошный перезвон колоколов, и пестрая мятущаяся
толпа горожан в улицах, и вече на площади, и Александр Обакумович, герой
ушкуйных походов, картинно, в черевчатом корзне с золотою запоною на
плече, в шитых жемчугом цветных сапогах, яростно бросающий в толпу с
возвышения гордые слова о воле и <праве во князьях> новогородской вечевой
республики, и веселые конные удальцы Господина Великого Новагорода,
недавно бравшие на щит Булгар и Нижний, и кипящий у вымолов торг, и
грабеж, и клики - все под ярким весенним солнцем, вспыхивающим на алых
нарядах горожанок, лезвиях рогатин и начищенном оружии дружин, все под
вольным, пахнущим хвоей и влагою ветром, в головокружительном упоении
удали, удачи и дерзости.
записывал позднее в харатьях, что <люди из городов так и не почали
передаватися ко князю к великому к Михаилу>, несмотря ни на что: ни на
ярлык Мамаев, ни на тяжкую дань, наложенную воротившимся из Орды
Дмитрием...
каждый раз, в любой низовской замятне, поддерживать того князя, который не
осильнел и, следовательно, не позарится на новогородские права и
вольности.
обманули сами себя, что Москва, а не Тверь покончит через столетье с самим
их существованием и что переиначить историю, покончить с Москвою, сменить
великого князя московского могут они только теперь, и это их единственный
и последний након, иного не будет, ибо после Куликова поля никто уже не
посмеет да и не захочет спорить с Москвой? Быть может, и ведали! Ну, а
осильней Тверь, не свершила бы разве того же, что и Москва? Сама жизнь
Руси требовала единства власти, то есть в условиях четырнадцатого столетия
- монархии. И митрополит Алексий угадал правильно. Монархия же была
невозможна без подчинения Новгорода, как и других областных городов, без
единой и все подавляющей власти. Так в неизбежных надобностях эпохи
подъема были заложены зерна трагических событий позднейших веков.
единственное, что остается нам, что оставляет жизнь и требуют воля и
совесть христианина, - постоянно усиливаться и ежечасно побеждать зло
добром, ведая, что борьба эта и есть истинная жизнь Духа в его земном
бытии и что она - бесконечна, вернее, бесконечно человечество, пока и
доколе оно борется со злом, в чем бы оно ни проявлялось: в насилии, во лжи
или в преступном уничтожении среды нашего обитания - все равно! Человек
жив, доколе борется и ежечасно одолевает зло.
улегся хмель удачи, еще не утихли восторги новогородского мятежа, а ряды
тверской конной кованой рати и посаженного на коней крестьянского
ополчения уже оступили город.
Веселый ветер трепал и развеивал стяги дружин. Мужики, слезая с коней,
становились плотною пешею ратью, уставя перед собою рогатины. Вдали
строились, посверкивая оружием, новогородские конные вои. Бояре в алых,
черевчатых, рудо-желтых, пурпурных и золотых корзнах выезжали наперед.
Сплошным потоком выливалась из ворот севшая на коней городская
новоторжская рать.
выстроившегося немецким клином новогородского войска. Михаил в последний
раз предлагал новогородцам мир, требуя воротить награбленный товар, выдать
Аникина Наталья
Афанасьев Роман
Семенова Мария
Никитин Юрий
Херберт Фрэнк
Конан-Дойль Артур