Чтение 125–й страницы книги ~Потерянный дом или разговоры с Милордом~

странного проекта, куда он захотел уместить все, что знал о себе и
собственном доме; теперь же в каждой ячейке жили близкие ему люди, гото-
вились к встрече Нового года... У Завадовских жарился гусь; аппетитней-
ший запах поджаристой кожицы дразнил голодного сочинителя, но он упорно,
хотя и медленно, продвигался к концу, неся на плечах созданную им грома-
ду.

Аля-Сашенька-Шурочка забежала к нему после полуночи с яблочным пиро-
гом, завернутым в крахмальное полотенце. Они выпили шампанского, за то,
чтобы Новый год принес ему покой, а ей - радость. Она с жалостью взгля-
нула на черные угольки спичечного дома, а он, перехватит ее взгляд,
вновь вспомнил огонь священного алтаря. Хорошо, если останутся хоть
угольки! Может сгореть и дотла, без дыма -испарится, будто ничего не бы-
ло.

Где-то неподалеку, в другом подъезде, на девятом этаже, сидели у но-
вогоднего телевизора его жена и сын. Он издали сердился на жену, что она
не укладывает ребенка спать - уже поздно! - но и поделать ничего не мог,
ибо они тоже стали персонажами его романа, а персонажу хоть кол на голо-
ве теши - он сделает по-своему. Не то, что живой человек, которому можно
объяснить, в крайнем случае, заставить. По-человечески ему хотелось к
ним. То-то будет сюрприз!.. Но и над собою он не был волен, даже им рас-
поряжалась его история. Нельзя было допустить, чтобы человеческая сла-
бость исказила правду вымысла.

Посему он стучал по клавишам машинки, как всегда, одним пальцем, под-
бираясь к описанию новогоднего праздника, тогда как сам праздник уже бу-
шевал на этажах кооперативного дома. Соседи ходили друг к другу в гости,
носили пироги и закуски, целовались, чокались бокалами... Никто не вспо-
минал об авторе и совершенно правильно! -никому он не был нужен, кроме
выдуманной им юной ученицы.

Старый джентльмен, его собеседник в долгих раздумьях над романом, то-
же измысленный от тоски одиночества, уже накинул старую потрепанную су-
перобложку и занял свое место на полке рядом с друзьями -Свифтом, Смол-
летом, Филдингом. Ему есть что рассказать почтенным писателям.

Что же осталось, милые дамы и господа? Запах сгоревшей серы, стопка
исписанных листов, навеки разбитая жизнь... Не так мало, дамы и господа.

Он совершенно не представлял - что следует теперь делать. Паспорт,
прописка, семья, работа... Материал для нового романа? Эта мысль показа-
лась ему чудовищной. Он только что освободился от прошлого, зачем же
снова накапливать его в мучительчой суете бытия, твердо зная, что чело-
веческое счастье недоступно ему.

И все же пора было возвращаться из добровольного изгнания к своему
коту, к библиотеке и письменному столу, в квартирку, что смотрит дверь в
дверь в жилище улетевшей от него семьи. Он специально поместил себя там,
чтобы напоминать о своем существовании. Поводом послужила опечатка в
справочнике Союза писателей, том самом, что лежал перед секретарем лите-
ратурной инквизиции. Он останется для жены и сына соседом-сочинителем,
стареющим холостяком, выводящим на прогулки ленивого рыжего кота, но ни-
когда уже не соберутся у него на квартире таинственные фигуры в одеяниях
прошлых веков, потому что эта история кончилась, начнется другая.

Он заметил, что в раздумье кружит по комнате вокруг некоего центра,
каким был черновик. С ним надо было что-то делать, хотя бы перечитать
для начала, но и это было непросто. Когда же он подумал о редактуре,
цензуре, критике, то совсем приуныл, находя положение безнадежным. Впро-
чем, тут же забрезжил выход гордый и в то же время трусливый. А что, ес-
ли сразу передать рукопись в инквизицию, минуя читателей? Сгорит так
сгорит, на нет и суда нет, он играл на крупную ставку, а если что-то ос-
танется, то можно помирать спокойно. "Пан или пропал?" - спросил он щег-
ла, на что щегол всем своим видом резонно показал: неизвестно еще - кто
является паном в данной ситуации. "Ты прав, как всегда, - продолжал он
размышлять вслух, - ибо даже если я пройду инквизицию, кооператоры не
увидят романа, следовательно, я все равно пропал..." И тут он вспомнил
об Александре, которая читала его рукопись вплоть до новогодней ночи,
терпеливо дожидаясь, когда очередная страничка покинет машинку. "Этого
вполне достаточно!" - заявил он щеглу, ибо писал не для славы, не для
триумфа и поклонения со стороны кооператоров, хотя они и были бы прият-
ны, а для того, чтобы хоть один человек понял его правильно и узнал ис-
тинные свойства его души, порядком затемненные скитаниями блудного сына
и мужа.

Решив так, он принялся готовить рукопись к сдаче. Напечатал титульный
лист, положил его сверху, не без труда подровнял стопку, еще раз полюбо-
вавшись ее толщиной - неужели все это написал он? - и начал озабоченно
рыскать по квартире в поисках подходящей упаковки. О папке нужного
объема нечего было и мечтать: такие папки давно не выпускаются промыш-
ленностью, на них нет спроса. Он кое-как завернул рукопись в газету "Со-
ветская культура" и засунул тяжелый пакет в полиэтиленовый мешок. Оде-
вался он уже в лихорадочной спешке; его вдруг затрясло, как во время бо-
лезни. Он натянул шерстяные носки и усилием засунул ноги в заскорузлые
кроссовки, высохшие на батарее до состояния полного окаменения. После
болезни он впервые покидал свое жилище. Застегнул молнию на куртке, на-
цепил вязаную шапочку, взял в руки мешок... "Присядем на дорожку?" -
предложил он щеглу, чуть заикаясь от волнения. И, не дожидаясь ответа,
уселся на раскладушку. Звонко скрипнули пружинки.

