тем будешь бояться прикоснуться хотя бы к мизинцу девушки.
решительность, которой он не отличался никогда. По правде говоря, он пугался
этой красивой и очень умной женщины, никогда не знал, как себя с нею вести.
Этот вечер, похоже, мог стать для него и величайшим счастьем, но и позором
тоже.
спросила Анастасия. - Давай я выключу этот свет. Он действует мне на нервы.
Достаточно и того, что с улицы!
потолок светился мертвым отраженным светом уличных люминесцентных ламп.
Совинский где-то утонул на дне темноты. Анастасия легко прошлась по комнате,
чуть коснулась кресла, в котором сидел Иван, кажется, зацепилась и за его
плечо одним лишь пальцем, было и нет, ей хотелось исповедаться во всем, что
с нею случилось и не случилось, говорить и не Совинскому, а темноте - только
поблескивают глаза, взволнованное тепло излучают невидимые фигуры,
прерывистое дыхание, обращаешься то ли к самой себе, то ли к своему
добровольному слушателю, то ли ко всему свету. Две души бились в ней,
колотились лихорадочно, отчаянно, горько. Одна утопала сама, другая жаждала
спасать другого. Возможно ли такое? Сама в отчаянии, а хочешь спасти от
отчаяния кого-то постороннего красотой, радостью, любовью к жизни, спасти
ценой своей строго-лукавой неприкосновенности и неприступности. А может, это
чувство мести? Сошлись двое обиженных Карналями: она - отцом, он - дочерью.
Заговор оскорбленных? Отомстить даже грехом? Пусть знают! Она может стать
грешницей - вот только протянет руку.
казался еще более высоким, чем был. Воплощение всего мужского.
веришь в переселение душ?
Это дает ощущение необычного... Люди живут любовью и трудом. А что
объединяет труд и любовь, кроме самого человека? Ведь должно быть что-то вне
его. Это что-то - творчество. Мы каждый день повторяем в газетах: творческий
подход к жизни. А как это понимать? Что это? С моей точки зрения, это - не
съедать жизнь, не изжевывать ее в примитивном потребительстве, а ежедневно
создавать во всем радость, красоту, возвышенность, страсть. Ты веришь в
страсть?
упрямой порядочности. Может, потому... Но не имею права, да и не надо. О чем
я? Страсть? Истинная страсть существует знаешь где? Лишь в грехе. Там она
вечно молода... Во всех иных случаях становится со временем пародией на
живое чувство. Так о чем мы с тобой говорили? О твоей молодости? Давай
выпьем за нее! За все твое!
Все рубиконы легче всего переходить, когда они замерзают. Или высыхают. Хотя
высохшего уже и переходить не стоит.
она не испугалась, а обрадовалась: размыть все межи, залить рубежи, потопить
пограничные знаки осторожности. Понимала, что пьянеет, но сознание работало
четко, хотя где-то из-за его далекого края кричало что-то темное и отчаянное
этому несмелому человеку: "Возьми меня! Возьми! Чего же ты ждешь? Добей
меня! Хочу умереть! Не хочу ничего больше..."
пошатнулась, коснулись друг друга да так и остались, Иван осторожно
поддержал Анастасию, наклонившуюся к его плечу, робко охватил ее рукой.
Полуобъятия. Она спросила насмешливо:
недостижима. А ты настоящая.
засмеялась:
подскочила с другой стороны, обожгла губами, забила ему дыхание, снова
исчезла на миг, а когда появилась вновь, он не дал ей уклониться, сграбастал
в объятия, прижал к груди и даже испугался, когда она обмякла, поддалась без
сопротивления не то в оцепенении, не то в безразличии... Неуклюжесть и
торопливость сближения. Стыд. Позор. Отчаянье.
- еще более банальные слова? Анастасия закусила губу. Ни слова, ни звука,
будто умерла. Совинский испуганно завозился в темноте.
здесь, везде, всегда! Уходи, не возвращайся, не приходи, не вспоминай,
забудь! Что она натворила? Что натворила?!
слишком углублен в себя. Никогда не научится заглядывать в чужую душу. Он не
виноват. Все она!
съежилась на диване, молча молила его: "Уходи же! Уйди!" А он не понимал,
пробовал втиснуться на диван, где ему не было места, бормотал:
совсем не так, я понимаю... А может, так? А, Анастасия? Я... Ты не можешь
себе представить... Спасибо тебе!.. Нет, не то... Тут надобно что-то
другое... Я не знаю... Ты разрешишь? Не могу тебя так оставить. Я побуду
здесь... На кресле или как...
самом деле останется и просидит до утра в кресле, а тогда... Несносно и
невыносимо!
окна, до утра.
Попрошусь. Умолю. На любую работу. Лишь бы вернуться. Чтобы быть там, где
ты, с тобой.
себе все, о чем сказал Совинский.
закричала отчаянно: "Не-ет!" и с силой стала выталкивать его из комнаты, так
что даже сонная дежурная в конце коридора удивленно вырвалась из дремоты и с
любопытством присматривалась, что там делается. Но Анастасия вовремя
спохватилась, тихо прошипела:
кто виноват? Сама. Держаться столько лет, а потом поддаться безрассудному
чувству. Ухватилась за какое-то случайное слово, брошенное, может, из
простой вежливости, сотворила для себя бог знает что, потом ошалело кинулась
от моря, перемерила пол-Украины, писала об этой домне, сидела тут, словно
ждала чего-то. И вот дождалась. Какой позор, какое унижение, какое падение!
Отомстила, не имея никаких оснований для мести. Изменила, не давая
обязательств верности и сама не получив никакого обязательства. Обида,
презрение, боль - все надвинулось на Анастасию тяжким гнетом, подавляло ее,
подминало под себя, и она умирала где-то на самом дне отчаянья, стыда и
ужаса. Что натворила? Что натворила? Играла со своим лукавством, а теперь
оно потускнело и покрылось грязью. Так долго держалась за свою
неприступность и холодность, теперь все кончилось, но так ли, как надлежало?
Велико было ее разочарование, но еще больше раскаяние.
затянуть окно шторами, но тонкая ткань не задерживала света, в комнате стало
еще призрачнее и безнадежнее, Анастасия рванула штору, бросила мимоходом
взгляд на себя в зеркало. Какая-то слинявшая, как размокшая газета. Она или
не она? Все в ней разбито: ощущение, нервы, душа. Остановилась у окна,
незряче смотрела вниз, через улицу, не видела Совинского, ходившего в сквере
напротив гостиницы, но зато заметила, как рождался ветер, уловила самые
первые его вздохи, все в ней содрогалось от нетерпения, просило, кричало
ветру: "Дуй! Лети! Ломай и сметай!" Ветряные оргии, ведьмовские шабаши
ветра. Чтобы никакого следа, ничего!
затерялся в потоках обезумевшего ветра, гудело, шипело, свистело, выметало и
вычищало улицы, рассвету не оставляло ничего. Ах, если бы ничего не осталось
и в ее сердце! А еще ведь не знала того, что было у Карналя, не могла бы
никогда подумать, что под этим ветром он будет уезжать от той
жадно-безжалостной земли, которая поглотила его отца. А если бы знала? Если
бы могла угадать? Но не могла, потому что и никто не может. Еще даже не
Акунин Борис
Лукин Евгений
Браун Дэн
Акунин Борис
Белов Вольф
Шилова Юлия