Сулейману повезло от рождения. Был единственным сыном у Селим-хана, имел
крепкое здоровье, воспитатель ему был назначен еще султаном Баязидом -
мудрый Касим-паша, который в дальнейшем стал даже визирем, удержавшись в
диване до глубокой старости.
выделенные им султаном провинции, сразу же предоставлялся свой собственный
двор: визирь, имам, дефтердар, нишанджия, поэт, астролог - мюненджим,
хаваши, янычары и конечно же гарем, одалисок в который подбирала сама
султанша. Все, будто воинам суджук в поход. Визирем у Мехмеда стал один из
пажей блестящего дефтердара Скендер-челебии, тоже Мехмед, названный Узун,
то есть Длинный. Он отличился вместе со своим товарищем Ахмедом во время
сюннета Мустафы, Мехмеда и Селима, когда эти пронырливые воспитанники
Скендер-челебии устроили на Ат-Мейдане невиданный огненный праздник. Тогда
султан заметил обоих способных юношей, даровал им титулы беев, после этого
уже не отпускал их от себя, имел возможность убедиться в их мужестве и
жестокости, которые они проявляли к врагам в битвах, и когда нужно было
дать для Мехмеда визиря, позвал сына и спросил, кого бы он хотел взять,
Мехмед-пашу или Ахмед-пашу. Шах-заде выбрал Мехмеда. Ахмед-паша был
осторожный, хитрый, может, даже коварный, как вода под тонким льдом. А
Мехмед Длинный наглый, решительный, нескрываемо жестокий, кровожадный, как
хищный зверь, и умом обладал острым, безошибочным, точным - все, о чем
мечтал бы для себя шах-заде. Длинный не скрывал ни от кого своих привычек.
Не для того учился в школе молодых янычаров, не для того проходил науку
жестокости и коварства у Скендер-челебии. Топтать, рвать, метать - и
вперед, вперед, проламываться сквозь чащи, сквозь живых людей, несмотря ни
на что, пусть летят головы, пусть льется кровь, пусть крики и стоны - не
оглядывайся, вперед, вперед, жизнь принадлежит отважным, безжалостным и не
тупоголовым убийцам, а мудрым и мужественным. Счастье тогда, когда жизнь в
твоих руках, когда держишь поводья натянутыми. Над самым краем пропасти не
закрывай глаз, не останавливайся, ни минуты колебаний и передышки, зоркий
глаз, твердая рука, несокрушимая воля.
тело, которое не знает усталости, доведенное до невероятных пределов
умение владеть любым оружием, выносливость в походах, в обжорстве, в
попойках, подвиги на любовном ложе, где красавицы заламывали руки от
отчаяния, что ночь не длится полгода, - казалось бы, Мехмед Длинный должен
был гордиться тем, что был своеобразным эталоном османской доблести, а тем
временем он презирал человеческую природу и породу так откровенно, будто
это презрение распространял и на самого себя.
почтительностью, был его тенью, твердым намерением, обнаженной саблей,
карающей рукой.
другой его слуга. Но хотя Длинный считался слугой султанского сына, тот
вскоре стал словно бы его эхом, бледным повторением, бессильным
подражателем, гнался за своим визирем и никогда не мог догнать, имел над
Длинным преимущество рождения и положения, но зато не хватало ему
обыкновенных возможностей, которые может дать человеку только природа и
которые не приобретешь ни за какие сокровища.
потому должен вырасти грозным и могучим, как султан Сулейман. О Мустафе не
думал, надеялся, что какие-то силы, небесные или земные, непременно
удалят, устранят того, освободят и очистят дорогу к престолу для него,
Мехмеда, ибо он - наследник. Раб своей мысли с самого детства. Зачатый в
насилии, родился хилым, тщедушным телом, не тело, а всхлип. Рос любимцем
султана и султанши, о сыновьях говорили: <Сыновья>, называли их по именам,
только Мехмеда всегда <наш Мемиш>. За ним был самый горячий и самый
заботливый уход. Учителя, врачи, имамы, советчики, астрологи и знахари
окружали маленького Мехмеда, но все равно шах-заде рос хилым, и хотя похож
был на Сулеймана лицом и фигурой, но это было лишь бледное и жалкое
отражение султана, который тоже, как известно, не отличался чрезмерной
силой.
менялись у него непостижимыми скачками, крайностями, он мог быть то
чрезмерно добрым, то злым до жестокости, минуты прозрений уступали место
целым дням тяжкого душевного упадка. Но более всего докучали Мехмеду
телесные недуги: так, будто сбывалась именно на нем горькая истина, что
дьявол, избрав себе жертву, забирает у нее не только душу, но и тело,
зная, что с телом забирает все.
