Чтение 124–й страницы книги ~Горение~

ПРОТИВ КАКИХ
БЫ ТО НИ БЫЛО НАЦИОНАЛЬНЫХ И ВЕРОИСПОВЕДНЫХ ОГРАНИЧЕНИИ.

ИСХОДЯ ИЗ ТОГО НРАВСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРИНЦИПА, ЧТО НИКАКОЕ НАСИЛИЕ
ОДНОЙ
НАЦИОНАЛЬНОСТИ НАД ДРУГОЙ НИЧЕМ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПРАВДАНО; ЧТО НАСТОЯЩИЕ
ОТНОШЕНИЯ
ОФИЦИАЛЬНОЙ РОССИИ К ПОЛЬШЕ ОСНОВАНЫ ИМЕННО НА ТАКОМ НАСИЛИИ: КОНСТАТИРУЯ
ДАЛЕЕ
ТОТ ФАКТ, ЧТО ПОЛЬСКИЙ НАРОД В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, ПОМИМО ОБЩЕЙ С РУССКИМ
НАРОДОМ
БОРЬБЫ ЗА ПОЛИТИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ, ВЕДЕТ ОДНОВРЕМЕННО
БОРЬБУ ЗА
ВОССТАНОВЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ СВОИХ ПРАВ И ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ТРЕБОВАНИЕ ШИРОКОЙ
КУЛЬТУРНОЙ, ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ПРАВОВОЙ АВТОНОМИИ, - СОЮЗ ПРИЗНАЕТ ЭТО
ТРЕБОВАНИЕ
БЕЗУСЛОВНО СПРАВЕДЛИВЫМ.

ПО ПОРУЧЕНИЮ - Н. РОЗАНОВ, С. ПОНЦОВ".

- Интересно, - откликнулся Дзержинский и передал документ товарищам. -
Видимо, инженерия?

- Да. И ученые. Вполне состоятельные люди, хороших семей, и - за вас.
Это панику в охране вызвало, это - вне понимания: русские баре стали на
защиту польских рабочих.

- Ученый не барин. Инженер - тоже.

- А полицейский?

- Полицейский есть полицейский. Это - однозначно.

- Значит, спасения не ждать?

- Если вы пришли с д е л о м - будем думать... Как "архангелы"
относятся к "прогрессистам"?

- Намечено бить.

- А национал-демократы? Наши черносотенцы?

- Те выжидают.

- Вам неизвестны отношения между руководителями эндеков и "архангелами"?

- Конкуренты. - Турчанинов усмехнулся. - Враждуют. За влияние
сражаются. Ваша национал-демократия, конечно, поумней. Наши мясники -
слепые фанатики.

- Кто бы мог узнать нам их адреса? - спросил Дзержинский, возвращая
Турчанинову документ.

- Не знаю, - ответил тот. - Это - ваша забота.

- Узнаем, - сказал Дзержинский, посмотрев вопросительно на Ганецкого;
тот чуть кивнул головой. Турчанинов заметил это.

- Да, разумно, - согласился он, - ваши боевые дружины смогут проследить
"архангелов", когда они пойдут на сбор. В-третьих, после того, как я
передам вам имена "подметок", вы поможете мне исчезнуть, бежать за
границу, и станете там отвечать за мою безопасность.

- Андрей Егорович, если вам действительно дорога Россия, то путь вы
избрали не самый легкий. Однако уходить за границу сейчас, когда ситуация
так сложна, когда против нас выстраивается объединенный фронт, - никак
негоже. Вы будете очень нужны России на своем посту. А место в самой
хорошей гимназии - после революции - я вам гарантирую.

- Я даю обещание только в том случае, ежели могу его выполнить. Я не
могу обещать вам, Феликс Эдмундович, продолжать работу в морге.

- Вы отказываете окончательно?

- Окончательно я не отказываю.

- Вы будете думать наедине с собою самим или решите
проконсультироваться с кем-либо?

- Феликс Эдмундович, я не гетера: если я пришел к вам, то не оттого
ведь, что адреса товарищей эсеров или ППС мне неизвестны. Я пришел к вам
потому, что более не к кому идти. Сейчас - во всяком случае. Я должен
подумать - единственно, что я могу повторить. Запомните, пожалуйста, мой
телефон: 19-75. Как вы понимаете, девицы на телефонной станции обо всякого
рода подозрительных разговорах сообщают нам. Когда вы смените квартиру,
позвоните мне и скажите, что вы от Яна Яновича, привезли лекарство для
моего отца, хотите передать немедленно; назовете адрес, я подойду. Жду
вашего звонка через неделю.

Поднявшись, Турчанинов поклонился всем, в дверях уже задержался:

- Во время первомайской демонстрации, Феликс Эдмундович, среди шедших в
первом ряду, рядом с вами, был глазовский агент. Кличка - "Прыщик". Однако
агент этот о вашем выступлении четвертого мая, когда войска уже были
бессильны, не знал. Или - не сообщил, не успел; так могло быть тоже.

Дзержинский легко вспомнил: Первого мая рядом с ним был Людвиг, Софья
Тшедецка, покойный Генрих, Юзеф Красный и Вацлав, отвечающий в партии за
безопасность явок...

