надеялся, что в поле моего зрения что- нибудь произойдет.
является моим другом. Его сопровождала собака, она бегала вокруг него и
вообще вела себя так, как положено собакам, а звали ее, о чем мне
впоследствии сообщил обвиняемый, Люксом, порода -- ротвейлер, его можно
брать напрокат в прокатном бюро, что неподалеку от церкви Св. Роха.
лежала перед садовым участком моей матушки Алисы фон Витлар. Высокому суду
известно, что рост обвиняемого можно определить как малый и дефективный. Это
сразу бросилось мне в глаза. Еще более необычным показалось мне поведение
маленького, хорошо одетого господина. Он барабанил двумя сухими ветками по
ржавой кабельной катушке, она же барабан. Если, однако, принять во внимание,
что обвиняемый по профессии и есть барабанщик и, как выяснилось
впоследствии, предается своему занятию, где бы ни оказался, и что кабельный
барабан -- недаром же его так называют -- подстрекнул бы даже самого
неумелого человека поработать палочками, надо будет признать следующее:
обвиняемый Оскар Маце- рат сидел в предгрозовой летний день на том кабельном
барабане, который лежал перед садовым участком госпожи Алисы фон Витлар, и
издавал с помощью двух сухих веток разной величины ритмически организованные
звуки.
исчезла в уже созревшем для жатвы ржаном поле. Если же вы спросите меня, на
какое именно время она исчезла, я затруднюсь с ответом, ибо стоит мне
улечься в развилке моей яблони, как всякое чувство времени меня покидает. И
если я тем не менее говорю, что собака отсутствовала длительное время, это
всего лишь будет означать, что мне как-то недоставало этой собаки, поскольку
мне понравились ее черная шкура и вислые уши.
вовсе не недоставало.
ржаного поля, она что-то держала в пасти. Не берусь утверждать, будто я
сразу понял, что именно она держит. Я решил, что это палка -- скорее всего
камень, -- может быть, с меньшей степенью вероятности, жестяная банка или
жестяная ложка. Лишь когда обвиняемый вытащил у собаки из пасти corpus
delicti, я отчетливо увидел, с чем мы имеем дело. Но с того момента когда
собака потерлась о -- помнится мне -- левую штанину обвиняемого, еще держа
нечто в пасти, и до того, к сожалению, не поддающегося уже точному
определению момента, когда обвиняемый с хозяйским видом взял это из пасти,
прошло, по самым осторожным подсчетам, несколько минут.
последний лишь беспрестанно барабанил в той монотонно впечатляющей, но
непостижимой манере, в какой барабанят дети. Лишь когда пес решился
прибегнуть к некоему непотребству и ткнулся влажной мордой между ногами
обвиняемого, тот отбросил палочки и пнул -- это я точно помню, -- пнул пса
правой ногой. Пес описал вокруг хозяина дугу, но потом, по-собачьи дрожа,
снова приблизился к нему и протянул все еще что-то содержащую пасть.
раз левую -- собаке между зубами. Освободившись от своей находки, собака
Люкс попятилась на несколько метров. Сам же обвиняемый продолжал сидеть
держа находку в руке, сжал ладонь, снова разжал, снова сжал, и когда он
вторично разжал ее, на его находке что-то сверкнуло. Освоившись с видом
своей находки, он поднял ее большим и указательным пальцами и подержал
горизонтально на уровне глаз.
безымянным пальцем, и, даже не подозревая о том, даю название одному из
интереснейших процессов послевоенного времени, ибо меня, Готфрида фон
Витлара, называют самым важным свидетелем в процессе о безымянном пальце.
Да, мне передалось его спокойствие. И когда обвиняемый бережно завернул
палец с кольцом в тот платок, который прежде как кавалер лелеял в нагрудном
кармашке своего пиджака, я испытал чувство симпатии к этому сидящему на
барабане человеку: очень достойный господин, подумал я, хорошо бы с ним
познакомиться.
удалиться в направлении Гер-ресхайма. Он сперва отреагировал с досадой, я бы
даже сказал -- высокомерно. Я и по сей день не могу понять, по какой причине
обвиняемый увидел во мне символическое воплощение змеи лишь из-за того, что
я лежал в кроне яблони. Вот и китайские яблочки моей матушки у него вызвали
недоверие, он сказал, что это, без сомнения, райские яблочки.
ветвей. Но вот лично меня не что иное, как без усилий овладевающая мною
привычная скука, побуждало по нескольку раз на неделе занимать свое место в
развилке яблони. Хотя, возможно, скука сама по себе и есть зло? А вот что
гнало обвиняемого под стены Дюссельдорфа? Гнало его, как он мне позднее в
том признался, одиночество. Но одиночество -- не есть ли оно имя скуки? Я
делюсь этими соображениями не с тем, чтобы уличить обвиняемого, а с тем,
чтобы сделать его понятным. Не эта ли игра зла, этот барабанный бой,
ритмически разрешавший зло, сделал его столь для меня симпатичным, что я
заговорил с ним и завязал с ним дружбу? Да и то заявление, которое заставило
меня как свидетеля, а его как обвиняемого предстать перед высоким судом, оно
ведь тоже было придуманной нами игрой, еще одним средством рассеять и
утолить наше одиночество и нашу скуку.