уже от рождения близки к смерти он и его братья только потому, что
принадлежали к поросли Османов, над которой нависал бесчеловечный закон
Фатиха. Кроме того, ему досталось еще и хлипкое тело. Спасение видел лишь
в бегстве от своей немочи, в презрении к плоти, в закалке тела, в
непокорности судьбе, в преодолении слабости. Не давать себе передышки,
мчаться вперед и вперед, задыхаясь, высекая искры, как кони пророка:
<Клянусь мчащимися, задыхаясь, и выбивающими искры...> Он - наследник.
Империя будет отдана ему, людские судьбы и жизнь, так разве же не властен
он над жизнью собственной?
поверенного в лице Мехмеда Соколлу. Жили как звери, как хищники, как
разбойники и грабители. Шах-заде рвался на войну, но войны для него не
было, зато мог заменить ее охотой. Все равно убийства, кровь, погоня,
преследование, изнеможение, безбрежность просторов. Никаких удобств,
простота, грубая пища, спать на камнях, подложив ладонь под щеку, греться
у костров, пропитаться собственными нечистотами, слышать вокруг проклятия
и брань и самому браниться и проклинать, видеть зеленую зарю над головой,
мокнуть под надоедливыми дождями - вот твоя жизнь, потому что ты наследник
трона, ты наследник!
беркутов, любил обедать с янычарами, почтительно кланяясь котлу с пловом,
потому что котел у янычар считался наивысшим божеством.
были неодинаковы и неодинаковые имели желания. Мустафа хотел, чтобы его
обожали, Мехмед - чтобы боялись. Селиму было все равно. Был то гордым, то
приветливым, то празднословным, то лентяем, а более всего пьяницей и
развратником уже с четырнадцати лет. Баязид был просто добрым и страшно
непоседливым. Джихангир отдал бы все, лишь бы только его не тревожили и не
мешали мечтать.
должен был позаботиться, чтобы все боялись также и его. Но не было у него
для этого времени, занятого состязанием с телесной немощью, и потому все
откладывал свое намерение стать жестоким, как султан Селим, как великий
Фатих или хотя бы как его визирь Мехмед-паша Соколлу. К тому же, хотя и
считал себя наследником, начинал тревожиться упорным молчанием султана
Сулеймана, который не называл своего преемника.
переводе шах-заде Мехмеда с его двором в Манису, старший сын Роксоланы
понял: свершилось!
маленькую империю. Стамбул лежал в нескольких днях конной езды: только
приготовься надлежащим образом, будь тверд духом и телом, прежде всего
телом, потому что оно твой величайший враг, а ты ведь - наследник!
Видел себя уже султаном, а мать свою, смеющуюся и мудрую Хасеки,
всемогущей валиде, повелительницей Топкапы, первейшей опорой молодого
падишаха. Любил ее так же искренне и горячо, как ненавидел свое квелое
тело. Окружал себя дервишами, святыми людьми, знахарями, мошенниками. Шли
отовсюду, наплывали, будто темные тучи на ясное небо, рождались из манящих
необозримых просторов Азии, из Персии и Индии, из Египта и Сирии,
возникали ниоткуда. Продавали впавшему в отчаяние шах-заде лекарства,
амулеты, без конца что-то советовали, колдовали, пророчили ему судьбу.
Одни говорили - пить вино, другие запрещали, одни советовали есть
баранину, другие - лишь дичь. Были такие, которые начисто отбрасывали
природу, усматривая спасение в деянии сил оккультных, таинственных и
всесильных. Дескать, тот, кто не боится кровопролития, способен при помощи
оккультных сил достичь размеров слона и растоптать людей, как былинки.
своего визиря, который даже спал под порогом своего шах-заде. Соколлу
только чертыхался:
Человек живой, пока чувствует в руках саблю да между ногами бока своего
коня, все остальное недостойно даже упоминания. По мне, так к жирной
баранине кислое молоко, только сквашенное по-болгарски, - и все будет:
долголетие, твердая рука, мужская сила!
вместо воды и вина, но не помогало и это.
почернела в душе от разлуки с султаном, то сам уже давно обуглился и не
горел, а дотлевал, смерть жила в нем, разрасталась, распространялась, но
он не хотел этого замечать, не верил, скрывал от всех. Еще совсем
маленьким получил в подарок от султана драгоценный ятаган, спал с ним в
люльке, подкладывал его под подушку и повзрослев. Теперь тоже держал в
постели, словно бы надеялся, что отобьется от смерти если не здоровьем,
так оружием.
пышный банкет. Во дворцовых садах, под отяжелевшими от сочных плодов
деревьями, над бассейнами с прозрачной водой из горных ключей,
расстилались на траве шелковистые ковры, на них - парчовые покрывала,
Лукьяненко Сергей
Лондон Джек
Конюшевский Владислав
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман