чем-то вроде трамплина, который стремительно выбрасывал его в неведомые края
и маршруты. Но теперь он стал относиться к этим поездкам как-то иначе, чем
прежде, - я не сразу догадалась, что эта перемена была связана с его
литературной работой. Он продолжал собирать материал для своей книги, и по
его письмам нетрудно было догадаться об этом.
Сталинграда, - пленные немцы! Не могу забыть одну колонну, идущую степью,
сплоченную в голове, но постепенно редеющую к концу. Люди останавливались,
пошатываясь, потом гнулись к земле, падали, пытались ползти на четвереньках
и коченели в снегу, с белыми носами, с замерзшими веками. А другие все шли
да шли. Наши автоматчики в полушубках и валенках терпеливо ожидали их,
положив на автоматы руки в шерстяных рукавицах. В одной балке наши раздавали
пленным хлеб и колбасу, и ты посмотрела бы на эти дрожащие руки, горящие
глаза и послушала бы добродушные прибаутки нашего каптенармуса, кормившего
вчерашних врагов! Потом налетел запоздавший "юнкере" и сбросил несколько
бомб в балку, на своих. Те пленные, у которых еще были силы, побежали в
разные стороны, а большинство продолжало жевать русский хлеб, обильно
поливая его слезами... Злобы? Обиды? Отчаяния? Поди разберись!"
заваленном трупами городе санитарно-эпидемиологическое хозяйство.
вечерам - внезапные приезды друзей из разных мест и лет, друзей, не
вспоминавших о нас годами. Война, глубоко перетряхнувшая жизнь, вдруг
оживила старые, казавшиеся давно забытыми связи. К старым друзьям потянуло,
как потянуло к "Войне и миру", книге, которую тогда читали все - и в тылу и
на фронте. Многое было недоговорено, полузамечено, и все задумались: да не
были ли эти полузамеченные, промелькнувшие мысли и чувства самыми
серьезными, самыми глубокими в жизни?
широкоплечего военного, с большим лицом, в котором, точно в дружеском шарже,
все было как бы подчеркнуто, добродушно преувеличенно: брови - вдвое шире,
чем надо, губы - толстые, немного шлепающие, глаза - угольно-черные, нос -
вздернутый, крепкий.
мой товарищ по школе и автор знаменитой бессловесной кинопьесы, в которой я
играла главную роль.
о том, какими мы стали. Поговорим о том, какими мы были. Можно называть вас
на "ты", уважаемый доктор медицинских наук?
понаслышке всегда представлялась мне увлекательной, необыкновенной. Увы! Сам
военный корреспондент был о ней совершенно другого мнения!
последний раз видел его прошлым летом на Северном флоте. Он ничего не знал о
его дальнейшей судьбе и удивился, когда я сказала, что в августе прошлого
года мы встретились в Сталинграде.
был вечер, в котором чего-то все-таки не хватало, точно мы старательно
ловили и не могли поймать давно порвавшуюся нить отношений. Так не было,
когда я встретилась с Володей Лукашевичем в Сталинграде, потому что жизнь
сделала его богаче и тоньше, а Гурий - я быстро убедилась в этом, - потеряв
прелесть молодости, стал энергичным и дельным, но ограниченным человеком.
Впрочем, может быть, нам просто не хватало Андрея?
большое, грубое лицо, сказал Гурий. - Черт знает что за жизнь! С лучшим
другом видишься раз в полстолетие.
виднелись беленькие параллельные полоски на носу и твердое правильное лицо
было озарено светлыми глазами. Гурий долго рассматривал фотографию.
к вам!
вдруг радостно захохотал, показав большие, неправильные зубы.
почитай.
каким-нибудь писателем или журналистом. Куда там! Он только смеялся и
говорил, что сейчас пишут все - летчики, врачи, просто читатели. Вот написал
и он - не отставать же от всех!
настоянию, и я наудачу прочитала Гурию несколько страниц. Он выслушал,
туповато уставившись и немного распустив толстые губы.
умел так писать - давным-давно ушел бы из газеты. Только меня и видели!
Прочитай еще что-нибудь.
позвонил, должно быть, уехал.
именно так. Из далеких школьных лет явился Гурий Попов. В середине января
была прорвана ленинградская блокада, и в Москву приехал Леша Дмитриев, мой
товарищ по медицинскому институту. А в середине марта сам "Зерносовхоз No 5"
ворвался ко мне с "лекарней", в которой горел по ночам загадочный лунный
свет, с пылью, жарой, суховеями, с грейдерными дорогами, по которым
грохотали нагруженные пшеницей машины.
Котел с бельем стоял на раскаленной докрасна "пчелке", поперек комнаты была
протянута веревка, на которой висели наволочки, полотенца и другое белье,
которое я, пожалуй, не развесила бы так картинно, если бы поджидала гостей.
белая лента пара тянулась на лестницу через приоткрытую дверь.
шагнул через порог и расцеловал меня в обе щеки.
самоуверенный, с широкими движениями, с победоносным хохотом, от которого
звенело в ушах.
предупредив, чтобы Данила Степанович не снимал шинели, я устроила чай в
нашей парадной столовой. Изо рта у нас шел пар, но зато чай был хорош - тот
самый крепкий и сладкий "морской" чай, который некогда меня научил варить
тот же Данила Степанович.
человек, доктор наук! Помнит ли? Может, у нее таких, как мы, сотни две
друзей? Или три? Не со всеми же вести переписку?
которого назвали, как отца, Данилой.
вы сказали - сын?
Машенька, очень изменившаяся, пополневшая, с толстой косой вокруг головы,
сидела у стола в уютной знакомой позе. По правую руку от нее стояли два
мальчика, беленькие, застенчивые, удивительно похожие на нее и друг на
друга, а по левую еще два - черные, лихие и - с первого взгляда было видно:
страшные хвастуны и задиры.
"Счастливый-то счастливый, да удастся ли уберечь это "счастье"? - так можно
было понять этот взгляд.
испорчена появлением очень глупой женщины, которая жила на одной площадке со
мной. Соседка забежала за утюгом, и, увидев офицера, да еще такого бравого,
вдруг проявила острый интерес к действиям наших танковых частей, которого я
в ней прежде не замечала. Напрасно я намекала, что у майора мало времени,
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман