волосы и густеет седина, трещат и болят кости, прибавляется в сердце грусти,
настигает бессонница и... накапливаются раны. И не только сердечные.
есть -- с детства от деревенских и детдомовских драк доставшиеся, одна на
затылке, складничком ударил какой-то оголец из городского игарского барака.
Ребятня на уроках шутя водила пальцем, царапала ногтем шрам, называла его
Ладожским озером. С детства же перелом на ноге, ожог на руке --
увеличительным стеклом палили живое тело, испытывая, как выдержит человек
пытки, если попадется в руки фашистов...
и на ноге, и на руке, да куда ни глянешь, то кости покрошены, то мякоть
изорвана, то палец расплющен, то красный стручок на плече.
-- ноющие, чешущиеся, болящие по ночам -- ох, какая жизнь-то у нас
разнообразная былаНe приведи Господи таких примет жизни нашим внукам, такого
смятения в душе, такой боли в теле.
снегом. Он медленно сползает по стеклу, лепится к рамам, набухает...
работать.
Вставать! Вставать!..
морока и стыни. Все так же каплет с черемух. Мимо окон проехал дядя Федор на
мокрой лошади к ферме -- он везет вонючий силос.
работать.
пустыми санями. Бежит, фыркает -- разогрелась.
сейчас они уже глуше болят.
косогоре, с боков обрезанном распадками, в которых выше человеческого роста
плотно стояли бледная крапива, подсохший лабазник, молочай, вехотник и
всякий разный дудочник, чуть только присмиревший от первых холодов, но все
еще нагло зеленеющий, напористо растущий. В распадках густо клубился
ольшаник и ивняк. По откосам плотными рядами наступали осинник, березняк,
липа, но, упершись в плотную еловую стену, как бы ожегшись о раскаленную,
огнем полыхающую полосу рябинника, окаймляющего зоревым ожерельем сумрачный
хвойняк, останавливался, покорно и согласно замирал, оттекая в вершины
ключей, в сумрачную прель логов.
разрозненной, потрепанной в боях ротой наступали снизу от реки, и чем далее
в ночь, тем более походили кустарники, в особенности можжевеловые, на
человеческие фигуры. Самым подолом, на край которого намыло и навалило
камешнику, косогор уходил прямо в речку Усьву, за которой широко и медленно
отцветала вечерняя заря, и ключи, выдавленные горой из моховых и каменных
щелей, слезливо взблескивали, расчертили поперек бровку берега, а сама река,
словно бы вылитая в изложницу русла, остывала, покрывалась окалиной от
земли, но в середине все еще переливалась, ярко мерцала последними красными
отблесками с седоватой просинью пламени. Над поверхностью тяжелой, свинцовой
воды поплясывал и все плотнее оседал горелый воздух и жар.
воды, наломал прутьев смородинника, заварил, напарил чаю, неторопливо поел,
прибрался у огня и, навалившись спиной на ствол чадно пахнущей, плотно надо
мной сомкнувшейся пихты, грел разутые ноги, нежил их, натруженные, со
вздутыми жилами, и чувствовал, как отходит мое тело, как оно распускается,
кости, словно бы вывороченные в суставах и узлах непосильной работой,
выпрямляются, прилегают всякая к своему месту, и весь я делаюсь отмякший,
как бы даже и отдаляюсь чуть от самого себя, погружаюсь в медленную,
доверчивую дрему, только спина, взмокшая от пота и горячего чая, еще ежится,
вздрагивает, вжимаясь в сено, находя удобное ей место.
впереди, сколь много еще отдыху мне предстоит и какое блаженство знать об
этом и никуда не торопиться. Можно смотреть, смотреть и каждую минуту
замечать вокруг в природе перемены и ощущать вместе с нею чуткое, в ночь
переходящее завечерье. Все еще видно внизу остывающую реку, за нею зароды
сена сделались отчетливей на осветившихся лугах, перелески по-за лугами,
означавшиеся па последнем небесном свету, совсем стемнели, сцепившись в
тихом испуге стволами и листвой. Ничего не слышно, и потому, должно быть, в
ушах у меня все еще переливается рябчиный пересвист. Уже без азарта и злости
вспоминал я, как хитрили рябчики, не подпуская меня близко, а заряды слабые,
старые, стегнутые дробью рябчики ушибленно подскакивали вверх и оттуда
мячиками катились в дурнину распадков. Обжигаясь о крапиву, царапаясь о
сучки, я спешил вниз и находил на дудках и ягодпиках живо качающихся
три-четыре легких пестрых перышка -- пух остался, мясо улетело.
хваленый бездымный порох. Э-эх, то ли дело древний черный порох! Громко,
дымно, зато убойно. Лежи он, порох, хоть год, хоть десять, стрелил -- дичь в
сумке, а за этой вот бегать надо. Ну, ничего, у меня в патронташе еще есть
штук пять патронов с дымным порохом, и завтра утром я дам этим отоспавшимся
хитрованам пару! Сяду в ельнике, на грани мелколесья, чтоб видно мне было
распадок до самого дна, чтоб влево и вправо слышал я и зрил на рябинниках
жирующих птиц... Вот я вам ужо!..
комар, ни муха тебя не беспокоят, спится на холоду, к утру в особенности,
так крепко, что и чувствуешь: продрог, замерз, надо бы встать и подживить
едва тлеющий костер, но нет сил совладать со сном, шевельнуться, вылезти из
теплого, тобою свитого и обжитого гнезда на дрожью пробирающий, бодрый иней,
либо знойкий холод, вот и тянешь, как парнишка, на себя одежонку,
ужимаешься, в калач свиваешься -- тут, в лесу, да еще одному, оттого и
хорошо, что можно вести себя как тебе хочется, никто не осудит.
мягко, шорохливо камень, взял разгон, подпрыгнул на кореньях, щелкнул о
камни берега раз-другой и плюхнулся в воду. Я приоткрыл глаза. По темной
воде гнало медленный, еще более темный круг. "Рыбак небось возвращается
домой, в город". Я снова начал успокаиваться, засыпать, однако камешки все
чаще и чаще сыпались вниз и булькали в воду, все ближе потрескивали сучки,
послышалось тяжелое дыхание -- я пододвинул к себе ружье. Совсем близко
раздался голос:
опасаться только беглых арестантов: леса, реки, луга и горы еще не
ошеломлены, не растоптаны, не замордованы были нашествием отдыхающих
горожан. Я наперечет знал в нашем небольшом городке всех, кто охотничал,
рыбачил и просто любил бродить в лесу за ягодами, грибами.
незнакомец медленно шевелился меж темных кип можжевельника, все приближаясь
и приближаясь. Наконец он возник в свете костра, приблизился к огню и не сел
-- почти упал на землю.
голову. Я не тревожил его и ни о чем не спрашивал -- есть такое неписаное
правило: раз человек объявился в лесу на твоем стане, он скажет, о чем
хочет, и попросит, что нужно.
отбеленный плащ, из-под которого топорщились петельки телогрейки, чуть
Акунин Борис
Ильин Андрей
Херберт Фрэнк
Роллинс Джеймс
Плотников Александр
Орловский Гай Юлий