с безымянного пальца, на редкость, впрочем, легко снявшееся, на мой левый
мизинец. Кольцо оказалось впору и порадовало меня. Разумеется, еще до того,
как его примерить, я покинул свое привычное местечко в развилке. Мы стояли
по обе стороны забора, мы назвали себя, завязали разговор, коснулись при
этом нескольких политических тем, после чего он и дал мне кольцо, палец же
оставил себе, причем держал его очень бережно. Мы сошлись во мнении, что
имеем дело с женским пальцем. Пока я носил кольцо и подставлял его под лучи
солнца, обвиняемый начал выбивать на заборе свободной левой рукой
танцевальный ритм, веселый и бодрый. Но деревянный забор вокруг участка моей
матери настолько неустойчив, что откликнулся на барабанные призывы
обвиняемого деревянным треском и вибрацией. Не знаю, сколько мы так
простояли, разговаривая глазами. А когда некий самолет на средней высоте
донес до нас гул своих моторов, мы оба как раз предавались невинной игре.
Самолет, возможно, хотел сесть в Лохаузене. И хотя нам обоим было бы весьма
любопытно узнать, как самолет будет заходить на посадку, с двумя моторами
или с четырьмя, мы не отвели взгляд друг от друга, мы не определили способ
посадки, игру же эту впоследствии, когда у нас находилось время ею заняться,
мы назвали аскетизмом Дурачка Лео, ибо, по словам обвиняемого, у него много
лет назад был друг, носивший то же имя, и вот с ним-то он, преимущественно
на кладбищах, развлекался той же игрой.
трудно сказать, была ли это двух-или четырехмоторная машина, -- я вернул ему
кольцо. Обвиняемый надел кольцо на палец, вторично использовав свой платочек
как оберточный материал, и пригласил меня составить ему компанию.
первого года. В Герресхайме, на конечной остановке трамвая, мы не сели в
трамвай, а взяли такси. Обвиняемый и в дальнейшем при каждом удобном случае
проявлял щедрость по отношению ко мне. Мы поехали в город, оставили такси
ждать перед бюро проката собак возле церкви Св. Роха, отдали собаку Люкса,
снова сели в такси, и оно повезло нас через весь город, через Бильк,
Обербильк, на Верстен-ское кладбище, там господину Мацерату пришлось
уплатить более двенадцати марок, и лишь потом мы наведались в мастерскую
надгробий, к каменотесу по имени Корнефф.
поручение моего друга всего за час. Пока мой друг подробно и с любовью
описывал мне инструменты и различные виды камня, господин Корнефф, не
обмолвившийся ни словом по поводу пальца, сделал с него гипсовый слепок без
кольца. Я вполглаза следил за его работой: ведь палец предстояло подвергнуть
предварительной обработке, -- иными словами, его натерли жиром, обвязали по
краю ниткой, потом покрыли гипсом и ниткой разрезали форму до того, как гипс
затвердеет. Хотя для меня, оформителя по профессии, изготовление гипсовых
отливок не содержало ничего нового, этот палец, едва оказавшись в руках у
каменотеса, стал каким-то неэстетичным, и его неэстетичность исчезла, лишь
когда обвинемый после удачного изготовления слепка снова взял палец, очистил
от жира и обернул своим платочком. Мой друг оплатил работу каменотеса.
Поначалу тот не хотел брать с него деньги, поскольку считал господина
Ма-церата своим коллегой. К тому же он добавил, что господин Мацерат в свое
время выдавливал у него фурункулы и тоже ничего за это не брал. Когда
отливка застыла, каменотес разобрал форму, добавил к оригиналу слепок,
пообещав в ближайшие же дни сделать еще несколько слепков, и через свою
выставку надгробий вывел нас на Молельную тропу.
пригласил меня на обильный ужин в изысканный вокзальный ресторан. С
кельнером он разговаривал весьма доверительно, из чего я сделал вывод, что
господин Мацерат, вероятно, их завсегдатай. Мы ели говяжью грудинку со
свежей редь кой, а также рейнскую семгу, под конец сыр. И завершили все это
бутылочкой шампанского. Когда речь у нас снова зашла о пальце и я
посоветовал обвиняемому признать палец чужой собственностью и отдать его,
тем более что теперь у него есть слепок, обвиняемый четко и решительно
ответил, что считает себя законным владельцем пальца, коль скоро уже при его
рождении, пусть в завуалированной форме, через слова "барабанная палочка"
ему был обещан такой палец; далее, он мог бы вспомнить здесь рубцы на спине
у своего друга Герберта Тручински, которые, будучи длиной в палец, тоже
предвещали безымянный палец; ну и, наконец, остается патронная гильза,
которую он нашел на кладбище в Заспе и которая тоже имела размеры и значение
будущего безымянного пальца.
Контровский Владимир
Николаев Андрей
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Шилова Юлия