Автор хлопнул себя по коленкам и поднялся с шумным вздохом. Идти на
суд не хотелось. Процедура все же неприятная, особенно если участвуешь в
ней, стоя на эшафоте.

Он вышел на лестницу и почувствовал, что ноги слегка подкашиваются.
Он заставил себя спуститься вниз и вышел в ущелье, запорошенное чистым
снежком. Снежинки, падая, искрились в голубоватом свете ртутных ламп. Он
направился к четвертому подъезду, как в ту ночь, почему-то не сомнева-
ясь, что судьи терпеливо ожидают его у алтаря, и так же пылает жертвен-
ный огонь, и жрица дежурит у люка мусоропровода.

Войдя в подъезд, он первым делом покосился на выпирающую из стены
трубу, ведущую вниз, под пол. По ней в этот момент с грохотом и лязгом
пронеслась с высоты очередная порция мусора. Или, быть может, это был
его коллега, тоже получивший отсрочку, своего рода пролонгацию, и теперь
вместо одобрения свергнутый с Олимпа во мрак небытия?

Он вызвал лифт, и пока тот спускался, отошел к висевшей на стене дос-
ке объявлений Правления. Ему в глаза бросился обведенный траурной рамкой
некролог с двумя фотографиями -Серенкова и Файнштейна, членов Правления,
погибших, как явствовало из некролога, в результате трагического случая.
Он ошеломленно принялся читать этот общий некролог, написанный весьма
странным образом - в параллель - так что в одной фразе упоминалось сразу
об обоих: тот родился тогда-то, а этот тогда-то... тот учился там-то, а
этот там-то... Оба члена Правления, объединенные траурной рамкой, выгля-
дели похожими, как родные братья. Они и умерли в один день. Смерть нако-
нец-то примирила их.

Досадуя, что этот факт не смог найти себе места в романе, и, конечно,
посочувствовав беднягам, хотя относился к ним без особой симпатии, автор
еще раз порадовался жизни, которая Богаче любой выдумки. Как вдруг из
дверей подъехавшего лифта вышла соседка Сарра Моисеевна, а за нею - кот
Филарет, похудевший и жалкий.

- Ах, это ви, - конечно, сказала соседка и тут же без умолку начала
рассказывать про кота, который стал бездомным, мяучит на лестнице, скре-
бется в закрытые двери и вообще перешел на содержание Ментихиных и ее,
Сарры Моисеевны.

- Таки это живой котик, - сказала она печально, и сочинитель по-
чувствовал глубокий стыд.

Он взял любимца на руки, погладил его, прижал мордочкой к своей щеке.
Соседка, переведя взгляд на некролог, тут же рассказала подробности тра-
гедии. Члены Правления погибли в автомобильной катастрофе по дороге на
Приозерск. Один ехал в город, другой - из города. Файнштейн был на "Жи-
гулях", Серенков - на "Запорожце". Был страшный гололед, оба пытались
увернуться от столкновения, но их влепило лоб в лоб... Автор выслушал
эту историю, холодея. Он вспомнил свои галлюцинации. Роман продолжался
помимо его воли, дописывал себя сам - и если ранее это было лишь краси-
вой отговоркой со стороны автора, ибо стучал по клавишам машинки все-та-
ки он, больше было некому, то сейчас, когда готовая рукопись лежала в
мешке, а роман продолжался в жизни, это был совсем другой коленкор, как
говорила матушка сочинителя.

- Ви на утренник? - спросила соседка, увидев, что автор с котом вхо-
дит в лифт.

Он не понял, но кивнул, лишь бы отстала. Дверцы с шумом съехались,
когда он нажал на кнопку двенадцатого этажа. Это послужило доказа-
тельсгвом, что ничего не изменилось по сравнению с той ночью.

Стенки кабины, расписанные на космические темы, как и прежде, были
усеяны надписями. Стенгазета кооператоров продолжала жить. Однако тема-
тика сильно изменилась. Автор уже не нашел нецензурщины, отсутствовали и
черносотенные лозунги. Зато общественно-политических высказываний приба-
вилось. Чувствовалось, что гражданская активность кооператоров сильно
выросла в сравнении с весною. "Да здравствует Рыскаль!" - крупными бук-
вами было начертано над пультом. "Я люблю Правление!" - гласила надпись
напротив. Автор с улыбкой читал эти надписи, как вдруг наткнулся на фра-
зу: "Рукописи горят". Чуть ниже женской рукой наискосок было написано:
"За жизнь без любви следует казнить".

Это были фразы из его романа. Он тихо и счастливо рассмеялся, продол-
жая блуждать взглядом по исписанным стенам, и наконец наткнулся на длин-
ный, почти до самого пола, столбец слов. Это были синонимы глагола "вы-
пить", только здесь их было гораздо больше, чем у него, что лишний раз
доказывало несравнимость талантов автора и народа.

Раздался мягкий удар, и лифт остановился. Чуть помедлив, разъехались
и двери. Он ожидал увидеть за ними знакомый холл с темно-вишневым ков-