Чтение 124–й страницы книги ~В круге первом~

оперчекистам не дают сталинских премий.) Сегодня как раз и требовалось
проконтролировать, розданы ли журналы на руки и начато ли их заполнение.

Другая сегодняшняя забота Шикина была -- укомплектовать до конца список
заключённых на этап, намечаемый тюремным управлением на этих днях, и
уточнить, когда же именно обещают транспорт.

Ещё владело Шикиным грандиозно начатое им, но пока плохо продвигавшееся
"Дело о поломке токарного станка", -- когда десятеро заключённых
перетаскивали станок из 3-й лаборатории в мехмастерские, и станок дал
трещину в станине. За неделю следствия уже было исписано до восьмидесяти
страниц протоколов, но истина никак не выяснялась: арестанты попались все не
новички.

Ещё нужно было произвести следствие по поводу того, откуда взялась книга
Диккенса, о которой Доронин донёс, что её читали в полукруглой комнате, в
частности Абрамсон. Вызывать на допрос самого Абрамсона, повторника, было бы
потерей времени. Значит, надо было вызывать вольных из его окружения и сразу
пугануть их, что всё раскрыто, что он признался.

Так много было сегодня у Шикина дел! (И ведь он ещё не знал, что нового
ему расскажут осведомители! Он не знал, что ему предстояло разбираться в
глумлении над правосудием в форме спектакля "Суд над князем Игорем"!) Шикин
в отчаянии растёр себе виски и лоб, чтобы всё это множество мыслей
как-нибудь уложилось, осело.

Колеблясь с чего начать, Шикин решил выйти в массы, то есть пройтись
немного по коридору в надежде встретить какого-нибудь осведомителя, который
движением бровей даст понять, что у него донесение срочное, не ждущее явки
по графику.

Но едва он вышел к столу дежурного, как услышал разговор того по телефону
о какой-то новой группе.

Как? Возможна ли такая стремительность? За воскресенье, пока Шикина не
было, на объекте образовалась новая группа?

Дежурный рассказал.

Удар был крепок! -- приезжал замминистра, приезжали генералы -- а Шикина
на объекте не было! Досада овладела майором. Дать замминистра повод думать,
что Шикин не терзается о бдительности! И не предупредить, не отсоветовать
вовремя: нельзя же включать в столь ответственную группу этого проклятого
Рубина -- двурушника, человека насквозь фальшивого: клянётся, что верит в
победу коммунизма -- и отказывается стать осведомителем! Ещё эту
демонстративную бороду носит, мерзавец! Сбрить!

Спеша медленно, делая ножками в мальчиковых ботинках осторожные шажки,
крупноголовый Шикин направился к комнате 21.

Была, впрочем, управа и на Рубина: на днях он подал очередное прошение в
Верховный Суд о пересмотре дела. От Шикина зависело -- сопроводить прошение
похвальной характеристикой или гнусно-отрицательной (как прошлые разы).

Дверь • 21 была сплошная, без стеклянных шибок. Майор толкнул, она
оказалась запертой. Он постучал. Не было слышно шагов, но дверь вдруг
приоткрылась. В её растворе стоял Смолосидов с недобрым чёрным чубом. Видя
Шикина, он не пошевельнулся и не раскрыл дверь шире.

-- Здравствуйте, -- неопределённо сказал Шикин, не привыкший к такому
приёму. Смолосидов был ещё более оперчекист, чем сам Шикин.

Чёрный Смолосидов с чуть отведенными кривыми руками стоял пригнувшись,
как боксёр. И молчал.

-- Я... Мне.. -- растерялся Шикин. -- Пустите, мне нужно познакомиться с
вашей группой.

Смолосидов отступил на полшага, и, продолжая загораживать собою комнату,
поманил Шикина. Шикин втиснулся в узкий раствор двери и оглянулся вслед
пальцу Смолосидова. На второй половинке двери изнутри была приколота
бумажка:

"Список лиц, допущенных в комнату 21.

1. Зам. министра МГБ -- Селивановский

2. Нач. Отдела -- генерал-майор Бульбанюк

3. Нач. Отдела -- генерал-майор Осколупов

4. Нач. группы -- инженер-майор Ройтман

5. Лейтенант Смолосидов

6. Заключённый Рубин

Утвердил министр Госбезопасности

Абакумов"

Шикин в благоговейном трепете отступил в коридор.

-- Мне бы.. Рубина вызвать... -- шёпотом сказал он.

-- Нельзя! -- так же шёпотом отклонил Смолосидов. И запер дверь.

Утром на свежем воздухе, коля дрова, Сологдин проверял в себе ночное
решение. Бывает, что мысли, безусловные ночью в полусне, оказываются
несостоятельными при свете утра.

Он не запомнил ни одного полена, ни одного удара - он думал.

Но недоспоренный спор мешал ему размышлять с ясностью. Всё новые и новые
хлёсткие доводы, вчера не высказанные Льву, сейчас с опозданием приходили в
голову.

Главная же осталась досада и горечь от вчерашнего нелепого поворота
спора, что Рубин как бы получал право быть судьёю в поступках Сологдина --
именно в том решении, которое сегодня предстояло принять. Можно было
вычеркнуть Лёвку Рубина из скрижали друзей, но нельзя было вычеркнуть
брошенный вызов. Он оставался и язвил. Он отнимал у Сологдина право на его
изобретение.

А вообще спор был очень полезен, как всякая борьба. Похвала -- это
выпускной клапан, она сбрасывает наше внутреннее давление, и потому всегда
нам вредна. Напротив, брань, даже самая несправедливая -- это всё топка
нашему котлу, это очень нужно.

Конечно, всему цветущему хочется жить. Дмитрий Сологдин, с незаурядными
способностями ума и тела, имел право на свою жатву, на свой отстой молочных
благ.

Но он сам вчера сказал: к высокой цели ведут только высокие средства.

Тюремное объявление за чаем Сологдин принял со светящейся усмешкой. Вот
ещё одно доказательство его предвидения. Он сам прервал переписку вовремя, и
жена не будет метаться в неизвестности.

А вообще крепчание тюремного режима лишний раз предупреждало, что вся
обстановка будет суроветь, и выхода из тюрьмы в виде так называемого "конца
срока" -- не будет.

Только если кто получит досрочку.

Или изобретение и досрочка, или -- не жить никогда.

В девять часов Сологдин одним из первых прошёл в толпе арестантов на
лестницу и поднялся в конструкторское бюро бравый, налитый молодостью, с
завивом белокурой бородки ("вот идёт граф Сологдин").

Его победно-сверкающие глаза встретили втягивающий взгляд Ларисы.

Как она рвалась к нему всю ночь! Как она радовалась сейчас иметь право
сидеть возле и любоваться им! Может быть, переброситься записочкой.

Но не таков был момент. Сологдин скрыл глаза в любезном поклоне и тут же
дал Еминой работу: надо сходить в мехмастерские и уточнить, сколько уже
выточено крепёжных болтиков по заказу 114. При этом он очень просил её
поспешить.

Лариса в тревоге и недоумении смотрела на него. Ушла.

Серое утро давало так мало света, что горели верхние лампы и зажигались у
кульманов.

Сологдин отколол со своего кульмана покрывающий грязный лист -- и ему
открылся главный узел шифратора.

Два года жизни ушло у него на эту работу. Два года строгого распорядка
ума. Два года лучших утренних часов -- потому что среди дня человек не
создаёт великого.

А выходит -- всё ни к чему?

Вот обнажающая плоскость: можно ли любить столь дурную страну? Этот
обезбожевший народ, наделавший столько преступлений, и безо всякого
раскаяния -- этот народ рабов достоин ли жертв, светлых голов, анонимно
ложащихся под топор? Ещё сто и ещё двести лет этот народ будет доволен своим
корытом -- для кого же жертвовать факелом мысли?

Не важней ли сохранить факел? Позже нанесёшь удар сильней.

Он стоял и впитывал своё творение.

У него осталось несколько часов или минут, чтобы безошибочно решить
задачу всей жизни.

Он открепил главный лист. Лист издал полоскающий звук, как парус фрегата.

Одна из чертёжниц, как заведено было у них по понедельникам, обходила
конструкторов и спрашивала старые ненужные листы на уничтожение. Листы не
полагалось рвать и бросать в урны, а составлялся акт и они сжигались во
дворе.

(Вообще это было упущение майора Шикина: так доверять огню. Отчего они не
создали наряду с конструкторским бюро ещё оперконструкторского, которое
сидело и разбирало бы все чертежи, уничтожаемые первым бюро?)

Сологдин взял жирный мягкий карандаш, несколько раз небрежно перечеркнул
свой узел и напачкал по нему.

Потом отколол, надорвал его с одной стороны, положил на него покрывающий
грязный, подсунул снизу ещё один ненужный, всё вместе скрутил и протянул
чертёжнице:

-- Три листа, пожалуйста.

Потом он сидел, открыв для чернухи справочник и поглядывал, что делается
с его листом дальше. Сологдин следил, не подойдёт ли кто-нибудь из
конструкторов просмотреть листы.

Но тут объявили совещание. Все стягивались и садились.

Подполковник, начальник бюро, не поднимаясь со стула и не очень напирая,
стал говорить о выполнении планов, о новых планах и о встречных
социалистических обязательствах. Он вставил в план, но сам не верил, что к
концу будущего года удастся дать технический проект абсолютного шифратора --