и теперь обговаривал это всё так, чтоб оставить своим конструкторам запасные
лазейки к отступлению.
Кожа лица его была гладка, свежа, нельзя было предположить, чтоб он сейчас о
чём-то думал или был озабочен, а скорее пользовался совещанием как случаем
передохнуть.
кружатся многогранники зеркал, попеременно разными гранями принимая и
отражая лучи, так и в нём, на осях непересекающихся и непараллельных,
кружились и сыпали брызгами мысли.
не следят ли за ним с позавчерашнего дня, с тех пор, как Антон повидал этот
лист? Девушки только за дверь вынесут -- и там у них сейчас же отнимут его
шифратор.
быстро подошёл к чертёжницам. Они уже писали акт.
было, никто не видел. Большими ножницами он быстро неровно разрезал лист
пополам, ещё пополам, и каждую четвертушку на четыре части.
чертить чертежи в пронумерованных просургученных книгах!
заложил себе за пазуху, под мешковатый комбинезон.
свернул в боковой, к уборной.
краном. В заднем помещении кроме писсуаров шли подряд четыре отгороженные
кабины. Первая была заперта (Сологдин проверил, потянув дверь), две средних
полуоткрыты и, значит, пусты, четвёртая опять закрыта, но поддалась его
руке. На ней была хорошая задвижка. Сологдин вступил туда, запер и замер.
зажигал, боясь, что пламя можно будет увидеть через озарение на потолке, что
запах гари быстро разойдётся по уборной.
чиркнул. Сера вспыхнула и отлетела на грудь. Со второй спички сера не
сорвалась, но огонёк её бессилен был объять скрученное коричневатое тело
спички. Попыхав, он погас с обиженной струйкой дыма.
Невоспламеняемые несгораемые спички! -- в какой стране есть подобные? Ведь
таких и нарочно не сделаешь! "Победа"! Как они вообще одержали победу?
сломанную. На пятой с трёх сторон головка была без серы.
сплоткой. Зажглись. Он подставил бумагу. Ватман загорался нехотя. Сологдин
нагнул его огнём вниз. Разгоревшись, огонь стал жечь пальцы.
Вынул ещё пачку и стал подпаливать от первых, поправляя, чтобы первые
сгорели до конца. Чёрный пепел их съёжился и корабликом поплыл по воде.
ещё листы. Новая бумага придавила пламя, и потянулся кверху едкий дым
тления.
заметил запах гари и сейчас поднимет тревогу.
Пламя яро горело, суша стенки унитаза, и можно было опасаться, что он
расколется от огня.
грохотом спустил воду. Она смяла и унесла весь ворох чёрного пепла.
оставшихся листах. Один был угловой и захватывал чертёж только краешком.
Оторвав деловое, Сологдин выбросил остальное в корзину. Второй же листик
захватывал самое сердце узла. Сологдин стал очень терпеливо изрывать его на
мельчайшие кусочки, еле удерживаемые в ногтях.
надежды, а боишься только, чтоб не лопнул унитаз, да не заметили гари.
болтиков и попросил её ускорить копирование.
показном "рабочем виде", не раскрывая ни готовальни, ни книг, ни чертежей,
Сологдин подпер голову и с невидящими открытыми глазами сидел.
заказанного чертежа двух кронштейнов. Подполковник не был грубый человек и,
поморщась, только сказал:
ему на час.
профсоюз.
благороднее профсоюзов мог попросить правительство об удлинении рабочего дня
и недели? о повышении норм выработки и снижении оплаты за труд? Не было у
горожан пищи или не было у них жилищ (часто -- ни того, ни другого) -- кто
приходил на помощь, как не профсоюз, разрешая своим членам по выходным дням
копать коллективные огороды и в часы досуга строить государственные дома? И
все завоевания революции и всё прочнеющее положение начальства зиждилось
тоже на профсоюзах. Никто лучше общего профсоюзного собрания не мог
потребовать от администрации изгнания своего сослуживца, жалобщика и
искателя справедливости, которого администрация не смела уволить в иной
форме. Ничья подпись на актах о списании имущества, негодного для
государственного использования, но ещё годного в домашнем быту директора, не
была так кристально-наивна, как подпись председателя месткома. А жили
профсоюзы на свои средства -- на тот тридцатый процент из зарплаты
трудящихся, который государство всё равно не могло удержать сверх двадцати
девяти процентов займовых и налоговых удержаний.
коммунизма.
высокопоставленный товарищ из московского горкома партии узнал и только
ахнул: "Да вы что? -- и даже не добавил "товарищи". -- Да это троцкизмом
пахнет! Марфино -- воинская часть, какой такой профсоюз?"
потрясло основ марфинской жизни! Только ещё возросло и возросло значение
организации партийной, бывшее немалым и прежде. И в обкоме партии признали
необходимым иметь в Марфине освобождённого секретаря. Просмотрев несколько
анкет, представленных отделом кадров, бюро обкома постановило рекомендовать
на эту должность
Бобровского уезда, социальное происхождение -- из батраков, после революции
-- сельский милиционер, профессии не имеет, социальное положение --
служащий, образование -- 4 класса и двухгодичная партшкола, член партии с
1921 года, на партийной работе -- с 1923 года, колебаний в проведении линии
партии не было, в оппозициях не участвовал, в войсках и учреждениях белых
правительств не служил, в революционном и партизанском движении участия не
принимал, под оккупацией не был, за границей не был, иностранных языков не
знает, языков народностей СССР не знает, имеет контузию в голову, орден
"Красной Звезды" и медаль "За победу в Отечественной войне над Германией".
Волоколамском районе агитатором на уборочной. Используя каждую минуту отдыха
колхозников на полевом стане, садились ли они обедать или просто покурить,
он тотчас собирал их (а вечерами ещё созывал и в правление) и неустанно
разъяснял им в свете всепобеждающего учения Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина
важность того, чтобы земля каждый год засевалась и притом доброкачественным
зерном; чтобы посеянное зерно было выращено в количестве, желательно
большем, чем посеяно; чтобы затем оно было убрано без потерь и хищений и как
можно быстрее сдано государству. Не зная отдыху, он тут же переходил к
трактористам и объяснял им в свете всё того же бессмертного учения важность
экономии горючего, бережного отношения к материальной части, совершенную
недопустимость простоев, а также нехотя отвечал на их вопросы о плохом