назначил его и двух других для поездки в город.
брахману Васудеве: именно он был главным устроителем
жертвоприношений, однако юношу он, конечно, не узнал. С
жадностью пастухи приняли участие в празднестве, видели, как
рано утром под руководством брахмана начался обряд, как
золотисто-желтое масло предали огню, как пламя вознеслось к
небу, ввысь, в бесконечное, а напоенный жиром дым обратился
благовонием для трижды десяти богов. Они видели шествие слонов
с золочеными балдахинами, под которыми восседали воины, видели
украшенную цветами княжескую колесницу и в ней молодого раджу
Налу, они слышали оглушительную музыку барабанов. Все было
великолепно, пышно и немного смешно, во всяком случае, так это
казалось юному Дасе; опьяненный и оглушенный непривычным шумом,
грохотом колесниц, разукрашенными конями, всей этой роскошью и
хвастливой расточительностью, Даса пришел в восторг от
танцовщиц, танцевавших перед княжеской колесницей, стройных и
гибких, как стебли лотоса, восхищался таким огромным и красивым
городом, и все же, наперекор этому опьянению, этой радости,
смотрел на все трезвым умом пастуха, который в душе презирает
горожан. Но о том, что на самом-то деле он был перворожденным,
что сейчас перед ним его сводного брата Налу, которого он
совсем уже не помнил, помазали и возвели в государи и это Налу
чествовали, а на самом-то деле он, Даса, должен был ехать в
украшенной цветами колеснице, -- нет, об этом он не думал.
Однако молодой раджа очень ему не понравился, он показался ему
глупым, злым и вместе с тем изнеженным, невыносимо тщеславным в
своем раздутом самопоклонении, и он, Даса, не прочь был бы
сыграть шутку с этим мальчишкой, разыгрывавшим из себя
государя, да и проучить его было бы хорошо, но такого случая не
представилось, и Даса скоро забыл об этом, -- уж очень много
было тут на что посмотреть, что стоило послушать, чему
посмеяться и порадоваться. Горожанки оказались очень красивыми,
дерзкими были их взгляды, и походка, и речь; все три пастуха в
тог день понаслушались такого, что еще долго звенело у них в
ушах. Правда, женщины заговаривали с ними насмешливо, -- ведь
горожанин относится к пастуху, как и тот к горожанину, с
презреньем, -- но все же красивые и сильные, выросшие на молоке
и сыре, почти весь год живущие под открытым небом, юноши очень
понравились горожанкам.
бегать за девушками, и не раз ему приходилось кулаками
отстаивать свои права перед другими. Не много прошло времени,
как они перекочевали на новое место, где были обширные луга и
много озер, заросших тростником и бамбуком. Здесь Даса встретил
девушку, звали ее Правати, и воспылал к красавице безумной
любовью. Она была дочерью арендатора, и Даса так сильно полюбил
ее, что все позабыл и забросил, лишь бы добиться ее любви. А
когда некоторое время спустя пастухи погнали стадо дальше, он
не внял их предостережениям и советам, а простившись сними, да
и со всей пастушеской жизнью, которая ему до этого нравилась,
осел на земле и достиг своего: Правати отдали ему в жены. Он
убирал просо и рис с полей своего тестя, помогал на мельнице и
в лесу, построил своей жене бамбуковую хижину, обмазал ее
глиной и держал Правати взаперти. Какой необоримой должна быть
сила, что заставляет молодого человека отказаться от всех
прежних радостей, товарищей и привычек, изменить жизнь и взять
на себя незавидную роль зятя среди чужих ему людей! Столь
велика была красота Правати, столь велико искусительное
обещание радостей любви, излучаемое ее лицом, ее телом, что
Даса ослеп для всего другого и, весь отдавшись этой женщине,
впрямь узнал в ее объятиях великое счастье. Рассказывают, будто
некоторые боги и святые, околдованные прельстительной женщиной,
забывали обо всем, слившись с нею, и не выпускали ее из своих
объятий дни, месяцы и годы, всецело предавшись упоению,
отрешившись от всего. Вот такой-то желал себе свою судьбу Даса,
такой -- свою любовь. Но ему было суждено другое, и счастье его
длилось недолго. Оно длилось не больше года, да и этот год не
весь был наполнен одним только счастьем -- и для другого
оставалось время: для докучливых притязаний тестя, для придирок
шурьев, для причуд молодой жены. Но всякий раз, как он был с
ней на ложе, все это забывалось и обращалось в ничто -- так
притягивала его ее колдовская улыбка, так сладко было ему
ласкать ее гибкие члены, так расцветал всеми своими цветами,
маня прохладой и ароматом, сад вожделения у ее молодого тела.