Когда Турчанинов ушел, Дзержинский сказал:

- Иосиф, спать не придется, хотя - вижу, как ты устал. Срочно
подыскивай запасные квартиры - это за тобою. Юзеф, установи - через
комитеты - наблюдения за каждым шагом Турчанинова. Якуб налаживает контакт
с боевиками: мы ударим по Тамке первыми. Надо встретиться с людьми из
"Русского прогрессивного союза" - пригласим их к шельмованию "черных
сотен": это важно с точки зрения национальной политики. Вообще с ними
завяжем связи: уж если русский - интеллигент, он до последней капли крови
интеллигент, и стойкости ему не занимать.

- Я встречусь, - сказал Ганецкий.

- Успеешь?

- Да.

- Хорошо. А я беру на себя склад с оружием - надо раздать всем
участникам налета наганы и бомбы; видимо, предстоит серьезный бой, причем
провести его надо молниеносно, пока не подоспеет полиция.

В четыре часа в редакции легальной газеты, где Дзержинский порою бывал,
ему передали записку: "Ф. Э.! Звонил из отеля Бристоль (Краковское
предместье, 42-44) некий г. Николаев Кирилл Прок. Ожидает вашего ответа".

Дзержинский прикинул - до сбора боевиков оставалось три часа.
Турчанинов сказал правду: разведка боевиков заметила на Тамке особое
оживление: дворники, лотошники, купеческие сынки, обыватели, кто с
достатком, тянулись к дому Ильинкова, счетовода мукомольной фабрики Егора
Храмова. Показываться в тех местах, где собирались черносотенцы, нельзя,
ненароком потащишь хвост - амнистия амнистией, а смотрят в оба; провалишь
тогда и боевиков, которые законспирированы прекрасно, ни одного ареста еще
не было, да и вся операция окажется под угрозой.

На эту операцию Дзержинский возлагал серьезные надежды: во-первых,
ликвидировать банду погромщиков, терроризирующих город, а во-вторых, делом
доказать левым в ППС, которые все более и более отходили от практики
Пилсудского и Плохацкого, что социал-демократы умеют не только агитировать
за революцию, но - при необходимости - стать на ее защиту, и не шальным
выстрелом в полицейского чина, а организованным вооруженным выступлением.

Напряжение было таким сильным, что Дзержинский сначала наново просчитал
время, оставшееся до операции, а потом лишь еще раз перечитал записку,
чтобы по-настоящему уяснить себе смысл содержащихся в ней слов.

"Какой Николаев? - раздраженно подумал он. - Или это Турчанинов
играет?! Нет, подожди-ка, - остановил он сам себя, - это же Кирилл!"

Дзержинский позвонил Николаеву, сказал, что будет у него через полчаса,
что очень рад его приезду и что везет ему подарок.

Он спустился на второй этаж, зашел к главному редактору:

- Пан Голомбек, мне нужна тысяча четыреста рублей.

- Господи, почему так много и зачем эдакая срочность?

- Вот расписка, Максимилиан, - сказал Дзержинский, - если я по
каким-либо причинам завтра не смогу вернуть эти деньги в кассу - вернет
Ганецкий.

Максимилиан Голомбек был "подставным" главным редактором. Не состоящий
в рядах партии, но сочувствующий ей, он был человеком довольно
состоятельным, сделавшим карьеру на книжной торговле.

"Мне хорошо при любом обществе, - любил он повторять, - кроме
первобытного: там не было письменности. Пусти меня в рабовладельческое
царство - я бы и там фараонам - с выгодой для себя - всучил Ожешко и Ежа с
золотым обрезом".

В случае ареста Голомбек был бы выпущен под залог; золото (симпатии -
симпатиями, а свои деньги за арест он платить намерен не был) в размере
полутора тысяч рублей были внесены на его счет в банке- Главным правлением
партии.

- Но у меня сейчас только пятьсот, - ответил Голомбек. - Больше нет.

- А в кассе?

- Тоже.

- А в твоем левом кармане?

- Семьсот.

- Триста тебе хватит на кутежи и все им сопутствующее, - заметил
Дзержинский. - Ты же поляк, Максимилиан, ты должен понять: для меня эти
проклятые деньги - вопрос чести.

- Играешь? Карты? Рулетка? - удивился Голомбек, доставая из кармана
пиджака толстую пачку денег - тысячи полторы, не меньше. - Разве это не
запрещено вашим пуританским кодексом?

- Запрещено. Я играю тайком. Я маньяк, понимаешь?

- Зачем же я даю тебе деньги? Меня погубит доброта, дети вступят в вашу
партию, оттого что им нечего будет есть, мать умрет в приюте, а жена
отправится на панель. Иди в кассу, я позвоню Рышарду. Расписку оставь ему.

...Дзержинский посмотрел на пачку денег, пересчитанных Рышардом,
обслюненных им, перепеленатых разноцветными бумажками нежно и
требовательно (кассир обращался с купюрами с таким же отрешенным, втуне
сокрытым чувством горделивой собственности, как мать - с ребенком; именно
так, подумал Дзержинский, Альдона купает детей - у нее такие же властные,
но в то же время трепетные движения рук).

- Пересчитайте, - попросил кассир.