беспокойство и тревога. Явились верховые гонцы и возвестили о
прибытии молодого раджи, а за гонцами прибыли сам раджа Нала, с
конями, охотниками и всем обозом, чтобы поохотиться в тех
местах; слуги разбили палатки, кони ржали, рога трубили. Даса
работал в поле, потом на мельнице, всячески избегая встреч с
охотниками и людьми раджи. Как-то вернувшись в хижину и не
застав в ней жены, которой он в эти дни строго-настрого наказал
не выходить, он почувствовал укол в сердце и понял, что
приближается беда. Он тут же поспешил к тестю, но и там не
нашел Правати, никто ее не видел. Сердце Дасы сжалось еще
мучительней. Он обошел огород, поля, -- день, затем другой
только и делал, что бегал между своей хижиной и домом тестя,
подкарауливал на пашне, спускался в колодезь, молился,
выкрикивал ее имя, уговаривал, проклинал, выискивал ее следы.
Наконец самый младший из шурьев, мальчишка еще, рассказал ему,
что Правати -- у раджи, она живет у него в палатке, ее видели
скачущей на его коне. Захватив с собой пращу, оставшуюся у него
еще с тех пор, когда он был пастухом, Даса отправился к лагерю
Налы и стал выжидать. Как только он замечал, что княжеская
палатка никем не охранялась, будь то днем или ночью, он
подкрадывался к ней, но всякий раз показывалась стража, и он
вынужден был отступать. Спрятавшись в ветвях большого дерева,
он следил за палаткой и однажды увидел раджу, лицо которого
было ему знакомо и ненавистно еще с большого праздника в
городе; раджа вскочил на коня и ускакал, а когда он через
несколько часов вернулся, спрыгнул на землю и откинул полог
палатки, Даса успел заметить молодую женщину, приветствовавшую
вернувшегося. Узнав в этой женщине свою жену, Правати, Даса
чуть было не упал с дерева. Теперь-то он удостоверился, и на
сердце его легла еще большая тяжесть. И если счастье его любви
с Правати было велико, то не менее велико, если не больше, были
теперь горе, бешенство, чувство утраты и оскорбления,
нахлынувшие на него. Так оно и бывает, когда человек
сосредоточивает всю свою любовь на чем-нибудь одном, а утратит
это одно -- все у него рушится, и остается он один среди
развалин.
и стоило ему остановиться и передохнуть, как великое горе его
сердца гнало его, замученного, вперед: он не мог не двигаться,
он должен был куда-то бежать, хоть на край света, хоть прочь из
этой жизни, ибо она утратила для него свою прелесть и всякую
цену. И все же он никуда не убежал, а кружил и кружил
поблизости от места, где его застигло горе, -- около своей
хижины, мельницы, пашни и княжеской палатки. В конце концов он
вновь спрятался в листву дерева, высившегося над палаткой,
сидел и подстерегал, исполненный жажды и горечи, подобный
голодному хищнику, притаившемуся в засаде, покуда не настал тот
миг, ради которого они копил все свои силы: раджа вышел из
палатки. Неслышно Даса соскользнул на землю, разогнал пращу и
камнем попал прямо в лоб ненавистного: Нала упал и остался
лежать недвижимым. Кругом -- никого, бурю сладостной мести,
бушевавшую в груди Дасы, на миг сменила странная и пугающая
глубокая тишина. И прежде чем около убитого засуетились слуги и
поднялся шум, Даса кустами выбрался из лагеря и скрылся в
зарослях бамбука, росшего в низине.
опьянении, размахивал пращой, посылая смерть, он чувствовал,
будто он расстается и со своей жизнью, будто это последние силы
уходят от него, будто вместе с камнем, несущим смерть, он и сам
летит в пропасть, и он был согласен погибнуть, лишь бы
ненавистный враг хоть на миг погиб бы раньше его. По теперь,
когда вслед за деянием столь неожиданно наступил миг тишины,
жажда жизни, о которой он до этого и не подозревал, увела его
от края разверстой пропасти, а всеми его членами, всеми его
помыслами овладел некий первичный инстинкт, заставивший его
ускользнуть в лес, в бамбуковую рощу, приказавший пуститься в
бегство, стать невидимым. И только уже скрывшись, избежав
первой опасности, он осознал, что произошло. И когда он,
измученный, задыхающийся, припал к земле, опьянение стало
рассеиваться, уступив место трезвой мысли, и он прежде всего
почувствовал разочарование и отвращение: как же сам-то он
остался жив? Но стоило дыханию его успокоиться и
головокружению, вызванному чрезмерной усталостью, исчезнуть,
как это противное и расслабляющее чувство сменилось упрямой
Каменистый Артем
Березин Федор
Шилова Юлия
Круз Андрей
Шилова Юлия
Свержин Владимир